Откуда произошли аполлинаристы, монофизиты и монофелиты? Аполлинаристы произошли от тех философских умозрений, которые мы уже указали: они отнимали у Иисуса Христа душу человеческую потому, что вследствие своих тонких логических соображений признавали ее ненужной. Монофизиты произошли оттого, что старались примирить первых - аполлинаристов. Они приписали Иисусу Христу одну натуру, положили, что человечество поглощено Божеством. Монофелиты родились из того, что старались помирить монофизитов, но мирили неудачно: ложь заменяли ложью. Когда Церковь взволновалась предыдущими ересями, то некоторые захотели утишить ее и, дабы не слишком возмутить монофизитов, приписали Иисусу Христу две натуры, но одну волю. Церковь не приняла этого способа примирения и признала его еретическим, и сделала хорошо, пожертвовав собственным спокойствием вечной и непреложной истине.

Источник последней ереси скрывается в тонкостях диалектики. Это ересь адоптиан! Сущность ее учения, распространившегося только на Западе, известна. Что определила против этих еретиков Церковь? Она соединила две натуры в Лице одном. Слова "лице" в Писании нет, но оно весьма хорошо выражает, что Писание говорит; другого, лучшего выражения на языке человеческом не может быть. Поскольку "лице" означает существо мыслящее, имеющее произвол (волю - ред.) и единство сознания, то этим Церковь выразила то, что в Иисусе Христе как бы два Лица - ибо и Божество, рассматриваемое отдельно, есть Лице, и человечество в отдельности также лице, -соединилось в одно Лице, и потому Ему принадлежит единство мышления, единство произвола и единство сознания.

Против монофизитов Церковь, предполагая, что возможны два способа превращения: или способ влияния, или способ приложения, - утвердила, что Божество соединилось с человечеством неслиянно, непреложно; то же против монофизитов, против Нестория - нераздельно, неотлучно. Но обширнее ли это учение Церкви учения Писания? То же ли она думала изречь и то же ли изрекла, что есть в Писании? Надеялась ли она выказать все дело? Нет! Она признавала этот предмет неизъяснимым так же, как неизъясним у философов способ соединения конечного с безконечным: учение ее обширнее по букве учения Писания, но по духу есть то же, и даже в некоторых отношениях теснее: она изъясняла его так или иначе применительно к потребностям времени, к ересям. Итак, учение Церкви об этом предмете по букве обширнее учения Писания, а учение богословов в таком же отношении обширнее учения Церкви. Здесь можно видеть все искусство богословской логики, простершейся до последних тонкостей. Впрочем, Библейское учение преимуществует тем, что по духу оно неисчерпаемо. Например, какую бездну мыслей может подать следующее выражение апостола Павла: Богявися во плоти (1 Тим. 3; 16).

Чтобы видеть, как хорошо обработали богословы сей трактат, стоит прочесть прежних богословов. Сущность учения сего у богословов есть та, что в Иисусе Христе две натуры соединились так, что вследствие этого соединения произошло в нем communio naturarum, communio idiomatum и communio apothelesmatum, scil. operum. Каждый из этих трех способов общения можно делить на три особенные, то есть все эти три общения можно разуметь или по отношению к человечеству, или по отношению к Божеству, или по отношению к тому и другому - по отношению к лицу. Communio naturarum в том состоит, что Божество сообщает все человечеству, рассматриваемому даже в абстракте, а человечество сообщает Божеству, только рассматриваемому в конкрете, то есть сообщает той, как сказать, точке Божества, которой Оно прикасается человечеству или Божеству, соединенному с человечеством в Лице Иисуса Христа, а не Божеству вообще. Такая дистинкция хотя тонка, но справедлива и очевидна для всякого. Communio idiomatum vel proprietatum принимается с тем ограничением, что Божественные свойства сообщаются человеческой натуре только те, кои называются деятельными - орегаtiva, а прочие, так называемые покоющиеся, immanentia, не сообщаются ей, ибо она не может принять их. Communio (αποτελεσματων) - "общение совершений, дел", СОСТОИТ в том, что Божеству Иисуса Христа приписывается то, что собственно принадлежит человечеству, и наоборот. Например, Иисус Христос творил чудеса как Бог, но они приписываются Ему и как человеку; распят по человечеству, но говорится, что распят Господь славы, и прочее. Можно все это пояснить трояким образом, то есть можно спрашивать: что во всех этих трех отношениях Божество сообщает человечеству, человечество Божеству и то и другое сообщают лицу? Но деления эти не необходимы. Они уместны только потому, что служат образцом богословской логики, а особенно потому, что с помощью их можно объяснять насчет сего предмета многие неопределенные термины Священного Писания. Вот их выгоды!

