— Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж несомненно уверуете и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу. Это испытано, это точно» [371].

Это испытано и доказано многовековым опытом православных подвижников и исповедников. Опытом христоликой любви человек обретает истинное, опытное познание, что Бог = Любовь и что его душа христолика и бессмертна. Когда человек сделает богочеловеческую любовь сущностью своей личности, тогда он чувствует Богом, мыслит Богом, живет Богом, познает Богом; тогда он чувствует, что каждую его мысль, каждое его чувство Бог продолжает до бессмертия, до вечности; тогда он чувствует и осознает себя через Бога, чувствует и осознает, что его самоощущение — богоощущение, что его самосознание — богосознание. Христоликие герои Достоевского являются неопровержимым доказательством этого. Они христоликой любовью живут; они через нее познают себя и Бога; каждое чувство их, каждая мысль, желание и деяние излучают эту любовь, которая и в душах других людей порождает чувство Бога и бессмертия. Любовь, Бог, бессмертие души для них неразделимы и являются синонимами — причем не только как понятия, но как живое чувство, как живая и абсолютная реальность.

Через христоликую любовь личность человеческая возрастает к незаменимо чудесному идеалу человечества — к Богочеловеку, возрастает за счет возрастания любви, пока не вырастет в человека совершенного, в меру полного возраста Христова [372]. К полноте и окончательной реализации своей личности человек приходит в том случае, когда возрастает возрастом Божиим [373], а не человеческим. Через богочеловеческие добродетели человек возрастает до наивысшего синтеза личности — до богочеловеческой любви, ибо она есть наивысший синтез личности, она последним и окончательным соединением соединяет человека со Христом. Без этой любви человек всегда остается полу–человеком, недо–человеком и не–человеком. И не только: без нее человек — «без сущности, ничто» [374], человек без сущности личности. «Любовь — это «да», которое «Я» говорит себе; а ненависть — это «нет» себе. Непереводимо, но ёмко Р. Хамерлинг [375] выражает эту идею в формуле: любовь есть «das lebhafte Sich — selbst — bejahen des Seins»/«живое себе самому «да» существа»» [376].

Существо Божие, существо человеческое, существо всякое обусловлено любовью. Любить — значит существовать. Бог есть вечное Существо, потому что Любовь — Его сущность, потому что Он в каждый момент Свой — абсолютная Любовь. Это откровение принес миру Христос. Любить христоликой любовью — значит еще здесь, на земле, жить вечной жизнью, победить смерть и быть бессмертным. Любить — значит воскреснуть из мертвых в жизнь бессмертную; не любить — значит быть мертвым и остаться в смерти. Мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти [377].

Христоустремленная душа Достоевского вся восхищенно проникнута чувством и убеждением, что любить — значит существовать. Жизнь человеческой личности сущностно обусловлена любовью. Достоевский отождествляет «я есть» с «я люблю». Если люблю, то я есть; если не люблю, то меня нет. Но наш христоустремленный славянский апостол на крыльях своей христолюбивой души возносится в херувимские высоты апостола Любви и открывает нам великую истину, богочеловеческую истину, что ад — невозможность любить.

«Отцы и учители, — говорит Достоевский устами своего христоликого Зосимы, — мыслю: «Что есть ад? «Рассуждаю так: «Страдание о том, что нельзя уже более любить». Раз в бесконечном бытии, неизмеримом ни временем, ни пространством, дана была некоему духовному существу, появлением его на земле, способность сказать себе: «Я есмь и я люблю». Раз, только раз, дано было ему мгновение любви деятельной, живой [378], а для того дана была земная жизнь, а с нею времена и сроки, и что же: отвергло сие счастливое существо дар бесценный, не оценило его, не возлюбило, взглянуло насмешливо и осталось бесчувственным. Таковой, уже отошедший с земли, видит и лоно Авраамово, и беседует с Авраамом, как в притче о богатом и Лазаре нам указано, и рай созерцает, и ко Господу восходить может, но именно тем‑то и мучается, что ко Господу взойдет он не любивший, соприкоснется с любившими, любовью их пренебрегший. Ибо зрит ясно и говорит уже сам:«Ныне уже знание имею и хоть возжаждал любить, но уже подвига не будет в любви моей, не будет и жертвы, ибо кончена жизнь земная и не придет Авраам хоть каплею воды живой (то есть вновь даром земной жизни, прежней и деятельной) прохладить пламень жажды любви духовной, которою пламенею теперь, на земле ее пренебрегши; нет уже жизни, и времени более не будет! Хоть бы и жизнь свою рад был отдать за других, но уже нельзя, ибо прошла та жизнь, которую возможно было в жертву принесть, и теперь бездна между тою жизнию и сим бытием» [379].

