Не пришел я еще к последней святой тишине. Но ведь и то сказать, ведь немногих избранных осеняет она, тишина эта, «в начале дней». Другим же и всем нам лежит путь к ней страстный и долгий. И путь этот только начался еще, если начался только, и далеко еще до предела Света, где Начальник тишины струит благодать Свою. Только вот на пути ли и правильно ли идешь? И уже, конечно, здесь, в тишине внешней, ярче и громче выступает и сквозит внутренняя нетихость души. Но верю в Милость, и Свет, и в то, что будет и тишина и бодрость. Внутренняя несхожесть того, о чем взыскует и о чем томится душа, с тем, что кругом, рождает мучительное недоверие и тяготу вопросов неразрешимых… Одно нужно, чтобы через туман внешний непомутненным взором смотрели вы в вечность.

Вот пост идет, задумчивый, строгий, радостный, благодатный. Как хорошо, что он опять и каждый год приходит. Строгие сектанты древности говорили, что покаяние может быть только однократно в жизни. Один раз в крещении получает человек белые одежды, если запятнает их в грехе единожды, может смыть в тоске покаяния, а потом, если вновь упадет, нет путей на земле к свету. Благостная Церковь каждый год ведет нас тропой воспоминаний поста и приносит нам его святыни. И как радостно это, и без этого можно ли было жить… Ясности хочу для Вас, определенности, твердости, верности Имени Вечному. У нас обычно бывает, часто бывает, когда говорим о Вечном, о Высоком, употребляем словечко «что‑то». Точно нет у Вечного имени, открытого Им людям, в котором Он Сам. Вот это страшно, когда вместо Имени — «что‑то», или, еще страшнее, когда Имя как звук пустой, как треск падающих костяшек… Ревнуйте об Имени, об Имени именуемом, чтобы в Нем открылось и осияло вас Неименуемое Имя, о Свете Лица Его, чтобы в Нем узреть Свет Неприступный. А я молюсь о вас всегда грешной молитвой своей. И в душе у меня надежда на милость Вседержителя. Да пошлет вам Господь радость молитвы и да даст постом этим грядущим и наступающим принять залог вечности. В Нем не «что‑то» и не то «нет», не то «да», а всегда «Аминь».

Февраль 1924

Христос посреди нас живый и действуяй!

Вот уже скоро 10 месяцев, почти год, как расстались мы с вами, любимые и всегда близкие сердцу братья и сестры. Год — это такой большой срок. Ведь и вместе мы были всего полтора года. И теперь год разлуки. А впереди еще долгий год, и, кто знает, м. б., не один год. Может быть кратковременная встреча и потом опять разлука, опять разделение. Когда подумаю об истекшем годе — и радостно, и грустно. Надежда борется со страхом в сердце. Мы — живы. Несмотря на эту разлуку, на новые тяжкие испытания, семья хотя и уменьшилась в три раза по своему численному составу — жива. Я вижу и чувствую, что внутренняя связь любви между отдельными членами семьи окрепла и углубилась, хочется верить, что углубились и выросли в отдельных сердцах другие, еще более важные связи, связи души со Христом и Церковью. Многие стали как‑то увереннее и тверже, самостоятельней в своей духовной жизни. Главное, быть может, есть с нами, у нас молодые свежие силы. Они вырастут и окрепнут в лучах светлых видений. То, что нам только грезится, они воплотят в жизнь. Если молодость с нами, с нами мечта о будущем, надежда на него. Вижу и чувствую, и это для меня источник бодрости и силы, что и связи мои с любимыми тоже живы. Тянутся и трепещут по холодным белым просторам пламенеющие нити любви. По–видимому, с вами останется и о. Анатолий, которого полюбила, с которым сроднилась община в эти месяцы. Да поможет Господь ему в его служении. Да утвердит совершенное общение любви. Старайтесь и вы облегчить тяжесть его пастырского служения. Все это радостно и светло, но есть и другое, грустное и тревожное. Большое внешнее горе постигло нас, оно внешнее, но оно, конечно, и глубоко внутреннее. Я говорю о закрытии храма святителя Иоанна Златоуста. И это особенно тяжело и мучительно.