Почему преосвященный Ириней, сказав прежде о том, что покоющиеся свойства Божественные не сообщены человечеству Иисуса Христа, потом спрашивает: было ли тело Христово вездесуще? Это направляет он против лютеран и доказывает весьма сильно. Лютеране, допуская пресуществление, утверждали, что Христос телом Своим присутствует в Таинстве Евхаристии; католики утверждали, что тело Иисуса Христа не вездеприсуще, и потому оно не присутствует в Таинстве Евхаристии, но совершается таинственное преложение хлеба в Тело Христово, а вина в Кровь чудесным образом чрез Святаго Духа. Это же самое сильно доказывает и наш богослов местами Писания. Например, Иисус Христос, услышав о смерти Лазаря, говорит: яко не бех тамо (Ин. 11; 15); Ангел говорит мироносицам: несть зде (Мф. 28; 6). То, что сей богослов наш, сначала (в главном положении своем), сказав о несообщаемое™ неподвижных свойств Божиих, потом, говоря о вездеприсутствии, как бы повторяет то же, заставляет думать, что расположение сего трактата нехорошо сделано богословами. Лучше положить в основание личность Иисуса Христа, из нее весьма естественно выйдет все прочее.

Мы видели учение Священного Писания, Церкви и богословов о Лице Иисуса Христа; видели, что учение Писания о сем предмете по духу неисчерпаемо, учение Церкви по букве обширнее, а по духу теснее учения Писания, - учение богословов еще кажется обширнее, между тем как они, в самом деле, теснее двух первых. Посмотрим теперь, сообразно нашему методу, чем это учение представляется разуму? Каким оно покажется ему? Во-первых, не противно ли оно его началам? Некоторым началам ума казалось противным учение о воплощении Бога Слова. Одни видели в нем неестественное возвышение человеческой натуры до обожения - усвоение человечеству больше, нежели сколько оно может вместить; другие страшились унижения Божества до антропоморфизма - обращения Божества в человечество. Но эти опасения неуместны, они произошли от неправильного и преувеличенного взгляда на сие дело.

В самом же деле - не вводится антропоморфизма, и натура человеческая не возводится до обращения ее в Божественную, ибо то и другое (натура Божественная и человеческая), по учению Писания и Церкви, остаются по соединении тем же, чем были до соединения. Человечество Иисуса Христа имеет ту только особенность, что не имеет своей личности: по учению Церкви две натуры сии соединились в одно Лице. Но эта черта употреблена Церковью для того, как сами отцы изъяснялись, дабы сколько-нибудь выразить невыразимое; и с понятием Лица они тогда не соединяли тех тонких выводов, какие мы теперь делаем. Еще в IV веке слово υποστασις, не имело определенного значения и употреблялось иногда в таком же значении, как и φυσις. Уже схоластики определили и утончили его значение. Итак, нельзя ничего сказать против Церкви, которая два лица соединила в одно, тем менее можно что-либо сказать против Писания, в котором нигде нет слова - "лице". Странным для разума кажется и то, что Божество вселилось в человечество. Между Божеством и человечеством он (разум -ред.) представляет крайнюю противоположность, простирающуюся до несовместимости. Но для ума рассуждающего (философского) эта странность уменьшается и исчезает. Странно, например, представляется ее (Церкви - ред.) соединение Божества с человечеством, потому что первое чисто духовно, а последнее одной половиной своей телесно. Но это было бы странно тогда, когда бы мы знали, что духовность совершенно противоположна телесности. Теперь же странности этой не должно быть; но мы не знаем, что есть духовность? Не есть ли и она в существе своем то же, что действительность - материальность? Не знаем также, что тело само в себе? Мы говорим, что в Иисусе Христе Божество обитает телесно. А в мире как Оно обитает, не так ли? Мы, например, говорим, что все вещи суть выражения мыслей Божиих, но мысли Божий, в совокупности взятые, составляют ум Божий; а ум Божий есть то же, что вечное Слово Его, следовательно, Слово сие реально живет в мире, и потому Ему нетрудно было вселиться в малый мир - в тело человеческое. Здесь и там отношение вечного Слова остается одно и то же. Странность касательно сего вселения Божества в человечество - Неограниченного в ограниченное - еще более уменьшается, когда мы обращаем внимание на устройство существа нашего. И в нас есть некоторое отражение того, что было в Иисусе Христе. Он беспредельное соединил с ограниченным: Божество как бы вочеловечил. Не происходит ли то же и с каждым человеком? Происходит и ясно усматривается из устроения человеческого духа. Дух человека граничит с телом и тесно соединен с ним - пределы, значит, его самые тесные, между тем, сам он почти беспределен в своих мыслях и действиях: если бы в ином осуществился мир мыслей его, то он был бы почти везде - во всем мире. И где же все это? В одной точке нашего сознания, в нашем я. Следовательно, и в нас есть соединение беспредельного с предельным. Это и должно быть, ибо и в нас есть часть того отражения Божества, Какое есть в Иисусе Христе, - Иисус Христос есть Сын Божий, и все люди суть сыны Божий, потому что в них отразился образ Божий. Значит, в каждом из нас, хотя отчасти, совмещается конечное с бесконечным, подобно как оно совместилось в Иисусе Христе.

