Начну же так.

Знаем, достоверно знаем, и из боже­ственных писаний научились, что переставить или изме­нить что-либо малейшее в учении веры, есть великое преступление и отпадение от вечной жизни. И прежде всего свидетелем этого есть Сам Основатель нашей веры и Начальник правды, Господь наш Иисус Христос, Ко­торый, начав божественное учение Своим ученикам, предлагает как крепкое и неподвижное основание то, чтобы со всяким прилежанием и великим опасением соблюдать даже малейшие Его заповеди непреложно и неизменно. Ибо говорит в Евангелии от Матфея: иже аще разорит едину заповедей сих малых, и научит тако человеки, мний наречется в царствии небеснем и прочее (Мф. 5, 19); слово же мний, по истолкованию божественного Златоуста, означает тоже, что будет осужден. Если же, кто дерзнет сказать, что Иисус говорит это о заповедях закона, так как выше сказал, что иота едина или едина черта не прейдет от закона и прочее, то это несправедливо, ибо Сам Спаситель первый нарушил заповедь о субботе, за что и был обвиняем фарисеями, которые говорили: несть сей от Бога человек, яко субботы не хранит. Но и после Него ученики Его, из них первый блаженный Павел, всецело были направлены против всех заповедей закона, как служивших прообразованием будущего, и все их разорили, как по­вествуется в священной книге Деяний Апостольских и в других боговдохновенных книгах. Из этого явствует, что Спаситель сказал это о заповедях нового завета; почему, восполняя боголепное то учение, приточно утверждает опять учеников следующею заповедью, го­воря: всяк убо, иже слышит словеса Моя сия, которые Я теперь вам сказал, и творит я, уподоблю его мужу мудру, и так далее до конца (Мф. 7, 24—26). Не только этим заповедует нам Спаситель соблюдать Его божественное учение, но и в Евангелии от Иоанна не раз, но много­кратно делает это с великою заботою, как и следую­щею притчею, говоря: не входяй дверьми во двор овчий, но прелазя инуде, той тать есть и разбойник (Иоан. 10, 1). Кто же эта дверь, как не Сам Говорящий: Аз есмь Дверь овцам? И там же говорит о Себе, что Он егда Своя овцы ижденет, пред ними ходит, и овцы по Нем идут, яко ведят глас Его; по чуждем же не идут, но бежат от него, яко не знают чуждого гласа (ст. 4. 5); также: будите в любви Моей, и, научая, каким образом пре­бывать в ней, говорит: аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей (Иоан. 15, 9. 10). И опять: аще вы пребудете во словеси Моем, воистину ученицы Мои будете, и разумеете истину, и истина свободит вы (Иоан. 8, 31. 32).

Не явственно ли после этого, что латиняне лгут, утверждая, что они нисколько не отступали от Боже­ственного Евангелия, когда такие грозные и высокие пра­вила, преподанные Христом ученикам Своим живым гласом, и за тем, спустя несколько лет после вознесения Его на небо, блаженным Иоанном, на острове Патмосе, окончательно запечатленные Святым Духом,—

Но об этом мы скажем еще после.

Теперь же предложим заповеди богоносных мужей, как обещались. И во-первых божественный, Павел очнувшись от иудейского мрака, а вместе и от неистов­ства, и испив всю животворную чашу Истинной Лозы, и познав достовернейшим образом волю Спасителя, в послании к Колосаем заповедует: блюдитеся, да ни­ктоже вас будет прельщая философиею и тщетною лестию, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе (Кол. 2, 8); также и Галатов желая утвердить, говорит: но и аще мы, или ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет. Якоже предрекохом, и ныне паки глаголю, аще кто вам благовестит паче, еже приясте, анафема да будет (Гал. 1. 8).