Когда‑то Бог дал великую и ни с чем не сравнимую, незаслуженную радость помочь некоторым из вас найти забытый и затерянный путь к Нему. Меня, сосуд немощный и скудельный, сделал Он в Своей воле орудием Своих таинственных предначертаний о жизни некоторых из тех, с кем встретились мы на жизненном пути. Тогда казалось мне, что по этой неведомой мне воле, скудный и недостойный, способствую я как‑то, однако, своим служением, или, лучше, благодать через мое служение способствует движению наших сердец к горней выси. В этом была моя самая высокая радость и оправдание моей жизни…

Жизнь общины для меня дороже моего личного существования. А еще дороже жизнь Церкви и Ее вечной святыни. И хотелось бы, чтобы жизнь общины была полной, осмысленной, радостной, неразрывно связанной с жизнью и страданиями всей тяжко больной, изнемогающей в муках Церкви…

Как бы хотелось мне снова стать перед Престолом, перед которым так много пролито молитв, и перед лицом святой Жертвы призвать вас святым призывом: «Горе имеем сердца», — и услышать ответ не ваших уст, а ваших сердец: «Имамы ко Господу».

Мы маленькие и слабые. Сделать мы ничего не умеем и, вероятно, не сделаем. Но мы имели на пути своем светлое видение и хранили «большую идею», как говорил Достоевский. Видение это, в двух словах, — христианская община или, еще шире и лучше, — христианская общественность. И от этих двух слов по–новому зазвучали для нас другие слова: «Пресветлое Православие». Мы в старом, но мы и в новом, потому что христианская общественность — это тоска именно наших дней и нашего времени, прежде и больше всего. Дважды обручается душа Христу. Один раз наедине, в своей глубине, в своей сокровенности, в своем одиночестве. Другой раз в Церкви. Она обручается Ему через обручение ближнему, соединяется с Ним, соединяясь с ближним, находит Его в любви Церковной. Вне церкви мы тоже встречаемся друг с другом и даже любим друг друга. Но наши встречи и наша любовь только обостряют чувство нашего одиночества и нашей разделенности. От них стена между нами становится плотней. Мало этого, общение людей так всегда поверхностно и встречи их так томительно суетны, что от их внутренней бессодержательности… воздвигается стена между нами и Богом. Кто слишком часто с людьми, тот обыкновенно редко сам с собой и редко с Богом.

Так вне Церкви. Но Церковь открывает нам тайну. Она говорит нам, что с тех пор, как Бог воплотился и вочеловечился и Сын Божий стал Сыном Человеческим, человек не только образ и подобие Божие, — он частица Божественной Плоти, он — младший брат Христов — член Его Тела. Касаясь ближнего, мы коснемся незримо Христа. Каждая встреча с человеком может и должна стать молитвой и тайнодействием, встречей со Христом и встречей с Богом. «Церковь — есть Христос», — писал один из учителей Церкви, — «когда припадаешь к коленям братьев, Христа касаешься, Христа умоляешь, когда они проливают над тобой слезы, Христос страждет, Христос умоляет Отца». И еще ярче говорит об этом Златоуст. Для него не только священник — совершитель Божественной жертвы и таинства. «Живые престолы живому Богу» все наши братья кругом нас, и каждый из нас оказывает дело любви, совершает жертвоприношение на более страшном престоле, чем каменный престол алтаря — на Престоле Тела Христова: «Тело Самого Владыки служит тебе жертвенником. Благоговей перед Ним: на Теле Владычнем ты совершаешь жертву».

