Подросши, отдал его отец внаймы пасти скот, тогда много он претерпевал от хлада и зноя, и от дождей и слякоти, и тщательно оберегал скот, дабы не зашел в хлев или в сенокосные луга и чтобы как-нибудь не утратилась и не потерялась какая-нибудь скотина. Одежду имел не­достаточную и ветхую, пища — только один хлеб сухой, но и пригнавши скот в дома, не смел у хозяев просить, чтобы чем-нибудь лучшим накормили, но которые добрые хозяева, те сами, видя его таким старательным и смиренным, из жалости представляли ему пищу добрейшую.

И пока в простоте сердца своего с призыванием Божией помощи пас несколько лет, не трудно, но еще и со увеселением, ибо все стадо, как само о себе, было пасомо совокупно, отнюдь не разбродимо и от волков не похищаемо, ни единой скотины не утратилось, никакая не болела, до столько, что уже не пекся их назирал и пасти, но оставлял их одними быть, а сам в молитве пребывал. И этому очень удивлялись, как ему врученной скот, как бы отличной некой, так мирно и спокой­но пасется, что не нужно оказывать и пастушеского ему блюдения, и так безтрудно, в радовании духовном провождал все годы летнего времени, пока осторожно хранил себя от всяких погрешностей. Когда же как человек и по младоумию своему разленился и остави свое осторожное хранение и страх Божий, тогда все стадо как бы изменилось, стало бродить во все стороны, едва со многим трудом и многим беганием мог воедино собирать, а коих не успевал возвратить, те были волками растерзаны, а иных многими днями едва мог отыскать, и от сего ясно познал, что вина такому в скотстве изменению — его бесстрашие к Богу. И так познал свои пред Богом погрешности, начал, болезнуя в сердце, много смиряться, и как не могущий уже более хорошо пасти, от­казался от пастушества, но в иные промыслы и труды себя издавал.

Пришедшим же им всем трем братиям в совершенный возраст, тогда они все три истинно от всего сердца возжелали единому Богу служить, того ради и отреклись от супружества и провождали житие свое в трудах и работах со всякой осторожностью и целомудренно, летом на барках плавали, а зимою крестьянскими работами занимались. Родитель же из сожаления отдал этого меньшего сына Василия в добрый и исправный дом в зятья, и там он, живя в супружестве, часто оттуда приходил к братиям своим, ведая их целомудренное и смиренное житие о Боге, и всегда завидовал братии бессупружному житию, и так, сам хотя и был женат, но молитвенное правило, какое было у братий, так и он содержал, и сходственно их житию свое житие провождал, вместе с брать­ями своими всякое лето ходил на барки в работники, получая же наемные деньги, едва могди между собою разделить, так как братья так к нему глаголали: «Васильюшка (так было имя его), ты светский, возьми все деньги себе, ибо у тебя жена, и нужно тебе с большею добычею в дом к тестю возвратить­ся». Он же отвечал: «Нет, но вам на житье взять, чтоб вам довольно было на содержание свое, дабы вы, имея довольно на содержание свое, менее бы были в суетных трудах, а более были в молитве и безмолвии прилежали, и вашими молитвами благословит Бог дом тестя моего». И так долго споря, ед­ва согласились поровну разделить.