Но безличность человечества Иисуса Христа - соединение человечества с Божеством, простирающееся до потери самоличности, не есть ли черта невыразимая в человечестве? И эта черта отражается в человечестве, если не в настоящем, то в будущем его состоянии. К чему стремятся все предписания строгих моралистов? Какого соединения с Богом они от нас требуют? Такого, чтобы человечество как бы поглощалось Божеством, чтобы можно было сказать с Павлом: "Не я живу, но во мне живет Христос". Есть люди, которые и в сей жизни, как сами достигают, так и другим советуют достигать сего соединения. Но существование наше здесь есть не более, как младенческое. Если же и в этом возрасте младенческом мы начинаем так тесно соединяться с Богом, то что будет, когда перейдем в другой мир? Значит, и в этом отношении воплощение Богочеловека не должно казаться странным. Таким образом, все странности, какие находит в Существе Иисуса Христа ум поверхностный, для ума глубокого исчезают сами собой. Для него учение сие не заключает в себе ничего противоположного, неестественного.

Мало того, оно имеет стороны для ума размышляющего благоприятные и плодовитые обильными мыслями. Бог сначала явился во плоти в Адаме, ибо образ Божий, которым облечен был Адам, есть ничто иное, как явление в нем Бога. Потом являлся в патриархах и в других праведниках, но во всех их являлся, так сказать, по частям: в том муже была та черта, в другом - другая. Как бы хорошо видеть Божество вполне, всю полноту Его! - мог желать мыслящий ум. Это желание его сбылось, - вся полнота Божества явилась в одном Лице. Премудрость, переходя по душам и умам, наконец остановилась и дала увидеть Себя вполне в Иисусе Христе, исполненном благодати и истины. Видя Его, не нужно уже спрашивать: покажи нам Отца, - Он вполне явил Его в Себе. Эту мысль имел апостол Павел, когда свое Послание к Евреям начинал так: Многочастне и многообразие древле Бог глаголавый отцем во пророцех, в последок дний сих глагола нам в Сыне, - в пророках открывался по частям, а в Сыне весь открылся. Итак, это для разума весьма приятно; его желание видеть Божество во всей полноте исполнилось, и потому перед таким явлением он преклоняется, благоговеет. Такого же явления требует и сердце. Свойство его - искать близости с Богом. Но Бог так превозвышен, что чувству сердца тяжело подниматься к Нему; а между тем хотелось бы быть близким к Нему, хотелось бы увидеть и восчувствовать ту жизнь, к которой сердце наше стремится: и вот она низошла с высоты своей и в Иисусе , Христе сделалась удобоощутительной. Совесть также велит быть подобным Богу, предписывает нам для этого Божественные заповеди, но желательно видеть, как Сам Бог выполнил бы ту или другую заповедь. Мысль эта для ума ужасна, но сердце по-временам может обращаться к ней. В нем даже может рождаться мысль, что Божество предписывает, не сообразуясь с нашим состоянием, - предписывает идеал, который выше нас. Совершенно другое дело будет, если Само Божество исполнит Свой закон. Это и сделал Иисус Христос: в Нем Божество исполняет видимым образом Свои законы, подобно нам. Сторона, для сердца крайне привлекательная. Присоединим к этому практические следствия, весьма важные для христианской религии, присоединим к сему то, что приобретает от воплощения Бога Слова религия: и воплощение сие представится еще с более благоприятных сторон.

Учением о Божестве Иисуса Христа кладется печать Божественности на все. Этим одним наша религия поставляется выше всех религий и даже, как замечает апостол Павел, выше религии иудейской. Ибо мы приняли ее из рук Сына Божия, а все другие принимали ее из рук рабов. Наш Законодатель есть Лице выше всякого лица. И потому с какой уверенностью христианин говорит, что все, чему он верит, исповедал Тот, Кто был в лоне Отца! К сему Законодателю уже нельзя приложить того, что говорили родственники Моисею: еда тебе единому глагола Господь? Еда и нам не глаголаше? (Чис. 12; 2). Наш Богочеловек превыше всех людей. Все обещания, как бы они велики ни были, Он исполнит: что сказал, то и будет. Сколько нужно сил для извлечения человечества из бездны греха и для облаженствования его! Но у нашего Спасителя сил на это станет. Для этого нужно перетворить весь мир, - Он и перетворит его, ибо от взора Его побежит вся греховная земля, сотрется и сокроется все нечистое. Таким образом, практические следствия учения о Божестве Иисуса Христа успокаивают разум, совесть и надежду, делают его любезным и досточтимым для ума человеческого.