Этот жертвенник не только страшнее древнего, но и нового жертвенника. Чуден этот жертвенник (каменный), потому что, будучи по природе камнем, делается святым, так как принимает Тело Христово. Страшнее этого жертвенника тот, перед которым предстоишь ты, мирянин… Такой жертвенник ты можешь видеть везде — на улице, и на площади, ежечасно можешь приносить на нем жертву, потому что «здесь освящается жертва».

Тайна обручения Христу через человека — это есть тайна соборности, тайна Церкви, тайна христианской общественности, тайна любви, тайна Православия. Через нее и в ней вся жизнь становится Богообщением, молитвой, непрестающей Литургией, вселенской Евхаристией. Эта тайна забыта и затеряна в веках, и о ней мы тоскуем и ее воплощения ждем. С ней, с этим таинственным обручением и браком души человеческой со Христом в Церкви случилось то, что так часто бывает в земном обычном браке. О браке говорят, что он бывает могилой любви. Любовь встречает любящих на пороге брака своим светом. И кажется любящим, что от этой встречи вся их жизнь просветляется и наполняется до краев нетленным и вечным. Но как часто бывает иначе. За чертой брака начинаются мелочи жизни, и в них разлагается и истлевает святыня любви, если любящие не сумеют ее сохранить силой горней благодати. И то, что, казалось, должно было быть светлым праздником, становится скучными буднями. Так было и с христианством. Как праздник, как весна было вступление Церкви Христовой в мир, первохристианство, первое обручение человечества Христу в любви друг к другу. Но праздник скоро стал буднями и благоприятное лето Господне осенью. Тайна любви отлетела от мира, и общение человека с человеком перестало быть Богообщением. Церковь осталась только в таинствах и перестала быть зиждущим началом жизни. Немногие, неудовлетворенные этими томительными буднями жизни, уходили из нее. Они поступали, как любящие в одной пьесе Ибсена, — после обручения они расходятся навеки. Они знают, что если останутся вместе, то осквернят любовь мелочами жизни, и огни ее погаснут. И они уходят, чтобы любить в отдалении сокровенной, нетленной любовью. Так отшельники и пустынножители уходили от мира, уходили от людей, чтобы тем пламеннее любить в своем уединении от них и чтобы сохранить свою любовь горней и неоскверненной от мира. Мы ищем иного пути. Нашу любовь мы хотим пронести через горнило испытаний жизни, не в отдалении хотим, а лицом к лицу хотим, чтобы светом стал каждый миг нашей жизни и молитвой и Богообщением каждая наша встреча друг с другом. Один из наших современников, Вячеслав Иванов, говоря как‑то раз о новых путях Церкви в наши дни и в земле нашей, писал, что была прежде Святая Русь — мать. Святая Русь монастырей и затворов и уединенной пустыни. От нее рождается и идет в мир Святая Русь — дочь, плоть от плоти ее и кость от кости ее. Будет она в мире и с миром, но не от мира. В этом ее тайна, тайна совершенной полноты. Все, что было веками накоплено в уединении и тайне, — все сокровища и дары благодати, все примет она благоговейно и любовно от матери, чтобы освятить ими жизнь в каждом ее биении и миге.

Вспоминается мне историческое знамение — храм святой Софии Константинопольской. Самый величественный храм Православия с необычайным, невиданным на земле куполом, с таинственным именем престола, был он как бы с неба открывшимся и воплощенным видением. Но принявшее это воплощение человечество не оказалось его достойным. Оно говорило человеку самым своим бытием об осуществленной полноте Православия, о вселенской совершенной литургии.

Но рядом с ним и даже в нем бурлила и клокотала темная стихия языческой непросветленной жизни. И вот волей Промысла отлетела благодать от святого места. Стены покрыты белой краской, молчит алтарь. Но сквозь белую краску сквозит не стертый до конца Лик Спасов и громадные крылья Архангела. И есть предание, что где‑то в глубине алтарной стены скрыт священник с исполненным Святых Тайн Потиром, ушедший туда и там закрытый в день, когда София была занята разрушителями.