Но брат его старший так к любви Божией себя привязал, что не мог более работами мирскими суетными заниматься, но решился по подобию святых отцов, оставя все, единому Богу служить, духовными делами Богу угождать: нищенским житием, молением, чтением, пощением. И так начал говорить голове и старостам и всем крестьянам: «Что хотите со мной делайте, а я не могу более се­бя принудить на добытие в уплату податей, потому что не могу службу церковную и собственные мои правила молитвенные упускать». Сие услышав от него, весь народ волостной призвали отца его в волостной суд, вопрошали, почему детям своим так попустил жить ослабно, что не могут добыть на пода­ти. Он же отвечал: «Я их никогда не учил, чтобы пода­тей не платили, а что они всею душою за Бога взялись, за сие я их бранить не могу и возбранять богослужения не хочу, но самого его о сем вопросите, ибо он уже не малолетний, но совер­шенный возраст имеет». Зная же все у сего сына его Кузьмы великое смиренство и Богу усердное его служение, не смели ни­когда возбранять так ему по Богу свое житие провождать. Но голова, слыша от многих негодование за упущение податей и наущаем быв от многих невежествующих и злобных лю­дей, чтобы ранами и биением наказал за это их родителя, почто так попустил своих детей жить, и так по принуждению безжалостных людей, поверг отца их на землю, хотя сечь, но сей его сын Кузьма отнюдь не дал бить, говоря: «Отец мой не виноват, но я виноват, меня бейте, а не отца моего». И так сам ляг и простерся, но отца своего не дал бить. Разъярившись же, голова и с ним все присутствующее старосты и выбор­ные единогласно сказали: «Если он отца жалеет, то самого его гораздо надо выстегать». И так снявши с него верхнюю одежду, и тогда увидели все едва не всю рубашку его в крови и в гное, ужаснулись, узревши на голом его теле власяницу, соделанную из волос хвоста и гривы лошадей, и под влася­ницею вериги из цепей железных, которые втиснулись в тело его, и многие раны под ними сгнившие, окровавленные. Тогда все зрители единогласно сказали: «Лучше нам свечи Бо­гу не поставить, нежели таковому воспретить Богу служить, все­го нам достанется копейки по две на душу за него платить». И так оставили его без наказания, ослабили его от всех пода­тей и дали ему свободу. Потом не в долгом времени и друго­му брату увольнение даровали, видя и его равное к Богу про­стертие.

Сей же третий брат Василий, живши в дому тестя своего, день от дня распалявшийся на богослужение, начал учиться грамоте и увещевать свою жену, дабы и она возжелала в чистоте единому Богу работать, на что она вскоре согласился, и так совещались искусить себя, если смогут жить житием бессупружным целомудренно, и тогда уже разлучатся друг от друга навсегда. И так три года себя искусивши; и при всегодичном отпускании его тестем на работы наниматься в дальние страны, он же, исшедши из дому, ходил и проживал не на работах, но по разным монастырям срок, означенный в пас­порте.

Они, ведая его твердое намерение, не смели ему проти­виться и отпустили с мирною совестью.

И так он, живя у брата, но многократно предпринимал оставить и брата, и пойти в пустынное житие или в монастырь в послушание. Но брат Кузьма всячески воспрещал, не отпуская, говоря: угоднее для Бога, да ему болящему более да послужит, нежели его одинокого да больного оставит и постнически будет в пустыне или в монастыре подвизаться. И так увещевая, сказал ему: «Потер­пи, даст тебе Бог и придет время такое, что и можно будет тебе меня немощного оставить». Но он, будучи влеком желанием в монашеское житие и весьма желая между монашествующих отцов житие свое провождать, умыслил тайно уйти, но, не имея у себя увольнительного вида, то взял его вечное увольнение, хотя братним именем именоваться, и так оставя брата одного, пошел тайно и взошел на перевозное судно, называемое самолет (паром), что бы в намеренный путь пойти, но самолет, отдалясь только от брега до половины реки (река же там Вол­га), и остановился, отнюдь на другую сторону не пойдя, о чем все находящееся на судне в великом удивлении были и недоумевали, всячески помогали насильно веслами грести, но все без успешно, и так назад возвратились. Старец же, смот­ря на такое чудо, в помышлении своем извещался в совести своей, что его ради остановился на середине реки самолет, что не благоволит Бог ему тайно от брата уходить, и так приставши, сошел с судна, оставшийся же народ с воза­ми снова пустились, желая изведать, смогут ли переплыть, — тогда самолет пошел обычно, стройно, без всякой оста­новки. Тогда брат Кузьма сказал ему: «Вот, брат Василий, видишь мои слова, что погрешно для тебя так болящего меня оставить, но потерпи, даст Бог тебе свободу». И так втайне взя­тое увольнение братнее хотел на первое место положить и увидел, что не братнее увольнение брал, но свой старый негодящий вид. По таком же опыте, покоряясь воле Божией, не сму­щался уже жил у брата, отправляя все молитвенное служение и поклонное правило и вседневно в церковь на службу ходя.