Любовь — это жизнь и истина, вечная жизнь и вечная истина, потому что Бог — это Любовь, Все, что вне любви, оно и вне бытия, его бытие в небытии. Любовь — это рай, а нелюбовь — ад. Достоевский говорит: «Главное — люби других как себя, вот что главное, и это всё, больше ровно ничего не надо: тотчас найдешь как устроиться» [380]. Если бы все люди всю душу свою вложили в подвиг любви, всё бы за один день, за один час могло устроиться. — Это для Достоевского не философская, а живая жизненная истина, определенная и ясная истина, которая имеет свой облик, Любовь есть вечная Истина; ее видел Достоевский, в нее верует страстно и безоглядно. «Как это не верить? — восклицает он. — Я видел истину, — не то что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ [381] ее наполнил душу мою навеки. Я видел ее в такой восполненной целости, что не могу поверить, чтоб ее не могло быть у людей,<…>живой образ того, что я видел, будет всегда со мной и всегда меня поправит и направит. О, я бодр, я свеж, я иду, иду, и хотя бы на тысячу лет<…>я пойду и всё буду говорить, неустанно… буду проповедовать…» [382].

Что проповедовать? — Как устроить рай, как из адской планеты нашей устроить рай. Средство одно, только одно — любовь [383]. Но любовь христоликая, любовь богочеловеческая. Есть много видов любви, но лишь один абсолютен и вечен — это любовь богочеловеческая; остальные относительны, условны, смертны, конечны. Много есть видов любви, но одна проверка для них — Христос Богочеловек. Все европейские гуманизмы, альтруизмы, солидаризмы проповедуют любовь по человеку, т. е. любовь, основанную на слабом европейском человеке как на фундаменте. И эту любовь называют бесконечной. Но как возможна бесконечная любовь, если конечен человек, производящий эту любовь? Как может преходящий, смертный человек породить любовь непреходящую, бессмертную и вечную? В европейском понимании, любить — значит мысленно, чувственно соприкоснуться с любимым. В православном понимании, любить — значит воплотиться в любимого, выйти душой из себя и соединиться с любимым, стать единосущным с любимым.

Тысячеокой душой своей Достоевский разглядел трагическую преходящесть и бессмысленность любви европейского типа, поэтому по–апостольски решительно и пламенно проповедует любовь богочеловеческую, любовь православную. «Полюбить кого‑нибудь, — говорит Достоевский, — это значит принять его душу в свою душу, полюбить его самого, его природу, его лик, преобразиться в нем до конца» [384]. Цель любви заключается в том, чтобы двое одним стали, одним по сущности. Богочеловеческая христоликая любовь всегда является новой заповедью Христовой и единственным новозаветным признаком, по которому различаются христиане от нехристиан [385]. Универсальное осуществление этой любви и есть последнее желание и последнее завещание Христа [386].

Вечное очарование христоликой любви очаровывает тем, что никогда не разочаровывает, что никогда не престает. Очарованный Христом до вечной влюбленности в Него, Достоевский восхищенно и восторженно проповедует христоликую любовь, «И что дороже любви? Любовь выше бытия, любовь — венец бытия, и как же возможно, чтобы бытие было ей неподклонно?» [387] Бессмысленный трагизм жизни обретает свой смысл, свое объяснение в христоликой любви. Достоевский полностью отождествляет эту любовь со спасением. Любовью исчерпывается формула спасения. Бог через откровение объявил одну–единственную формулу спасения: возлюби ближнего как самого себя* [388]. Человек спасается любовью, ибо «человек не может спастись иначе как через ближнего» [389]. Или, как бы сказал Достоевский, человек может спастись, если подвигом христоликой любви воплотится в своего ближнего, в его сущность, в его лик. Но такая любовь к ближнему абсолютно невозможна без Христа и Его Богочеловеческого Тела, потому что единственное истинное и настоящее воплощение начинается и завершается Им. Воплощение — это материализация любви, видимое тело невидимой сущности. Любовь — единственная причина воплощения Христова [390]. Христос страшен величием Своим пред нами, ужасен высотою Своею, но бесконечно милостив, так как из любви стал человеком, уподобился нам [391]. Непостижимым действием Своей божественной любви «Он стал от нашей сущности» [392]. «Он стал человеком, чтобы мы обожились» [393]. Через воплощение Христово «Бог стал человеком и человек Богом» [394]. Воплощение Бога неизбежно вызывает обожение человека, ибо в Личности Богочеловека Христа Бог и человек так прочно соединены, что обожение человека становится неизбежным следствием этого.

