В последнее время у нас наиболее последовательным проповедником бесцерковного христианства был Лев Толстой. Этой своей проповедью Толстой угодил весьма многим, но именно на примере толстовства можно прекрасно наблюдать полную несостоятельность христианства без Церкви.

Исходным пунктом лжеучения Толстого можно назвать именно его резкое отделение христианства от Церкви. Толстой решительно осудил Церковь, преклонившись в то же время перед христианством. Но христианство тотчас стало для него только учением, а Христос – только учителем. Когда пред нами какое-нибудь учение, то нам не так-то уже важно, чье оно, кто учитель. И для Толстого живая личность Христа потеряла всякое значение. Взявши учение Христа, о Нем-то Самом оказалось возможным забыть, и Толстой отверг Христа Богочеловека, назвав Его "распятым иудеем", "мертвым иудеем". Уже тем самым было усечено и Евангелие в его начале, где повествуется о сверхъестественном рождении Сына Божия от Девы Марии, и в его конце, где сообщается о воскресении Сына Божия из мертвых и Его вознесении на небеса. Но Толстой не ограничился только этим "обсечением" Евангелия с начала и с конца, а переделал и всю его середину по своему вкусу, заставив, таким образом, своего Иисуса говорить только то, что прикажет Ему из своего кабинета яснополянский лжеучитель. Мало того, Христос Сам обещал Своим ученикам послать им иного Утешителя. Этого Утешителя, Божественного Параклита, Церковь Христова почитает источником новой благодатной жизни церковной, а апостол Павел, как мы видели, постоянно говорит о живущем в Церкви Духе Святом. Несмотря на это, Толстой отверг Духа Святого, Православную Церковь в насмешку назвал не Христовой, в "святодуховской", а затем и унизился до кощунства над святыми таинствами, в которых член Церкви и получает благодатную помощь Святого Духа для новой жизни. Весьма замечательно, что в писаниях Толстого очень ярко видно, как отрицание Церкви неразрывно связано с отрицанием воплощения Сына Божия. "Я был приведен к убеждению, что Церкви никакой нет", - пишет он в предисловии к "Соединению и переводу четырех Евангелий" (Женева, 1892, с. 3). "Я смотрю на христианство, как на учение, дающее смысл жизни", - пишет он в предисловии к "Краткому изложению Евангелия" (Женева, 1890, с. 9). А всего через страницу уже читаем: "Я искал ответ на вопрос жизни, и потому для меня было совершенно все равно: Бог или не Бог был Иисус Христос" (с. 11). Разве не ясно, что эти все ступени отпадения от истины тесно связаны между собой? Нет Церкви – нет и Христа Богочеловека!

Ограничив все дело Христа только Его учением и отвергши Церковь, Толстой с логической необходимостью пришел ко всем своим выводам, разрушающим и самое христианство. А нам Толстой наглядно показал, к чему ведет нелепое отделение христианства от Церкви и отрицание Церкви во имя мнимого христианства. Если отделить христианство от Церкви, то нет никакой нужды в Божестве Спасителя, не нужен и Дух Святой. А без Духа Святого и без Божества Спасителя, без воплощения Сына Божия учение Иисуса Назарянина становится столь же мало действительным для жизни, как всякое другое, ибо нельзя разделять учения, по которому знание есть добродетель. Несостоятельность бесцерковного понимания христианства Толстым и ясна уже из того, что толстовство не создало никакой жизни. Христианская жизнь возможна только в единении с живым Богочеловеком Христом и в благодатном единении людей в Церкви. В толстовстве нет ни того ни другого, и вот вместо энтузиазма церковных мучеников и подвижников, вместо союза, связывавшего апостолов и верующих до того, что у них было "одно сердце и одна душа", вместо всего этого от толстовства мы имеем только карикатурные и совершенно безжизненные "толстовские колонии". "Не имеющий Сына Божия не имеет жизни" (1 Ин. 5, 12). Толстой, как говорил В.С.Соловьев, объединил вокруг себя лишь несколько десятков неумных людей, которые к тому же всегда готовы разбрестись в разные стороны. "Великий учитель", оказывается, никого и ничему не научил, и "зеленая палочка" никого не спасла, потому что для спасения не палочка нужна, а крест Христов. От Толстого остались никому не нужные толстовские музеи, но не осталось толстовцев.

