Радуюсь я об этом и сознаю себя недостойнейшим такой большой любви. Но видно, так угодно благости Божией, чтобы достойного презрения любить! Вот сколько продолжается с Вами мой разговор безумный.

Еще припоминаю о старушке. Она мне внушала, чтобы я хранил мое сердце и от самомалейшего гнева и роптания.

«Ежели кто и оскорбит, — говорила она, — в ту же минуту забывай и не желай ничего оскорбительного, а молись за них Господу, и благодать Божия посетит тебя…»

:Она по наружному виду иногда показывается строга, сердита, но в душе и сердце перо не может доброту ее описать.

Мне приходила мысль от всех скрыться, чтобы, кроме Бога, никто не знал, и я еще медлю и удерживаюсь. Буди в нас воля Божия! Благоволи, Господи, и мне, недостойнейшему, в день воскресный после ранней обедни причаститься Твоих страшных и животворящих Таин Тела и Крови Твоя, во оставление грехов и в жизнь вечную.

2.296. Екатерине Васильевне Даниловой

На вопрос ваш о прежней моей жизни отвечать дается мне слово сердца. У меня была родная сестра Надежда Алексеевна, двумя годами меня старше; мы с ней вместе начали учиться читать книгу; тогда мне было четыре года; а когда она с улыбкой на устах оставила видимый сей мир, тогда мне было десять лет…

На 17-м году я оставил дом и землю моего воспитания и, будучи в объятиях сопровождавшей меня слезами матушки моей, обещался ей, к ее утешению, чрез год приехать к ней для свидания. «Нет! не будет этого, — возразила родная, улыбнувшись сквозь слезы от сердца, преизливающегося любовию. — Знай, что я с тобою прощаюсь в последний раз и здесь тебя не увижу никогда; мы увидимся в будущей вечной жизни: там моя надежда и ожидание тебя!» При сем слове облила меня всего горячайшими слезами, взглянула на небо и, благословя меня вторично, рассталась со мной… Бурные лошади понесли меня тогда в Санкт-Петербург…

Предсказание родной оправдалось самим делом: походы и война далеко увлекли меня с собою; повсюду мы говорили меж собою письмами; последнее ж письмо ее нашло меня в Крыму над Черным морем. В этом письме еще раз получил я материнское благословение и убедительнейшее увещание к соблюдению истинной веры, право исповедуемой Восточною Греко-Российскою Церковью. При сем помянула она мне, с какою болезнью сердца пеклась обо мне; с какою горячностью — когда я был еще малолетен и часто болен — молилась Богу и Божией Матери, чтобы я был истинный христианин, имел бы в себе страх Божий, предохраняющий от всяких грехов, и вел бы жизнь беспорочную по всем отношениям; чтобы всегда и везде, где бы ни находился, с сердечною верою ради Христа благотворил нищим — в таком истинном разумении, что в лице нищего приемлет милостыню Сам Христос, и чтобы о всяком человеке хранил мысль благую и за какое-нибудь собственно противу меня злотворение непременно воздавал бы благотворением, чему свидетелем есть Сам Бог.

Еще объявляла она мне, что отходит от жизни сей, меня же совершенно поручает покровительству Богоматери и убеждала, чтобы я усердно молился моей Владычице, пока Господь продлит жизнь мою. В заключение писала она, что еще благословляет меня и прощается со мной до свидания в вечной жизни. Сии слова ее души проникли все мои чувства; сердце сокрушилось во мне и слезы пролились ручьями!!! Во блаженном успении подаждь, Господи, вечный покой усопшим рабам Твоим, родителям моим: убиенному Алексею, и преставльшейся Анне, и сестре моей девице Надежде и сотвори им вечную память! Теперь не имею более слов отвечать на занимающее вас любопытство… Простите.

Святой невидимый Ангел Божий да внушает вам мысль благу — проходим мимо временных в блаженство вечное.

Мая 10-го, 1835 года