Беспечность иногда тесно соединена с неведением, иногда нет, ибо и при свете можно не ходить во свете. Например, иной надеется на молитвы какого-либо святого, на подаяние милостыни, хождение в церковь, а сам живет беспечно. Правило этого состояния: "иди тем путем, которым идешь". В сем состоянии погибли жившие до потопа и погибнут некоторые пред Страшным судом (Мф. 24; 38). Очень характерный пример беспечности представляет Исав (Быт. 25; 34). Христианам обещано сидеть с Богом на престоле; но они, подобно Исаву, едят беспечно и охотно отказываются от сей чести. Беспечность может быть грубая и тонкая. Пища беспечности — надежда когда-нибудь исправиться; такой пример представляет Феликс, который сказал апостолу Павлу: «ныне убо иди, время же» улучив «призову тя...» (Деян. 24; 25). Часто совесть напоминает людям о спасении, но они успокаивают себя отсрочкой; иногда же совесть доходит до того, что считает спасение невозможным, или очень трудным (Мф. 25; 24). Иногда беспечный питается мыслью, что он православный, а не еретик. Так старовер прикрывает свои недостатки исполнением своих обрядов. Самые заслуги Иисуса Христа иногда лежат в возглавии беспечности. Пастырь должен возбуждать и просвещать беспечных. Для просвещения не много нужно: стоит только представить главные догматы христианства. Н много нужно, чтобы переломить природу, уже, так сказать, истлевшую. Для сего нужно хоть какое-нибудь образование ума в беспечных: иначе посеянное учение птицы позобают (склюют, набьют зоб. —Прим.ред.). Но можно ли образовать всех простолюдинов?! Посему нужно уже действовать хотя на совесть, которая у простого народа очень способна к принятию впечатлений; например, разговорами о смерти, о рае, о суде и прочем.

 Итак, в неведении человек не знает, как и что делать для спасения; в беспечности — не делает, хотя и знает, как и что делать.

 Лицемерие. К лицемерию располагает человека сама природа, имеющая пятна и естественное стремление к совершенству: отсюда у людей склонность — худое скрывать, а хорошее выказывать. И это не всегда грех, а иногда благоразумие, да не соблазнится брат. Напротив, хвалиться своими пороками — чрезвычайный порок. Сам Бог делает одежду для Адама, дабы прикрыть наготу его. Но если люди не то имеют в виду при этом, чтобы не соблазнять брата, а чтобы только похвалиться, то это уже порок. Так человек двоится в падении! Благоразумная скрытность похвальна: она нужна для этой жизни, но она отлична от лицемерия тем, что, скрывая недостатки, думает об их исправлении, а лицемерие не думает об этом. Лицемерие начинается, вероятно, с этого благоразумия: повторенное не раз, оно, наконец, рождает лицемерие. Посему нужно благоразумно, так сказать, наблюдать и за благоразумием. Лицемерие когда разовьется и возрастет в человеке, то имеет уже сильное влияние на всю его деятельность (Мф. 23; 1-39). Оно бывает не намеренное, редко намеренное; в некоторых случаях оно бывает диавольское, то есть когда внешнюю набожность употребляют именно только для снискания себе какого-либо места, или должности, или, что еще хуже, для прикрытия каких-нибудь гнусных и ужасных дел. Иуда (Ин. 12; 6) лицемерит тогда, когда сердца других тронуты умилением, укоряет Иисуса Христа и Марию за то, что сия употребила излишние издержки, а Тот допустил эту великую трату.

 С лицемерием в тесной связи — самообольщение: это такое состояние, в котором человек не других обманывает, но — самого себя, когда то есть считает себя хорошим, будучи на деле не таким. Оно бывает и грубое и тонкое. Грубое бывает тогда, когда, например, человек, ходя только в церковь, читая Священное Писание, и между тем, не стараясь о исправлении себя, считает себя уже добрым; а тонкое бывает у людей даже духовных, великих подвижников, как, например, у Зосимы, который был пристыжен Марией Египетской. Здесь же можем привести в пример Исаакия Печерского, который после великого пощения, молений, страданий, был обольщен и пал, — также Антония Великого, Макария, Павла Фивейского; да и все почти великие подвижники были близки к сему состоянию.

 Ожесточение. Оно состоит в сильной привычке ко злу, так что добро становится для ожесточенного враждебным. Название это взято от свойства некоторых тел, которые, чем долее бывают больны, тем более грубеют и каменеют, так что огонь и железо уже не действуют на них. Священное Писание называет это состояние окаменением (Еф. 4; 18). Примером его может служить Фараон (Рим. 9; 17). Чем более Бог наказывал его, тем хуже он становился, и за каждой казнью ступал ступенью ниже во зле, и из десяти казней для него составилась лестница зол. Это состояние есть уже высшая степень греховности. Его достигают не все, но только великие грешники, и то не всецело, а в одном каком-либо пороке. Признаки сего состояния — нечувствительность и многократное повторение одного и того же порока.

