Я начал это письмо в вагоне 21–го, когда ехал, догоняя свою роту, а теперь я уже в роте в другом вагоне. Кругом сосновый лес. Откуда‑то издалека доносится глухое «бухание» канонады — мы стоим далеко–далеко от всякого жилья, даже от станции версты полторы…

Я приеду в училище, вот и все. Помимо всего прочего, мне хочется в училище потому, что мое положение в батальоне более чем глупое. Не имея специального технического образования, я не могу вести какое‑нибудь специально–железнодорожное дело; чисто солдатской работы мне не дают, в канцелярию меня не имеют права посадить как вольноопределяющегося, да и глупо было бы делать из меня писаря, для этого не нужны люди с образованием. И вот я изучаю «строй» и «словесность» — но ведь это же комедия. Я понимаю, быть в тылу и не работать для войны — это еще туда–сюда, но здесь, в армии быть лишним — это непростительно. Между тем, теперь, как никогда, мне хочется быть среди активных, действительных ковачей победы, теперь, как никогда, я хочу дела. Хоть месяц — 2 — 3, но я буду деятелем в армии. А для этого надо быть в училище. И я буду там. Если так, то и теперь моя жизнь здесь не пропадет даром — я подготовлюсь к будущему, ибо, чтобы быть офицером, надо знать солдатскую жизнь.

24.7.1916

В этом отрада, в этом утешение, в этом жизнь — знать и чувствовать, что за гранями этого текучего, изменяющегося тленного мира есть другой, неизменяемый, нетленный, неподвластный закону земной текучести. С ним общение непрерывно. От него не могут оторвать те случайности, которые царят на земле.

Все зло, вся неправда и тоска оттого, что отрываешься сам от этого невидимого мира и прилепляешься к миру суеты.

Но не во власти человека жить суетой. Душа всегда питается нездешними родниками, вопрос только в том, какие это родники и как пьем мы, полной ли грудью, из них. Эти два–три последние дня у меня в душе совершается что‑то хорошее. Бог кажется таким близким–близким, чувствуешь Его везде. И когда выходишь с палкой и бредешь по широкой, мокрой от дождя дороге, и сверху падают крупные дождевые капли с деревьев, и творишь молитву Иисусову, тогда забываешь о своем солдатстве, если можно так выразиться, забываешь обо всем и питаешься бесконечностью, впиваешь в себя эту бесконечность и чувствуешь себя спокойно и просто, точно кто‑то большой и сильный взял тебя на руки и понес… Жить религией, мирами нездешними, чувствовать себя здесь только странником, пришельцем, не думать о земном устроении — вот, может быть, к чему ведут нас испытания этого года… Ибо велика грозящая нам опасность — устроиться спокойно, тепло и уютно здесь на земле.

… Работа моя подвигается медленно, условия не благоприятствуют, прежде было легче писать. Но все‑таки понемногу двигаюсь. Заниматься языкознанием не начинал еще. Не знаю, буду ли. Сенкевича не читаю. «Потоп» мне не нравится окончательно. Читаю Лерца.

Но главная моя работа — это работа над собственной душой, по возможности быть чаще с Господом, если можно, то и всегда с Ним, вот чего я хочу. А остальное приложится. Верю и чувствую это. То, что совершается у меня в душе, самое для меня интересное из всего, чем живу теперь.

4.8.1916

Изредка после минут молитвы я погружаюсь весь в свои думы, я как в забытье, и в эти минуты невольно мерещится мне отверстый алтарь, Святая Чаша, немолчное сладостное пение, невидимые полчища неземных служителей, Покров Богоматери, распростертый над жертвенником, в молитвенном вдохновении приношу Владыке бескровную жертву… Нет счастья выше, чем сделаться участником Божественной службы, но нет ничего более страшного, как это. Но… разве не в немощи совершается сила Его? И разве не в скудельных сосудах несет Он сию благодать? Я же до сих дней вижу во всем течении моей жизни действие особой десницы Божией, ведущей меня, непослушного и упорного, к пажитям спасения… Только бы улучить хотя некую часть благословенного смиренномудрия.

Я занимаюсь языкознанием и должен сознаться откровенно, что чтение Пржединского доставляет мне большое удовольствие. Пишу понемногу работу (странно, что X. М. до сих пор не выходит в июле).

5.8.1916

Итак, решено. Я не буду хлопотать об Инженерном В. Училище. Я продумал сегодня всю ночь. Дело в том, что положение мое довольно запутанное, — отпусками я буду пользоваться далеко не всегда, т. к. для этого надо быть безупречным юнкером. А я ли похож на военного? Это во–первых. А во–вторых, по окончании я буду брошен невесть куда и уж конечно потеряю всякую связь с Киевом. Между тем, оставаясь в батальоне, я буду в постоянном общении с Киевом (ведь теперь я в обучении, а по окончании его я попаду, вероятно, в такие условия, что буду пользоваться командировками).

Кроме того, оставаясь в батальоне, я мог продолжать свои научные занятия, а для человека, так привязанного к ним, как я, это очень важно. Ведь научные занятия для меня не шутка, не дилетантизм, наконец, не путь к карьере, а дело, связанное с религиозным делом моей жизни. Поэтому этот довод очень важен.