Через два года снова отправился к батюшке Амвросию, который в это время находился в Шамордине.

Встретив меня, батюшка сказал:

— Теперь подавай в отставку и к празднику Рождества Христова приезжай к нам, я укажу тебе, что делать.

Когда я вернулся в Казань, мальчик мой очень обрадовался, не знал он, что скоро расстанется со мной навсегда.

Сидим мы раз с ним за чаем.

— А я вас, Павел Иванович, во сне видел, — сказал он.

— Как же ты меня видел?

— Да очень странно. Вижу, будто вы идете из города по направлению к кладбищу во всем белом и поете ирмос "Воду прошед, яко сушу, и египетскаго зла избежав".

Впоследствии мне истолковали этот сон: город — мир; кладбище, которое в Казани было расположено в восточной стороне, означало Горний Иерусалим; шел я, чтобы умереть для мира; белые одежды — убеление души, так как в то время у меня созрело решение оставить все. Ирмос "Воду прошед, яко сушу" поется при отпевании младенцев и означает отпевание умершего для мира.

Выехал я из Казани в Оптину 17 декабря, в день святых отроков Анании, Азарии и Мисаила, спасшихся в вавилонской печи: в этот день я избавился от мира. Приехал в Москву. В моем распоряжении оставалось дня три, а потому я решил остановиться. Под день памяти святителя Петра[54] пошел ко всенощной в храм Христа Спасителя. В церкви царил полумрак, особенно в куполе. Пение мне не понравилось, я начал чувствовать усталость, нетерпение и решил уйти в другую церковь, поискать хороших певчих. Рядом со мной стоял какой-то господин.

— Скажите, пожалуйста, есть ли у вас в Москве храм с хорошими певчими? — спросил я его.

— Да ведь и здесь прекрасный хор.

— Но мне совсем не нравится.

— А это потому, что нет самого регента. Он, вероятно, скоро придет. Потерпите.

Я подумал: собираюсь идти в монастырь, надо привыкать к терпению. И остался. В это время запели ирмос "Христос рождается, славите". Я вдруг почувствовал, что это относится ко мне, как и дальнейшие слова: "вознесый род наш". Но что же это такое? Пение совершенно изменилось. Оказалось, что пришел регент. В невыразимом духовном восторге, которого никогда не испытывал раньше, достоял я всенощную. Насколько первая ее половина была утомительна, настолько вторая — торжественна и радостна. На другой день отправился к обедне, и когда вошел в храм, священник, держа чашу, возгласил: "Всегда, ныне и присно, и во веки веков". Хор запел: "Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи!"

К празднику я был в монастыре.

Уже впоследствии я понял значение того, что раньше казалось мне простой случайностью. Всенощная в Москве была изображением моей жизни, сначала печальной и тяжелой, затем радостной о Христе. "Да исполнятся уста наша хваления Твоего, Господи!". Но, повторяю еще раз, всякому, только помыслившему вступить на правый путь, приходится переносить массу всевозможных искушений. Блаженны и преблаженны вступившие на правый путь. Но как удержаться на этом пути, ведь враг нападает со всех сторон? Исполнением заповедей Евангельских и молитвой Иисусовой. Обидел ли кто — потерпи. Враг научает отомстить, а Христос с высоты говорит: "Прости". — "Не хочу Тебя слушать, Господи, мне слишком тяжело", — и наговорит человеку другому того, что после сам ужаснется. Иисусова молитва приучает нас к кротости, незлобию, терпению. Дай, Господи, нам если не любить врагов, то, по крайней мере, прощать им.

У многих наших великих писателей встречается стремление к иной, лучшей, жизни, но ищут эту жизнь не там, где надо. Отсюда неудовлетворенность и тоска, выражаемая в их произведениях. Вот, например, М.Ю. Лермонтов. Томится он суетой и бесцельностью жизни и хочет взлететь горе́, но не может — нет крыльев. Из его стихотворения "Я, Матерь Божия, ныне с молитвою..." видно, что не понимал он настоящей молитвы. Пророк говорит: "И молитва их будет в грех". Действительно, что выражает Лермонтов, о чем молится? "Не о спасении, не с благодарностью иль с покаянием" — какая же это молитва? Человек вовсе не думает ни о своем спасении, не кается, не благодарит Бога. Печальное состояние, если поэт называет свою душу "пустынею"! Вот эта пустынная душа его и дошла, наконец, до такого состояния, что стала воспевать демона. Обособленно стоят два действительно прекрасные по идее стихотворения: "Ангел" и "В минуту жизни трудную". В последнем стихотворении выражается настоящая молитва, при которой "и верится, и плачется, и так легко, легко". Но эти проблески не осветили пустынную душу поэта, и он кончил жизнь свою таким ужасным образом — был убит на дуэли.

В бытность свою в Мукдене познакомился я с инженером, который проводил туннель в горах. Фамилия его была Разгильдеев, хотя характером он совсем не соответствовал своей фамилии. Предок его был татарский князь Урус Гильдеев, перешедший затем в подданство к московскому князю. Разгильдеев был человеком всесторонне образованным: окончил университет по двум факультетам — медицинскому и филологическому. Этого ему показалось мало, пошел на факультет путей сообщения; окончил, захотел учиться искусствам. Отец его был богат, сын — единственный, ну и представлена ему была полная свобода. Поехал в Италию учиться пению, у него выявился прекрасный голос, и он стал артистом. Занялся музыкой и, вернувшись в Россию, кончил консерваторию. Говорил он на девяти языках. Несмотря на такое обширное образование, Разгильдеев чувствовал некую неудовлетворенность и стремился учиться дальше. Мы с ним часто беседовали. Уйдем, бывало, в горы и говорим, говорим. Один раз он спросил меня:

— Скажите, батюшка, отчего это сквозит такая грусть и неудовлетворенность в произведениях наших писателей? Замечается это и в сочинениях известных композиторов: Бетховена, Мендельсона, Мейербера...

— Оттого, что живут они не той жизнью, которую предписывают Евангельские заповеди.