Таким образом, на примере толстовства мы видим, что отрицание Церкви ведет к ужасному искажению, даже разрушению самого христианства и бесцерковное христианство опровергается его полной безжизненностью. Этой же безжизненностью посрамляется и протестантское лжеучение. Чего достигли протестанты, помрачив своими мудрованиями идею Церкви? Достигли только разъединения, и разъединения самого безнадежного. Протестантство постоянно дробится на секты. Протестантской церковной жизни нет, а есть кое-какая "еле живая" жизнь отдельных сект и общин. Общецерковную жизнь, о которой молился Господь Иисус Христос в первосвященнической молитве, протестантство убило. В самом деле, крайние ортодоксы протестантства гораздо ближе стоят к православным христианам, нежели к протестантам крайних рационалистических толков, не имеющих ничего общего, кроме произвольно и без всяких оснований присвоенного себе названия, благо за это к суду не привлекают. Какое же единение возможно между ними? Какая общая жизнь может быть у них?

Говорим все это мы не от себя. В минуты откровенности то же самое, даже более резко, говорят и сами протестанты. "Страна, - пишет один, - которая была колыбелью реформации, становится могилой реформаторской веры. Протестантская вера при смерти. Все новейшие труды о Германии, равно как и все личные наблюдения, согласны в этом". "Не замечается ли в нашем богословии тот факт, что представители его потеряли все положительное?" - спрашивает другой. Еще печальнее слова третьего: "Жизненная сила протестантства истощается в путанице догматических школ, богословских раздоров, церковных распрей... Реформация забывается или презирается; слово Божие, за которое умирали отцы, подвергается сомнениям; протестантизм разрознен, слаб, бессилен". А православный исследователь лютеранства оканчивает свой труд таким безотрадным выводом: "Предоставленные самим себе, своим субъективным разуму и вере, лютеране смело пошли по ложному пути. Автономная и автодидактная личность извратила христианство, извратила самое символическое вероучение, поставив лютеранство на краю гибели. Все более и более отвергаются в лютеранстве авторитеты первых реформаторов, все более и более уничтожается общность верований, и все ближе подходит лютеранство к своей духовной смерти" [71]. За последнее время не мало произошло в протестантстве явлений, которые обнаружили всю пагубность и лживость сделанного протестантством отделения христианства от Церкви. Среди пасторов появились такие, которые своим прихожанам не только не проповедовали Христа распятого, но даже отрицали самое бытие личного Бога (Яхве). Другие открыто высказывали сочувствие одному злонамеренному врагу христианства (Древсу), который, прикрываясь наукой, доказывал, что Христос вовсе и не жил нигде на земле, что, следовательно, все Евангелие - одни басни. У нас многие склонны протестантов называть христианами. О таких людях трудно предположить, что они в здравом уме (см. выше слова св. Афанасия Великого). Ведь теперь ясно всякому, что, потеряв Церковь, протестанты теряют и Христа Богочеловека. В настоящее время протестанты уже открыто сознаются, что в Германии не более трети пасторов признает Божество Христа. Что это, как не духовная смерть, ибо не имеющий Сына Божия, по слову апостола, не имеет жизни (1 Ин. 5, 12)!

Когда-то в Москве шумели с "Всемирным христианским студенческим союзом". В центр русских православных святынь понаехали различные миссионеры этого союза, мистеры Мотты да миссы Раус, которые обратились с английской проповедью к русскому студенчеству. Говорилось о том, что союз неконфессиональный: в нем предоставлена свобода всякому христианскому вероисповеданию. Вероисповедания объединяются в союзе "на федеративных началах". Следовательно, предполагается возможность какого-то общего христианства, не зависимого от Церкви. Но именно потому-то союз этот и есть нечто мертворожденное. Может ли быть, есть ли в этом "союзе" какая христианская жизнь? Если и есть, то самая жалкая. Представьте себе "конгресс" христианских студенческих организаций, на который явились "делегаты федеративно-объединившихся конфессиональных фракций", конгресс с его "резолюциями", "пожеланиями" и прочее. Если и происходит какое единение, то как оно бесконечно ниже подлинной церковной православной жизни! Только для того, кто блуждает на стране далече не только от святого Православия, но и от всякой веры, только для того еле живая жизнь в единении на каких-то "федеративных началах" может казаться новым откровением, отрадой для пустой души. Какое же благо в сравнении с этими проблесками жизни представляет собой полнота православной соборной жизни! Когда слышишь о докладах и рассуждениях "Всемирного христианского студенческого союза", печалью и горестью наполняется сердце. Столько жаждущих Бога, жаждущих жизни искренних людей "гладом гибнут", "питаются от рожец" какого-то заморского студенческого союза! Неужели не знают они, как можно избыточествовать хлебом в доме Небесного Отца, в Церкви Православной? Нужно только забыть всякие "федеративные начала", свободно отдаться в полное послушание Православной Церкви и прилепиться к полноте церковной жизни, к жизни тела Христова.