То­гда он, живя у брата, научился читать и писать, неутомимое же имея желание пустынного жития; того ради переписал много из разных книг, разные отеческие словеса и повести, чтобы иметь с собою в пустыне, ибо бедности ради не имея ни единой собственный книги; когда же в дому тестя своего живя, для промышления делая скудельные сосуды, переселившись же к брату, свечи восковые сучаше для церкви, и тем себе содержали, так же от благотворителей подаваемую им милостыню принимали, ибо любимы были не только от простого народа, но и от господ за богоугодное и смиренное их житие, того ради и называемы были от всех богомолы; многие же, взирая на их доброе житие и послушав их советов, исправились и начали жить добре, пьянствующее стали уклоняться от пьянства, мла­дые— от пиршеств и гуляний, скупые начали подавать милостыню, развращенно живущие на целомудренное житие преложились, гневные и досадители любовными и кроткими сотворились, ленивые и удаляющиеся от Божиего служения приходили послушать Святае Писание, и вместе с ними молились; одним словом, всех по приличию наставляли, того ради и жены и девицы многие от них наставлялись, града же того девицы, дочери купеческие, по их совету исшедши из домов своих, поставили себе келью на уединение, и живя под наставлением брата его Кузьмы, наподобие затворниц, никуда не выходили, только летом ходили в некоторые поля и рощи за лесными и полевыми плодами вместе с сим братом Василием, то есть со Старцем, с величайшей осторожностью, цело­мудренно, с молчанием и многим друг ко другу благоговением и почитанием.

Не праведно же будет умолчать и о Божием благоволении, которое было к ним, а особенно к его брату Кузьме. Сей Кузьма, бывши еще в отроческих летах, когда подходил к некое­му дому просить милостыни, то глас его особенно необычно преклонял хозяев к подаянию ему оной, так как возлюблен был для всех, и много более подавали ему, нежели иным просящим. В совершенном же быв возрасте тогда много обходив по разным монастырям и святым местам для богомоления и научения, как мог бы богоугождать, богоугодно жить. И случилось ему быть у Игуменьи Новгородской, имя ей Павла, которая была весьма нищелюбива и странноприимна; он всегда к ней заходил и много от нее мило­стыни получал. Однажды, отпуская его, дала ему во благословение не более трех вершков величиною образ Божией Матери, именуемый «Взыскание погибших»; он же с величайшею верою, любовью и благодарением от нее приял и имел у себя сей образ в великом почитании. Жил же долгое время сей брат его Кузьма, не имея своего жилища, а желание имел всегда ко святым церквам ходить, а особенно усердствовал к монастырю преподобного Макария Колязинского Чу­дотворца. Того ради захотел поселиться в самом городе Колязине, и помощью благотворителей выстроил себе келлию в городе Колязин, и так живя, когда услышат в церквах благовест, тогда, все рукоделие и всякое занятие свое оставляя ходили в церковь на богомоление, говоря сами себе: «Бог нам помощник, более поможет нам и подаст нам к житию потребная, если и службы Его оставлять не будем». И ни для каких житейских потреб прежде окончания служ­бы не исходил из церкви. Однажды идущим им в церковь послала одна знатная госпожа в след его зовя его возвратиться к ней, проезжающей, для принятия милостыни и нужду имела беседовать с ним. Он же отвечал посланному: «Скажи госпоже твоей, если нужду имеет беседовать со мною, то пусть дождется, а я не могу для нее возвратиться, ибо зовут ме­ня благовестом, да иду на служение к Небесному Царю». И так обидев лице ее почтенное и презрев ее благотворение, которое хотели ему подать. И так живущим беспечно и нестяжатель­но, когда приучаешься не иметь ничего излишнее, подавали оное требующим; многие же стали к ним приходить, иные хотели помолиться вместе с ними, иные желали их советов, иные помощи требуя, ибо не только все городские жители, но и господа окружные любили его брата Кузьму и уважали.