 Отчаяние. Это состояние не бывает всегдашним; оно бывает временно и кратко. Отчаяние состоит в безнадежности на спасение, до которой доводит человека пробудившаяся совесть; а совесть в этом случае уже не столько освещает, сколько ослепляет его. В этом состоянии находятся те, которые не верят в будущую жизнь; а не верят в нее большей частью люди развратные. Отчаяние, происходящее от сознания множества грехов, и оканчивается иногда самоубийством, как у Иуды. Даже славные подвижники подходили иногда к глубине отчаяния, по причине глубины смирения, по которому они считали себя величайшими грешниками, недостойными ни малейшей милости Божией. В христианстве надлежало бы реже являться отчаянию, ибо христиане должны быть уверены, что нет греха, побеждающего Божие милоседие; но диавол умеет заслонять этот свет от очей людских. В отчаянии полезно объявлять другим об опасном состоянии души своей.

 Кроме сих видов греховности можно бы представить еще несколько других; но они уже слишком дробны, и происходят главным образом из этих состояний. Все же эти состояния имеют один общий корень: это прирожденная порча. Корень этот у некоторых развивается очень рано и быстро; у некоторых же так же рано и быстро раскрывается добро. Отсюда и спрашивают, — не рождаются ли люди добрыми и злыми.

<br>

 Мы видели человека как бы в свитке, показанном Богом Иезекиилю, в котором было написано: «рыдание и жалость и горе» (Иез. 2; 10). Это горе еще более открывается в бессилии человека исправить себя. Священное Писание во многих местах говорит о борьбе духа с плотью. Средством к примирению этих враждующих сторон оно представляет пришествие Иисуса Христа. Закон плоти до пришествия Христова только указывал добро, но не давал сил к исполнению его; плоть подавляла дух. Иисус Христос принял на Себя плоть, дабы ее же Самому употребить для уврачевания человека. Он принял ее со всеми естественными слабостями, кроме греха, ибо был в подобии тела греха. Это подобие состояло в страдании, в смерти и прочем. Сию слабую плоть Он принес в жертву за те слабости и грехи, которые она совершала, а посему и во всем человечестве сделано то, что немощное плоти, или ее слабости прекратились через Иисуса Христа (Рим. 8; 1-7).

 Бессилие человека хорошо сравнивается со смертью (Еф. 2; 5). В мертвеце все есть, кроме жизни и души. Так и в естественном человеке образ Божий есть, только он извращен, — есть как бы руки, ноги, глаза, но все это только призрак; кажется, он и мудр, и добр и силен; но это только обман чувств. У человека не было никаких средств выйти из состояния греховного, ибо если бы они были, то были бы и употреблены, и Отец Небесный не отдал бы для этого Своего Сына и не пролил бы ни одной капли крови Его.

 Из Писания видно, что Бог тотчас по падении начал врачевать человека; благодать Его всегда действовала еще до Иисуса Христа. Удивительно поэтому, почему немногие исправлялись и исправляются. Если и есть добрые люди в мире, то что это за доброта? Самые лучшие из них жалуются на свои несовершенства, хотя толпа народа венчает их похвалами и помещает на небе. Самые лучшие из людей сознаются, что идеал истины им не известен, что цель стремлений их слишком далека. Иной теперь кажется добрым, но только для этой жизни, для своей должности. Но он еще слишком далек от своей конечной цели. Как мог естественный человек исправить свой ум и волю после того ужасного разлада, какой произошел между ним и законом? По какому идеалу он начал бы исправлять себя? Человек, по мнению Платона, стоит теперь вверх ногами, и потому все предметы ему кажутся извращенными.

 Бессилие мы рассматриваем в нравственном отношении — в отношении к воле. Мог ли язычник исправлять свою волю? Нет, ибо она имеет бесчисленные, непостижимые стороны. Теперь мы не можем вполне представить своего падения: для сего нужно знать, как мы стояли до падения. Немощь человека лучше всего показывает излечение его. Смерть или разрешение человека на части есть первое средство к его излечению: отсюда открывается, как глубоко пал человек. В человеке есть две стороны: свобода и природа; но и та и другая неисправимы. Свобода не переменяет природы, а природа не переменяет свободы, ибо существо ее состоит в том, что она сама себе закон. Да если бы даже человек и исправил настоящее зло, то он не может исправить и вознаградить зла прошедшего, равно не может возвратить и добра опущенного. А это очень важно: недостаток добра повсюду дает себя заметить; каждая часть его должна быть сделана, и малейшее опущение его имеет громадные последствия. Для нас недостаток этот маловажен и почти не заметен, потому что мы не считаем суммы добра; но есть Счетчик, у Которого всякий убыток его считается важным, и замечается.

 Важность нашего падения, кроме смерти, доказывает еще воплощение Сына Божия и Его смерть, ибо и Ему надобно было допустить разложение в собственном составе, чтобы уврачевать нас. Возможность исправления может казаться иногда легкой; и сколько предлагали философы разных средств, сколько начертывали теорий для восстановления человека! Но принявшись за врачевание самым делом, мы увидим совсем не то, и чтобы доказать всю нелепость и ничтожность философских теорий о сем предмете, стоит только этих любомудров заставить приложить свои теории к практике. Сердце человеческое есть кора, близ коей растут цветы, но расшевелите цветы — так и выползут змеи. Кто хочет быть добрым, тот должен уверить себя, что он порочен; подобно тому, как кто хочет быть мудрым, «буй да бывает», по слову апостола Павла (1 Кор. 3; 18).

<br>