Бывали случаи, когда легкомысленные люди задумывали кабинетным путем создать всемирную религию, рассылали миллион воззваний с приглашением объединиться в этой "общей религии", проект которой и прилагался к воззваниям. Но проект этот составлялся в самых общих выражениях: под ним с одинаковым удобством мог подписаться католик и протестант, магометанин и еврей. И, конечно, если бы все люди согласились с этим проектом, то это нисколько не объединило бы их между собой: общие отвлеченные положения никого ни к чему не обязывали бы, люди остались бы те же, спасения никакого никто не получил бы. Совершенно безумна мысль соединить людей на почве какого-либо учения; для этого потребна особая сверхъестественная сила, которой и обладает едина Святая, Соборная Церковь Христова.

Весьма нетрудно в отношении всех этих и подобных им явлений современной нам жизни ответить на вопрос: на какой почве могли они появиться и какой их смысл? Почва для них та именно, что подлинный православный христианский идеал Церкви для многих наших современников оказался слишком высоким. Христос приходил на землю, чтобы обновить человеческое естество. Для этого обновления Он создал Церковь. Обновление совершается не без труда. Здесь, по апостолу, необходимо сражаться до крови (Евр. 12, 4), сражаться, конечно, с грехом. А люди полюбили как раз свое греховное естество, полюбили грех и не хотят с ним расстаться. Теперь люди настолько закоснели в своем себялюбии, что православный идеал Церкви кажется им каким-то насилием над личностью, непонятным и ненужным деспотизмом. Православный идеал Церкви требует от каждого весьма много самоотверженного смирения, вообще любви, а потому для бедного любовью сердца наших современников, для которых всего дороже их греховное себялюбие, этот идеал и представляется бременем неудобоносимым. Как же быть? О, человечество прекрасно знает, как поступать в таких случаях! Когда какой-нибудь идеал покажется не по плечу, слишком тяжелым, его заменяют чем-нибудь более сходным, принижают самый идеал, исказив его сущность, но оставив иногда его прежнее название. Ведь как многие теперь уже махнули рукой на идеал любви. Говорят, что на основе любви строить общественную жизнь — это совершенно несбыточная мечта, от которой лучше отказаться заранее, чтобы не было хуже потом. Мало того, увлечение идеалом церковной, даже вообще религиозной жизни прямо-таки называют вредным; оно будто бы тормозит необходимый прогресс общественной жизни. Оставив любовь, как непригодную в жизни общественной, только для "частных" потребностей человека, все свое внимание обратили исключительно на право, которым и думают исцелить все человеческие недуги. Наряду с этим добродетель вообще подменяется соблюдением порядка и внешним приличием. Золото дорого, и для замены его изобрели позолоту, а для замены недостающей добродетели выдумали приличия.

Совершенно так же поступают с идеалом Церкви, который требует полного единения душ и сердец. Церковь подменяют христианством, величиной совершенно, как мы уже говорили, неопределенной. Совесть иногда остается спокойной: все-таки "христианство" название приличное! А подставить под это название без Церкви можно все, что только понравится.

Здесь нельзя не заметить лукавого действия человекоубийцы, древнего змия. Демоны потому и принимают образ Ангела света, что их собственный вид отвратителен для человека. Не так легко склонить человека и на полное безбожие и богохульство. Диавол это знает, а потому идет окольным путем, внушает лишь отделить христианство от Церкви, в полной уверенности, что без Церкви люди все равно дойдут до безбожия, потеряют спасение и будут по смерти в его полной власти. Диавол и теперь, как и при искушении Христа в пустыне, прибегает к помощи-Писании, чтобы доказать возможность отделения христианства от Церкви.