Да и что было бы, если бы мы представили Иисуса Христа простым человеком? Как тогда все в религии Его переменилось бы, упало, потеряло б душу, перешло бы в беспорядок и в противоречие. Остались бы прекрасные черты святости в Его жизни, но они производили бы более жалости, ибо чувствовалось бы при взгляде на них, что они не имеют твердого основания; отделите от религии нашей Божественное, чудесное, - и все в ней потеряет свою цену, ибо то и другое тесно соединено. И мыслители христианские, думавшие отделить одно от другого, не знали, подобно распинателям Иисуса Христа, что делали. Для примера укажем на одного из них. Руссо, смотря на лице Ходатая, восхищался чертами Его, не находил слов к прославлению Его, и уста его от избытка сердца вопреки уму сказали: "Это Бог!" Но тот же человек, когда увлекаемый силой господствовавшего тогда во Франции духа времени, следуя тогдашней моде, не допускавшей такого образа мышления, признал Иисуса Христа человеком, отнял у Него Божество, тот же человек после всего этого сказал: "И, однако ж, сколько нелепостей в Евангелии!" -указывая этим на чудеса. Можно сказать, что первая рука его писала с неба, а вторая - из ада. Отчего это? Оттого, что разделял то, что Бог сочетал; после такого разделения все в христианстве обращается в хаос. Итак, учение о Божестве Иисуса Христа, будучи рассматриваемо прямо, представляется разуму со всех сторон удобоприятым.

Как практически должно быть употребляемо учение о двух естествах, или вообще о Существе Иисуса Христа? В каком состоянии учение у народа христианского?.. Оно у него в худом состоянии. Истина эта поколебалась в умах многих. Есть люди, у которых она сохранилась в сердце, хотя в уме поколебалась; говорить о них, о следствиях их безверия - здесь не место. Мы касаемся их только потому, чтобы показать пастырю Церкви, чего он должен опасаться, о чем заботиться, чтобы заставить его всегда помнить, что истина эта подвержена пререканиям, и что посему он более должен знакомиться с ее доказательствами, дабы при случае уметь, что сказать в защиту своего Спасителя. Коснулись ли эти сомнения нашей Церкви Русской? Коснулись некоторых через распространение "энциклопедической философии". Значит, они коснулись тех, которые занимаются этой философией, коснулись класса высшего, который по отношению к религии едва ли не есть самый низший. Напротив того, народ наш далек от такого мнения, и долго останется таковым. Следовательно, полемическая сторона сего учения нужна только для малого числа недужных. И потому наш проповедник более должен иметь в виду прямое его употребление. Такое употребление важно и благодетельно. Ибо хотя народ твердо верит, что Иисус Христос есть Бог и вместе человек, но у него нет насчет этого определенных понятий. И потому пастырь Церкви должен прояснить их и определить, впрочем так, чтобы предмет этот оставался у него в том полусвете, в каком находится он в Священном Писании; диалектические тонкости также здесь неуместны. Для народного поучения преимущественно должно избирать в сем предмете сторону практическую, то есть должно говорить о Божественности Иисуса Христа более с той стороны, что она нужна нам для спасения и благодетельна, ибо если Он Бог, то от Него мы можем надеяться всего, - и помощи, и ручательства в надежде, освящения и прочее. Есть ли у нас поучения на сей предмет? Есть, но мало, между тем как он может быть самым лучшим предметом для поучений. У нас большей частью говорят о нравственных предметах, признавая догматы отвлеченными, безжизненными.

Но не таков метод проповедания у апостолов: у них догматы с нравственностью в тесном соединении, и одно вытекает из другого. Оттого в поучениях их есть жизнь, ибо и догматы в связи с нравственностью имеют жизнь, и нравственность с догматами небезжизненна, между тем как в отдельности то и другое - сухо, безжизненно. Отчего нравственность философская слаба и безжизненна, а христианская весьма сильна? Оттого, что первая безлична, не осуществлена в лицах; а последняя - лична, выразилась в лицах. Посему и проповедовать ее должно так, как она есть сама в себе, не подражая философам, которые требуют исполнения правил писаных, а следуя первым христианским богословам, которые обращали внимание на лица, и особенно на Лице Искупителя, и отсюда почерпали правила нравственности.

II. Обратимся к третьему вопросу касательно Иисуса Христа. Что сделал Он и еще сделает? Как выполнил, выполняет и выполнит дело восстановления рода человеческого, вообще в чем состоит Его деятельность?