Свою безграничную любовь к людям Христос доказывает Своим воплощением. Всё, что есть Его, воплотимо и обладает неисчерпаемой способностью к воплощению. Христоликая любовь, если станет сущностью личности, делает ее способной наиближайше соединиться с предметом своей любви, воплотиться в любимого. Христоликие герои Достоевского эту любовь сделали душой своей души, сердцем своего сердца, волей своей воли. Для них любить человека — значит воплотиться в него, преобразиться в него полностью, стать им: чувствовать его чувствами, мыслить его мыслями, смотреть его глазами, болеть его болями, печалиться его печалью, страдать его страданиями, радоваться его радостью, быть счастливым его счастьем.

Христоликая любовь, действенная любовь — это труд и выдержка, а для многих — и целая наука [395]. «…Любовь — учительница, но нужно уметь ее приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок. А случайно‑то и всяк полюбить может, и злодей полюбит» [396]. Эту любовь человек обретает тогда, когда обретет чудесный Лик Христов в качестве учителя и вождя по ужасному хаосу жизни. Через христоустремленный подвиг веры, послушания, поста, молитвы и смирения человек постепенно принимает Христа и делает Нго содержанием своей жизни [397]. Но старец Зосима поучает: «Не пугайтесь никогда собственного вашего малодушия в достижении любви, даже дурных при этом поступков ваших не пугайтесь очень.<…>Любовь деятельная сравнительно с любовью мечтательною есть дело жестокое и устрашающее. Любовь мечтательная жаждет подвига скорого, быстро удовлетворимого и чтобы все на него глядели. Тут действительно доходит до того, что даже и жизнь отдают, только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось, как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили. Любовь же деятельная — это работа и выдержка… Но предрекаю, что в ту даже самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что несмотря на все ваши усилия вы не только не подвинулись к цели, но даже как бы от нее удалились, — в ту самую минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и узрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас все время любившего и все время таинственно руководившего» [398].

Для человеческого эвклидовского ума, который не преображен и не возрожден подвигом веры, молитвы и смирения, эта христоликая любовь к людям — невозможное на земле чудо [399]. Иван утверждает, что на всей земле нет ничего такого, что бы вынуждало людей любить своих ближних; он утверждает, «что такого закона природы: чтобы человек любил человечество — не существует вовсе» [400]. «Любить своего ближнего и не презирать его — невозможно.<…>Человек создан с физическою невозможностью любить своего ближнего.<..>Любить людей так, как они есть, невозможно» [401]. — Но что невозможно для человека, возможно для Богочеловека; что невозможно для людей, возможно для боголюдей; что невозможно для ума христоборческого, возможно для ума христоликого. Чтобы человек понял возможность и реальность христианской любви на земле, он должен прежде всего с помощью христоустремленных подвигов победить эгоцентризм эвклидовского ума своего, должен ум свой сделать христоцентрическим, должен всю личность свою вложить в Христа, должен иметь ум Христов [402], сердце Христово, душу Христову, волю Христову—должен Христом чувствовать, Христом мыслить, Христом желать и жить. Кто этого достигает, того Христос исполняет чувством и убеждением, что его личность бессмертна, что каждая человеческая личность бессмертна и что христоликая любовь не только возможна, но и незаменимо необходима для нашей расслабленной планеты.

«Я объявляю, — пишет Достоевский, — что любовь к человечеству даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой [403]. Те же, которые, отняв у человека веру в его бессмертие, хотят заменить эту веру, в смысле высшей цели жизни,«любовью к человечеству», те, говорю я, подымают руки на самих же себя; ибо вместо любви к человечеству насаждают в сердце потерявшего веру лишь зародыш ненависти к человечеству… Я даже утверждаю и осмеливаюсь высказать, что любовь к человечеству вообще есть, как идея [404], одна из самых непостижимых идей для человеческого ума. Именно как идея. Ее может оправдать лишь одно чувство. Но чувство‑то возможно именно лишь при совместном убеждении в бессмертии души человеческой» [405].