Но беда нашего времени в том, что никто не желает чистосердечно признаться в своей духовной нищете, в ожесточении сердца своего до того, что тяжел и даже непонятен стал Христов идеал Церкви. Нет, подменив золото медью, самому-то золоту не хотят приписывать никакой ценности. Теперь с ожесточением набрасываются на Церковь и отрицают самую идею Церкви, лицемерно прикрываясь громкими и шаблонно-красивыми скучными фразами о "свободе личности", об "индивидуальном преломлении" христианства, о религии свободы и духа. Христов идеал единого церковного общества ("да вси едины будут", "яко же Мы едино есма") оказывается приниженным и обезображенным, а потому он и теряет свое жизненное значение. Бесцерковное христианство, какое-то "евангельское" христианство, разные всемирные христианские студенческие союзы – все это не что иное, как принижение и искажение Христовой идеи Церкви, убивающие всякую подлинно христианскую благодатную церковную жизнь.

Святой Ириней Лионский не допускал возможности отделять христианскую истину от Церкви. "Не должно, - писал он, - у других искать истину, которую легко получить от Церкви, ибо апостолы, как богач в сокровищницу, вполне собрали в нее все, что относится к истине, так что всякий желающий берет от нее питие жизни. Она есть именно дверь жизни, а все прочие суть воры и разбойники" [72]. Забвение этой истины всегда и всех приводило только к блужданию. Об отступниках своего времени святой Ириней пишет: "Они не питаются для жизни от сосцев матери, не пользуются чистейшим источником, исходящим от тела Христова, но выкапывают себе сокрушенные колодцы из земных рвов и пьют гнилую воду из грязи, удаляясь веры Церкви, чтобы не обратиться и, отвергая Духа, чтобы не вразумиться. Отчуждившись от истины, еретики по достоинству увлекаются всяким заблуждением, волнуемые им, по временам думая различно об одних и тех же предметах и никогда не имея твердого мнения, желая быть более софистами слов, чем учениками истины" [73]. Та же печальная участь "блуждания" постигает отступников от Церкви и теперь.

Оттого-то много так в наше время различных весьма причудливых "исканий", что забыта истина Церкви. В век апостольский спасающиеся прилагались к Церкви, и из посторонних никто не смел к ним пристать (Деян. 5, 13). Тогда не было возможности для вопроса: где же Церковь? Это была ясная и определенная величина, резко отделенная от всего нецерковного. Теперь между Церковью и "миром" стоит еще какая-то промежуточная среда. Теперь нет ясного разделения: Церковь и не-Церковь. Есть еще какое-то неопределенное христианство и даже не христианство, а общая отвлеченная религия. Свет Церкви затемнили вот эти неясные понятия христианства и религии, и его видят все ищущие, почему "искание" так часто теперь и переходит в "блуждание". А отсюда в наши дни такое изобилие "всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины" (2 Тим. 3, 7). Открылся, если позволительно так выразиться, какой-то спорт "богоискательства"; самое "богоискательство" сделалось целью. Ведь о многих наших "богоискателях" позволительно думать, что они в случае, если бы их искания увенчались успехом, почувствовали бы себя в высшей степени несчастными и тотчас начали бы с прежним усердием заниматься богоборчеством. Ведь на богоискательстве многие в наше время прямо-таки составляли себе "имя". И вспоминается суровый приговор преосвященного епископа Михаила (Грибановского) над всякими вообще исканиями. "Потому и ищут, что остались без принципов; и пока ищут лучшие, худшие пользуются сутолокой и мошенничают без всякого зазрения совести. Да и какая совесть, когда никто не знает, что истина, что добро, что зло!" [74].

Промежуточные понятия религии и христианства только отдаляют многих людей от истины, потому что для искренно ищущего Бога они являются своего рода мытарствами. На путь этих исканий-мытарств вступают многие, но далеко не все с успехом проходят его. Значительная часть так и "ходит по мытарствам", не находя себе блаженного покоя. Наконец, в этой сфере, так сказать, полусвета, полуистины, в этой сфере недоговоренного и неопределенного, в этом "мире неясного и нерешенного" мельчает самая душа, становится дряблой, плохо восприимчивой к благодатному воодушевлению. Такая душа будет пытаться "искать" даже и тогда, когда найдет. Создается печальный тип "религиозных праздношатаев", как назвал его Ф.М. Достоевский.