Но что первый из означенных возможных способов - давление отвне - не мыслим в рассматриваемом нами случае, это понятно само собою; точно так же и о третьем способе, т.е. об охлаждении, в данном случае речи не может быть, потому что охлаждению может подвергнуться только масса, находящаяся в соприкосновении с низшим её по температуре пространством, которому она может передать свою теплоту. При равномерно же распределенной во всем мировом пространстве газообразной материи охлаждение её было невозможно, потому что подле неё не существовало никакого пустого пространства, которому она могла бы передать часть своей теплоты. Еще меньше при той высокой степени разреженности, разобщенности, на какой находилась первоначальная газообразная масса, может быть речь о химическом притяжении. Остается только общая сила притяжения. Но из равномерно распределенного газа и эта сила не могла произвести никаких отдельных мировых тел, и притом - по двоякой причине. Во-первых, к существенным свойствам газа, как замечено выше, принадлежит свойство стремиться к дальнейшему и дальнейшему протяжению; и потом в газообразной массе, равномерно распределенной во всем мировом пространстве, каждый атом находился в совершенно одинаковом условии с другими атомами, т.е. каждый одинаково сильно привлекался во все стороны; поэтому ни один не мог двигаться и приближаться к другому. Из всего этого видно, что через одни естественные свойства и силы материя никаким образом не могла быть выведена из первоначального состояния, состояния равномерно распределенной в пространстве газообразной массы. Мы должны, таким образом, или совсем отказаться от объяснения происхождения мира и признать его, вопреки законам логики, беспричинным или вечно самосуществующим, или, избегая этого, признать, что он сотворен во времени всемогущею силою Творца" (Христианская апологетика: Курс основного богословия. Изд. 2-е. Т. 2. СПб., 1893.).

Так само собой является мысль о Высшей Силе, как Творце всей вселенной; только с предположением Ее, как Виновницы всего мира, разрешаются все недоразумения и трудности, которые, помимо Нее, для точной науки навсегда останутся неразрешимыми тайнами, "мировыми загадками". И всякий учёный, желающий быть настоящим учёным, на вопрос о происхождении мира может и должен ответить только лишь одно: ignoramus et ignorabimus - т.е. не знаем и не можем знать. По признанию Дюбуа-Реймонда, вопрос о сущности материи и силы и о происхождении материи должен быть отнесен к "мировым загадкам", "совершенно трансцендентным и неразрешимым". Да и сам Геккель в конце концов должен был признать свой закон субстанции лишь проблемой субстанции и назвать его тоже "всеобъемлющей загадкой...". Только вера, только религия могут разъяснить и разрешить эти загадки и удовлетворить пытливый ум человека. Только учение о творении мира Богом дает единственно допустимый и человека удовлетворяющий ответ на вопрос о происхождении мира.

О грехе

Всеобщность греха

Что в мире человеческом зло и грех существуют, это вне всякого сомнения; это факт самой непреложной очевидности. Бытие его засвидетельствовано и древней историей, и современным жизненным наблюдением, и личным самосознанием каждого из нас - людей. Еще в древней индийской религии Вед было высказано это убеждение. "Несчастное время, - говорилось там, - в которое мы живем, есть время греха, время развращения. Это - безграничное море, которое все погубило; едва только некоторые добродетельные души плавают в нем наверху". Древние философы - Сократ, Платон, Аристотель, Сенека и другие ясно говорили о развращении рода человеческого. По словам Канта, "что мир во зле лежит, это - жалоба, которая так же стара, как история". Вполне согласно с этим свидетельствует и Слово Божие. В Ветхом Завете было убедительно высказано, что никого из людей нет праведного пред Богом и рожденный женщиной не может быть чист (Иов 25, 4). А по учению святого апостола Иоанна Богослова, "если мы говорим", что не имеет греха, обманываем самих себя, и истины нет в нас (1 Ин. 1, 8). Вообще, говоря словами христианского писателя Геттингера, "грех есть всеобщий удел человечества. Мрачная власть греха, подобно ночной тени, видимо проходит чрез всю историю мира... Грех и его спутники: бедствия, голод, болезни, нужда и смерть обозначают путь народов, прошедших на земле". Сильнейшее развитие зла и греха в современной, хотя бы русской нашей жизни, так очевидно, что о нем незачем и говорить: о нем свидетельствует та кровь, которая так обильно льется по злобе людской! Что не свободен от греха и каждый из нас, какой бы праведности в жизни своей на земле он ни достигал, это видно из жизни даже святых.

Признавая этот факт всеобщности греха, разного рода мыслители расходятся в определении его сущности, в уяснении того, что он такое есть. Здесь расхождение их очень велико и оно создало несколько различных теорий. Чтобы разобраться в этом вопросе, необходимо обратиться к самой природе греха и к тому вместилищу, где он гнездится в человеке.

Душа человеческая, как место действия греха

Таким вместилищем не является вообще природа физическая. Правда, и в ней много так называемого зла, разных бедствий, уродств, несовершенства и страдания. Но, присмотревшись ближе, нельзя не заметить, что это не самое зло, а следствие его или, как говорит Геттингер, спутники. Все происходящее в природе есть результат или законов природы или воздействия на неё человека. А поэтому, как производное, оно не есть ни доброе, ни злое, а если становится таковым по своим результатам, то по зависимости своей от первичных причин. Огонь, дающий жизнь всему, губит в то же время все. Грех не коренится и в телесной природе самого человека. С нею ничего общего не имеют такие грехи - самые обычные и самые злостные, - как гордость, самолюбие, ненависть и т.п. Да и так называемые чувственные грехи - пьянство, объядение, блуд, в собственном смысле слова суть тоже грехи, не из тела человеческого берущие начало - в теле и чрез тело они лишь выражаются. Грех коренится в душе человека; здесь его начало и обиталище; отсюда он, выходя, овладевает и телом, и внешней природой.

