Долго ждать не пришлось. Под колоннами произошло какое — то движение, и стража снова вывела Учителя. Как и прежде, на Нем был тот же пояс с веревками, и руки по — прежнему связаны, но поверх перепачканной и изодранной одежды теперь было наброшено белое полотно. Придворный тетрарха, не спускаясь с высокой лестницы, ведущей во дворец, объявил:

— Достойный царь Галилеи и Переи Ирод сын Ирода просит вас передать почтеннейшему прокуратору, что он благодарит его за то, что он прислал к нему Узника…

— Мы не посыльные царя Антипы! — возмущенно крикнул Ионафан.

— Так сказал царь… — грек сделал извиняющийся жест. — А Узника он вам возвращает и судить Его не будет. Этот Человек не в своем уме…

Фракийские солдаты столкнули Учителя с мраморных ступеней. Опять концы веревок оказались в руках храмовой стражи. Каиафа сказал им что — то задыхающимся от бешенства голосом. В ответ те принялись яростно пинать и бить Учителя. Шествие повернуло к храму, и все это время стражники не переставая избивали своего Узника. Его толкали, дергали за цепь, а когда Он упал, стали бить ногами. Я с ужасом подумал, что так и не добившись приговора, они решили Его попросту убить.

Мы снова стояли под воротами башни Антония. В окне появился Пилат и насмешливо спросил:

— Ну что? Тетрарх тоже не обнаружил преступлений, которые Он совершил против вас?

Члены Синедриона не ответили, а только гневно сжали зубы и кулаки. Каиафа повернул свое багровое лицо к равви Ионатану, а тот в ответ тихонько кивнул. Снующие в толпе фарисеи зашептали: «Сейчас кричите! Сейчас!» Откуда — то из задних рядов донеслось несколько голосов:

— Узника! Отпустить узника!

Голоса стали объединяться и нарастать:

— Узника! Требуем узника!

Через минуту кричала уже вся улица:

— Отпусти узника!

— Чего они там вопят? — спросил Пилат Ионафана.

— Накануне пасхи, досточтимый прокуратор, ты всегда отпускал на свободу одного из узников… — ответил сын Ханана, силясь быть учтивым. — Об этом они и просят…

Толпа, опьяненная своей многочисленностью и силой, ревела так, что в ушах стоял звон:

— Узника! Отпусти узника! Отпусти узника!

Пилат желчно улыбнулся. Ему, несомненно, доставляла удовольствие эта затянувшаяся игра против бывших друзей. Он сделал знак, что собирается говорить, и терпеливо выждал, пока не затихнет последнее запоздалое слово, подобное последнему камню с осыпающейся лавины.

— Вы хотите, чтобы я освободил преступника? Я не возражаю… — повысил голос Пилат и посмотрел вдаль, через головы членов Синедриона. Он смотрел на кишащую людьми улицу, напоминающую ветку, облепленную роем пчел. — У меня их два: Иисус, Которого вы называете Мессией, и Которого ваши старейшины привели ко мне — и Варавва… Кого из них вы хотите, чтобы я отпустил?

Стало так тихо, что слышно было, как муха летит. По выбритым щекам Пилата мелькнула победоносная улыбка. Этот ход ему удался! Толпа, которая до сих пор была только зрителем, теперь должна была дать определенный ответ. Варавва целых два года был пугалом для всех купцов и богомольцев. С нетерпением ожидая ответа толпы, я тем не менее отнюдь не обольщался относительно Пилата. Его нисколько не интересовала жизнь Учителя, ему всего лишь хотелось поступить наперекор Синедриону. Он сделал бы то же самое, если бы речь шла о любом другом человеке. Он считал, что за два предыдущих поражения ему полагается больше, чем всего лишь один реванш.

Вдруг из толпы вынырнул одинокий голос, наверняка, принадлежавший кому — то из фарисеев (уж я — то знаю выговор амхаарцев):