Увидишь, что ни­какой догмат не считается у них, если он не будет подтвержден аристотелевыми силлогизмами. И если он не согласен с их наукой, то, или отвергают его, как негодный, или отбрасывают в нем то, в чем он не согласен с их наукой и изменяют его в угоду аристотелевскому учению, и тогда защищают, как истиннейший. И как мне объяснить тебе все нынешнее беззаконие латинян, которые, как говорит Апостол, усердно прельщаются философскою лестью о бессмертии души, о будущем наслаждении праведных и о состоянии верных по отшествии от настоящей жизни: во всем этом они заблуждаются, так как руководятся, преимуще­ственно, внешним диалектическим знанием, а не вну­треннею церковною богодарованною философией. Хорошо, действительно, знание почитаемой внешней науки, но при­годно только для получения навыка хорошо говорить и для изощрения и развитая ума, а не для усвоения боже­ственных догматов и духовного разсуждения. Ибо это выше всякого помышления и выше всякого созерцания существующего и несуществующего; познается же и зрится одною только верою; от всякой же словесной науки убегает, будучи выше ее. Зная это хорошо, блаженный Иоанн Златоуст так говорит в слове о серафимах, где объясняет видение святого пророка Исаии. Слова его золотые об этом следующие: „что он видел, об этом сказал, а каким образом,—это умолчал. При­нимаю сказанное и не испытую до тонкости умолчанное. Разумею то, что открыто, и не допытываюсь того, что сокрыто: для того оно и было сокрыто. Чтение Писаний, это—золотой постав, золотая основа, и уток золотой. Не буду ткать паутинный постав, знаю немощь моих помышлений. Не прелагай, говорит, пределов вечных, установленных отцами. Подвигнуть эти пределы—небез­опасно: и как же изменим то, что постановлено нам Богом?" О, какое неисповедимое благоговение сего блаженного Отца, господин Феодор! Горе нашему дер­зостному бесстыдству, по причине которого осмеливаемся дерзать на божественные таинства, которые вполне непо­стижимы для самых ангелов! Этот, будучи таков и так велик по добродетели, не осмелился созерцать или говорить более того, сколько достоин раб,—но удовле­творился тем, что сказал пророк, умаляя и уподоб­ляя паутинным поставам свои помышления. Мы же, будучи гораздо дальше от благодати и премудрости, данной ему с неба, нежели от бесподобного его жития и ангельской святости, напротив, увлекаясь большею частью прахом страстей и прилепляясь, подобно бессловесным скотам, к гнусному сладострастию,—

И тогда как святой Иоанн Златоуст говорит, что „передвигать пределы небезопасно; и как же изменим то, что поста­новлено нам Богом?"—ты, Николай, не устрашился, покушаясь столь великое и крепкое основание всего боже­ственного дома непорочной нашей веры, установленное прежде от Бога, а потом столькими и столь великими божественными отцами составленное и утвержденное, ра­зорить софистическими гнусными натяжками! Не есть ли это явное неистовство и изступление ума? Но препира­тельство, как ненужное и не служащее к созиданию, разве мало нечто, следует оставить; вразумительное же слово, как наиболее назидающее слушателя, что и должно составлять цель всех проповедников истины, пусть действует. Это утверждает божественный Павел.