Видевши же голова и все волостное общество такое их по Богу нелестное постничество, смиренное житие, уволили и другого брата его Максима и отпустили в сожитие к брату его Кузьме, и за сие обещали: никаких уже с них податей не требовать и всякие крестьянские повинности за них ис­правлять; поручили оному брату Максиму, чтобы ходил три года с образом, собирая на церковное строение. В то время сей старший брат Кузьма болящий сказал этому меньшему Василию: «Вот теперь, если желаешь пойти в монастырь или на пус­тынное житие, то гряди с Богом, ибо брат Максим на место тебя придет послужить мне немощному». И так отпустил его с миром и благословением, но он, не имея вечного увольнения, а имея ежегодный прокормежный паспорт и с таким ходил и жил у разных подвижных и уважительных отцов монашествующих, которые советовали ему, чтобы шел жить к пустынножителям, так как по прошествии паспортного срока не могут его держать в монастыре. Придя же в монастырь Введенский, который за 80 верст отстоит от Москвы, и видя там много подвижно старцев живущих, и начал проситься, чтобы приняли его в сожительство. Тогда сам настоятель пошёл с ним один за ограду к озеру; а в ту ночь был мороз, озеро и затянуло. И сказал ему настоятель отец Клеопа, искушая его: “Иди побегай по льду, крепок ли?” — зная, что не может выстоять лёд, одну ночь только замёрзший. Василий, нимало не противореча, ни помысля, что не подымет лёд, побежал. Тогда возбранил ему настоятель и сказал: “Благо тебе будет, сын мой, и преуспеешь в монашестве, если всегда так послушлив будешь с отцом духовным!” Напутствовав его, любезно благословил и отпустил на безмолвное пустынное житие.

Слышав же о многих пустынножителях, ко­торые живут в дачах господских, Василий усомнился к ним идти за маловременностью своего паспорта. Пошёл в казенные места к селениям чувашским. И пришел к живущим там пустынникам Павлу книжному и Иоанну безгра­мотному, который был кроток и смирен нравом и прост сердцем.

Павел же яко книгочтец жил сам по себе, не имея наставляющего и даже советующего ему, надеясь на себя, и был многокнижен и житием жил подвижным, но вспыльчив был нравом и самонравен, поэтому сожительствующих близ него негодованиями своими оскорблял, этого же Василия Старца весьма любил за послушный его нрав и незло­бивое сердце и смиренно-богоугодное его житие.

Господь, хотя, чтобы он, Павел, в смирении пребывал, не­жели со мнением подвижное житие проводил, того ради попускал и не помол ему Бог брань преодолевать, но побеждаться; сего ради умысли себе руку отсечь как виновную в таком падении, и многократно об этом объявлял этому Василию (Старцу моему), умоляя, чтобы он тогда его не покинул, но он Василий отнюдь не соглашался с ним, говоря: «Поистине тогда покину тебя и отчужусь от тебя», — и сколько мог всегда ему сопротивлялся и увещевал, чтобы отторг от себя такое предприятие богопротивное. Однажды же придя, говорит: «Если я отсеку руку, то ты тогда убери топоры и ножи: может будет мне нестерпимо, то чтобы я себя совсем не погубил». И так отошел. И в ту ночь опять пал и так из отчаяния взял топор и положил руку на обруб, то есть на колоду, и крепким ударом прочь отсек свою руку; тогда, испугался весьма, пошел поспешно к Старцу Василию и неожиданно говорит: «Брат Ва­силий, завяжи мне руку». Он же, испугался, вскочил и тотчас в лице его брызги крови свистяще из руки его, из жил полетели прямо в лицо ему. Тогда ухвати плат и крепко завязал ему ру­ку. Каковое же он Павел претерпел тогда мучение, беспамятство, крик и стенание, невозможно передать, едва не всю седми­цу не ел и не уснул, даже и на малый час не отходила от него лютость болезни. Увидав же отец Назарий, игумен Валаамский, как сей постриженец его Павел отсек себе руку, через время взял его к себе в монастырь на Валаам, и там он скончался.

Видел же Старец мой Василий прежде помянутого отца Иоанна престарелым и слепым, но богомыслием просвещенный и боголюбием объя­тый, кротостью, терпением и смиренномудрием удобренный и великую веру к Богу имеющий, когда уже и ослеп, не хотел оставить своё пустынное житие, говоря: «Если благословит Бог, то силен не ос­тавить меня слепого». И так протянул лыко­вую веревку от келии своей до дороги, проложенной в лес, и там на своём костыле повесил кошницу; проезжающие люди, зная, что она пове­шена отцом Иоанном, клали ему по усердию свое­му хлеб и прочее пропитание, и таким образом, держась за веревку, старец сам ходил до кошницы и что находил, тем и питался. Христолюбивые же люди во время посещения своего и дров ему нарубят, и одежду подадут; одним словом, с великим попечением любили его. Так жил он ещё до прихода к ним на поселение Старца моего Василия.