Вникая в свою душу и её жизнь, каждый из людей не может не признать глубоко истинными следующие слова апостола Павла - этого величайшего из людей, по признанию даже неверующих по-христиански. "Доброго, которого хочу, - писал он христианам-римлянам, - не делаю; а злое, которого не хочу, делаю... Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего" (7,19-23). Действительно, каждый из людей в душе своей постоянно наблюдает раздвоенность и борьбу каких-то двух начал. Что-то зовет, принудительно зовет нас к доброму, к светлому, истинному и прекрасному; но одновременно в душе восстает что-то другое, оттягивающее нас от первого и нудящее к темному, мрачному, лукавому, злобному. Человек всею душою стремится к первому, но, как говорит апостол Павел, "иной закон", в душе живущий, направляет нас к злому. И чем человек станет внимательнее, чаще и беспристрастнее себя, свой внутренний мир наблюдать, тем полнее и несомненнее будет убеждаться в наличности в душе его этой борьбы и присущего ей стремления к добру. Душа - вот область греха и зла: здесь оно зарождается и отсюда распространяется. Поэтому, как бы жестоко мы ни обращались со своим телом, как бы ни старались его изнурить, подавить, уничтожить, какие бы телесные подвиги ни налагали на себя, - мы можем убить свое тело, но греха этим не убьем, ибо не убьем души. Пример мучительно грешащих наших сектантов-скопцов есть лучшая к сему иллюстрация...

Грех не есть естественный недостаток

Коренясь в душе человека, грех, однако, не составляет естественного свойства ее, необходимо ей соприсущего: он не есть только недостаток, несовершенство, ограниченность природы человеческой и не отсюда проистекает. Грех есть нечто чуждое нашей духовной природе и далеко не является лишь показателем её несовершенства.

Во-первых, каждый из людей греха не желает, его не любит, более того, грех ненавидит, и если его и творит, то, по словам апостола Павла, творит по "иному закону, противоборствующему закону ума..." Во грехе видит каждый из людей нечто неестественное, его природу насилующее и искажающее, и им тяготится. Недаром поэтому каждый грех сопровождается чувством стыда и скорби за соделанное, даже душевной мукой. И недаром поэтому к великим грешникам мы относимся не как лишь к страдающим болезнью естественного нравственного несовершенства, а - или с гневом обличения, или со стыдом за их преступления, или даже с боязнью встречи с ними; все же только естественно несовершенное возбуждает в нас жалость к себе и порыв помочь ему. Мы успокаиваемся, когда грех исчезает или чем-либо искупляется. Наша изящная литература представляет массу примеров страданий за грех и успокоения только после понесенного наказания за него. Невинно пролитая кровь, т.е. всякий вообще грех, говорим мы, к Богу об отмщении вопиет.

Во-вторых, если бы грех проистекал из несовершенства, ограниченности природы человеческой, как естественное ее явление, то должно было бы быть соответствие между греховностью человека и его несовершенством; темные массы должны быть самыми грешными, а высококультурные интеллигенты существами безгрешными. Правда, первое мы часто утверждаем, говоря о невежестве, о темноте и о соответственной им преступности тех или иных эпох. Но не решаемся, однако, утверждать второго - об интеллигенции. Мы хорошо видим, что культурность, интеллигентность далеко не синоним безгрешности или малой хотя бы греховности; мы хорошо знаем, что греховность интеллигенции не менее велика и ужасна, чем и простого темного народа. Только у интеллигенции грех большею частью неприкрыт разными благовидностями, не выходит, так сказать, на улицу незамаскированным. Очень и очень нередко самые жестокие преступления совершаются людьми физически совершенными и духовно-умственно одаренными. Да нельзя утверждать и о соприсущности греховности темноте народной. Наш, например, русский мужичок умственно неразвит ещё; но греховность его далеко не выше и не ужаснее того же у русской интеллигенции. Это хорошо сознает и сама наша интеллигенция (см. беллетристику и публицистику последнего полустолетия).

Наконец, просматривая типы преступников, нельзя не заметить в лице их, во всей фигуре их некоей "Каиновой печати". Судебная медицина и психология говорят нам об искажения у них образа Божия, помрачении способностей и сил души, искалечении духовном. Но в преступниках грех только, как в фокусе, отражается сосредоточенно и выпукло. В нас же то же самое производит грех; но так как это нам обычно, то и не так заметно. Все же мы про себя самих хорошо видим, как греховность, например блудная страсть, туманит наш разум, делает его плохо восприимчивым и туго соображающим: чувство она искажает, заставляя приятное видеть в больном и для другого обидном, волю порабощает себе, распоряжаясь ею в своих целях. И такое господственное хозяйничанье в нас греха не только мы не считаем состоянием естественной ограниченности и несовершенства нашего; но им тяготимся, от него бежим, его очень нередко ненавидим: мы чувствует, что грех извращает, искажает, ухудшает нашу природу как духовную, так и телесную, являясь для не фактом насильническим, ей чуждым, её тяготящим. Милый, симпатичный человек чрез приложение грехов ко грехам становится каким-то звероподобным, диким, злобным, ненавистническим, с которым, как говорят, боязно на улице встретиться.