Время уже теперь послушать и премудрейшего Дионисия, прозванного Ареопагитом,—что он об этом нам повелевает, и на сколько дозволяет нам испытывать о Божественных Ипостасях. Он говорит: „будем держать то, что Богом показано нам божественными писаниями, ибо всякое даяние блого и всяк дар совершен свыше есть, сходяй от Отца светов (Иак. 1, 17); все же от Отца движимое и происходящее свтоявление, благодатно к нам приходящее, опять, как соединительная сила, обращается к единству Источника—Отца и богозрительной простоте; ибо все от Него и в Нем, как говорит священное слово". Вот он, таковый и столь великий, говорит: „Будем держать, то есть, крепко будем хра­нить то, что нам божественно открыто было Святою Троицею", ты же, человече, не устрашился изменить это, и других увлекаешь в ту же яму. Но послушаем и то, как учит он нас мудрствовать о пресущественном Божестве. Он говорит, что „вышеестественного богорождения не приобщаются один другому, ибо один источник вышесущественного Божества—Отец; Сын же не есть Отец и Отец не есть Сын". Очевидно, что это относится и к Святому Духу. Ибо, если бы он понимал так, что и Сын есть источник Духа, то не сказал бы, что один источник—Отец; ибо то, что единственно, не допускает другого. И опять он же го­ворит, что „источник Божества есть Отец, Сын же и Дух суть богорождения, если можно так выразиться, отрасли богорождения, как цветы и вышеестесгвенные светы, как мы приняли от священных словес". Что же может быть светлее и достовернее этого свидетельства. Ибо тайноучитель святого Дионисия о сокровенном и неизреченном вышесущественном Божестве был Павел. Он ясно говорит, что в вышеестественном богорождении один другого не приобщаются, то есть не причастен той особенности, какая свойственна каждой из богоначальных Ипостасей, как то: Отцу нерождение, Сыну рож­адение и Духу Святому исхождение. Латиняне же сразу все это почитание отвергают, не стыдясь утверждать, что эти особенности Ипостасей подлежат изменению, и та­ким образом явно противоречат истине, признавая Сына вместе с Отцем виновником исхождения Святого Духа. Что другое хотят они этим доказать, как не то, что особенность Отца по происхождению от Него Духа переходит и к Сыну, как будет показано далее? Дионисий далее говорит: один источник вышеестественного Божества — Отец; ты же не стыдишься и Сына вместе признавать источником Божества! Если принять твое мнение, то каким образом останутся в силе слова Дионисия, который назвал Сына и Духа отраслями и цве­тами, Которые Оба произросли от корня—Отца? Отрасль — Сын, отрасль—и Дух Святый; также, цвет—Сын, цвет—и Дух Святый. Не сказал он: „отрасль и цвет", в единственном числе, но „отрасли и цветы", во множественном, чтобы показать, что Они не произрастают друг от друга, но что от Единого Отца, как от корня, Оба равночестно произрастают. Откуда же ты при­нял, или от какого другого Павла услыщал ты то благочестие, которое теперь проповедуешь, человече? Тот (Дионисий) говорит:  „будем удерживать"

Если же поступишь иначе, то смотри, чтобы не услышать и тебе страшный оный глас: отступи от Мене сатана, яко не мыслиши яже суть Божия, но яже человеческа (Марк. 8, 33). Для того ты и ключи принял означающие невидимые сокровища, в тайне сокровенные которые ты должен отверзать и показывать такими, какими Владыка дома вложил их в апостольские ковчеги хартиями и чернилами и животворными словами, а не так, чтобы иное нечто чуждое износить, и это защищать диалектическими натяжками и уподоблениями, а не духовным просвещением и исповеданием веры. А что мы не должны осмеливаться ничего мудрствовать или говорить кроме того, что нам преподано Священным Писанием, это ясно показывает святой Дионисий, говоря: „нисколько не позволительно нам говорить или мыслить о вышеестественном Божестве, кроме того, что нам Богом открыто в Священном Писании". Заметь же здесь, о дивный Феодор, благоговение святого Дионисия! Не позволительно, сказал, не только говорить, но даже и мыслить что-либо, кроме написанного. Николай же и его сообщники в такую ниспали дерзость, что сокровенное и необразуемое вышеестественное Божество кичатся доказывать геометрическими фигурами, помимо Писания. Что же другое может быть наиболее сокровенное, как не рождение Единородного от Отца и исхождение Параклита? Эти так называемые глубины Божии, по словам Павла, испытует Параклит: Дух бо, говорит, испытует и глубины Божия (1 Кор. 2, 10). На какую же вышеестественную силу высокого разума и постигательного достоинства утверждаемся мы, не страшась ввергнуть себя в ту глубину божественного сокровения, которая еще не подлежит разумению и испытанию, которая покрыта тьмою, по слову божественного Давида,— и положи тму закров свой, — мы, которые и своего естества не можем понимать, то есть,—

(1. Кор. 13, 9.) Тот—отчасти, а ты всецело! Ибо то, чтобы спорить посредством хитрословия и человеческими умышлениями показывать то, что сокровенно о Божестве—каково Его естество и способ бытия,— что другое означает, как не то, что все уже понято ими?

Но возвратимся своим словом туда, откуда мы отдалились, и послушаем других божественных отцев, что они нам повелевают относительно того, чтобы сохранять в целости и неподвижно священное исповедание веры, не прибавляя что-либо и ничего не убавляя. При Феодосии Младшем был собран святый Вселенский Третий Собор в Ефесе, который злочестивого Нестория отлучил от общества верных. Начальником этого Собора был пресветлейший Кирилл, который был и местоблюстителем блаженнейшего Келестина, папы Римского. Этому священному Собору блаженнейший Келестин в своем послании, которое и до сего времени благодатью Христовою сохраняется у нас в целости, пишет о божественном и священном исповедании веры так: „если кто когда либо, убавив нечто или прибавив к исповеданию веры, был предан анафеме, то это было сделано правильно; ибо то, что с полнотою и ясностью предано нам Святыми Отцами, не терпит ни прибавления, ни убавления. Читали мы в своих книгах, что не следует ни прибавлять, ни убавлять, и что прибавляющие или убавляющие подлежат великим мукам. Поэтому, мы и огонь и железо готовим для таковых, так как иначе они не могут быть исправлены".

Согласно сему и блаженный Кирилл говорит, как бы от лица священного своего собора, в одном из своих посланий, которое он послал к Иоанну, патриарху Антиохийскому, и в котором оправдывает себя против клеветы на него Феодорита, епископа города Кира, будто он держится догмата, что Дух Святый исходит и от Сына присносущно и существенно. Отвечая на это, он говорит так: „Ни коим образом, говорит, мы не допускаем изменения в преданной нам отцами вере, то есть, в исповедании нашей веры, и не попускаем ни себе, ни другим изменить даже одно слово из положенного в нем, или нарушить слог, помня говорящего: не прелагай предел вечных, яже положиша отцы твои; ибо не они это говорили, но Дух Бога и Отца, Который от Него исходит и который не чужд Сына по существу". Слышишь ли, что не только смысл, но и слово и слог возбраняет он изменить, и не дозволяет нарушить, ни самому себе, ни иным, говоря это от лица всего собора,—собор же был вселенский,—и им положено это запрещение и выражены страшные проклятия, которые содержатся в книге деяний собора.

Епископы, приняв и похвалив эти выражения, говорят чрез Феодорита, что Дух Святый не от Сына или чрез Сына имеет бытие, но от Отца происходит, свой же именуется Сыну, как единосущный с Ним. Вот как ясно отсюда понимание блаженного Кирилла, какое он имел об исхождении Духа Святаго! Латиняне же усиливаются доказать противное тому, как понимали святые, и не стыдятся, сопротивляясь такой ясной истине. Итак, понимание блаженного Кирилла таково!..

Услышим же и то, что повелел о священном исповедании и Четвертый Вселенский Собор, собравшийся в Халкидоне при царе Маркиане, против Евтихия и Диоскора. Этот собор блаженнейший Лев, папа Римский, украшал и утверждал своими священными наместниками—Пасхазином, Луценцием и Вонифатием. По прочтении священного исповедания веры, составленного Первым и Вторым Соборами, и утвержденного Третьим, он сказал: „Повелевает сей Святый Вселенский Собор— иную веру никому не дозволять произносить, или писать, или составлять, или учить, или доказывать. А которые осмелятся иную веру писать или составлять, или произносить, те, если будут епископы или клирики, да будут лишены: епископы—епископства, а клирики—звания клирика; если же то будут простые, таковые да предаются проклятию". Тоже, и в тех же выражениях повелевают и остальные соборы: Пятый, Шестой и Седьмой который взывает ясно, говоря: „мы законы церковные соблюдаем, мы пределы отеческие храним, мы прибавляющих что-либо, или убавляющих от учения Церкви, проклинаем". И опять: „если кто все предание церковное, писанное или неписанное, отметает, анафема". Что скажут против этого противники истины? Как они возмогут освободить себя от анафемы стольких и столь великих блаженных отцев, хотя бы бесконечно хвалились Римом и величеством его? Ведь не от городов или апостольских престолов зависит величие и власть, но правыми догматами, божественным жительством и отеческим учением управляется и познается правая вера. И врачом не назовем мы, пока имеем здравый разум, того, кто одет только понаружи в докторскую одежду, а знания докторского, соответствующего одеянию, не имеет. Но кто умеет с достоверным знанием поступать согласно медицинской науки, по преданно прежде бывших премудрейших врачей, того признаем врачом и призываем для исцеления недугов, если заботимся о своем здравии.