Однажды подступил к Спасителю сатана и сказал Ему: «Дай мне сеять учеников Твоих, как пшеницу». Вскоре после этого Спаситель сказал Петру: Симоне, Симоне, се, сатана просит вас, дабы сеял, яко пшеницу: Аз же молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя: и ты некогда обращься, утверди братию твою (Лк. 22, 31—32). Вот завистник наш пускается иногда на какие искушения: он силится как бы по воздуху разметать наши святые и добрые мысли, иногда с большим трудом собранные, вырвать из сердца веру и рассыпать ее на все четыре стороны, чтобы, веровав, мы не спаслись. И как заметен бывает в нас часто след темной силы, усиливающейся разрушить в нас всякое добро: в самые важные, решительные минуты веры это святое чадо неба иногда вырывается из нашего сердца; ищем его и — к посрамлению своему — не находим. — Иногда непонятная недоверчивость к самому себе во время Богослужения или при совершении треб и ощущаемое при этом чувство смущения и боязни необыкновенно стесняют душу, останавливая правильное действие рассудка и приводя в трепет сердце — до того, что слова замирают на устах. Это — тоже след сатаны. Бог есть Бог мира и спокойствия. — Кто ж за меня помолится, чтобы не оскудела вера моя при таких искушениях? Божественный Спасителю! Якоже о Петре молился Ты, да не оскудеет вера Его, тако и во мне, Господи, возгревай веру Твою по бесприкладной благости Твоей и утверди, утверди ее и во мне, да не исхожу всегда посрамлен от лица Твоего, да не наведу соблазна людям Твоим и да не погублю некие от них своею нетвердостию в вере.

Ты привык обнимать все только одним беглым изглядом ума и не прилагаешь сердца своего к тому, с чем встречаешься или что хочешь делать, например к прекрасным молитвам, и оттого ты, как ветер, хочешь разом схватить всю молитву, совершенно забывая закон последовательности. Приложи свое сердце к тому, что читаешь, — и пе унесутся, как бы по ветру, слова молитвы и не оставят мысль и язык твой без понятия и слова.

Господи! Если составит меня> навсегда сатанинское смущение и боязнь во время святых служб и вообще в жизни моей, если Ты даруешь мне живую перу и ревность о славе Твоего имени, подобно Плииной или Иоанновой, и даруешь мне бодро, в простоте и веселии сердца служить Тебе во все время моей жизни, то в храм Твой обязуюсь сделать приращения на двенадцать рублей серебром. — Дара от Бога хочешь большого, а от себя даешь очень небольшой. Лучше его сделать без условия с Богом, а Бог уже Сам знает, что и сколько даровать тебе.

Если оружие ума, мозг поврежден — худо действовать умом; а если сердце и внутренности, особенно желудок, страдают какими–нибудь завалами или припадками — худо вдвойне для души, для ее нравственных отправлений. Болезни внутренностей наводят на человека сильную тоску, ослабляют сильно веру, живущую в сердце, вообще делают хандрою, тяжелым для себя и для людей.

Всеблагой Господь дал мне сначала почувствовать животворность, сладость веры в Бога и в Его Таинства, особенно животворность святого причащения, несмотря на мое маловерие, единственно по Своей благости. Но с течением времени маловерие мое не перешло в живую и простосердечную веру в Господа и Его святое слово, исполненное истины и всемогущества, и Он за мою неблагодарность и невнимательность к Его дарам, за мое маловерие благоволил наказать меня совершенным недоверием к самому себе — для того, чтобы я горьким опытом убедился, как животворна вера и как гибельно неверие.

Легче поднять иглою высокую гору, нежели вынуть гордость из сердца человеческого… Глубоко таится она и неприметнее следов мухи, ходящей в темную ночь по камню.

Точно два совершенно различных духа живут иногда во мне — в разное время: то дух злобы, хулы, нетерпения, дух подавляющий, мертвящий душу страшною тоскою, унынием; то дух кротости, смирения, умиления, мира, тихой радости. Первый — злой дух, а последний дух — животворный.

Я опытно дознал на себе владычество диавола и владычество Бога; как первое несносно, так последнее животворно, легко и приятно.

Держава Бога нашего над сердцами человеческими открывается пренебесным миром в сердце, когда мы творим угодное Ему, и нестерпимым томлением, тоскою, когда мы делаем что–либо Ему противное. А что Бог знает сердца, это ясно из того, что каждая мысль, хорошая и нехорошая, сопровождаются соответствующими им последствиями в душе: или миром, или неприятным ощущением.

Если во время службы заметишь, что тобою овладевает чувство смущения и мысль твоя слишком стремительно влечет тебя к концу молитвы или возгласа, остановись на два мгновения и начинай исподволь, с расстановками произносить слова и ни в каком случае не поддавайся малодушно чувству смущения.

При виде древних священных письмен, установлений и обрядов представь себе, сколько веков протекли они, сколько людей — в разных веках преемственно живших — пережили, сколько почтения имели во всех веках, и скажи себе при :>том: они достигли и до меня, как цвет отцветающего человека, до моего ничтожества — для того, ч тобы и я ради моего собственного блага, ради спасения вечного употреблял их с благоговением.

Человек, говорят, точно свечка: горит, горит — и погаснет. Хорошо это сравнение. А мне /фи этом сравнении вот что приходит в голову: смотря на бесчисленное множество зажженных мечей во храме — пред иконами или в руках предстоящих и молящихся, я представляю огненную, постоянно существующую стихию, распространенную везде на земном шаре — ив воздухе, п на земле, и, по местам, от действия известных причин видимую, но большею частию невидимую; ;>ту стихию я признаю источником тех видимых огоньков, которые зажжены в церкви, делаю сравнение ее с людьми. Что люди, как не отдельные огоньки, только назовем эти огоньки духовными (как говорит Спаситель в притче: огнь npuudox иоврещи на землю (Лк. 13, 49), разумея под ним благодать Святого Духа). Все эти огоньки горят почти каждый по–своему: одни — сильнее и ярче, другие — слабее и тусклее. Как у огней, замечаемых в разных местах, есть источник — стихия, или неиссякаемый источник огня, так у людей, как частных огней, или светильников, есть Единый, Вечный, Беспредельный, духовный Огонь или Свет, Источник всех неделимых на земле, видимых на земле огоньков. — Как обыкновенный огонь стремится вверх, так и духовный огонь — душа — также стремится к Богу — горе. И как прекрасно установлено держать свечи в известное время в церкви или ставить их пред образами: они прекрасно изображают жизнь человеческую или пламень их душ, пламень веры и любви!

О большом, но кривом дереве. Вертоградарь посадил в своем саду семя дерева; семя стало расти, расти, образовалось в едва заметное деревце, наконец, вышло из земли на свет Божий и стало развертываться и подниматься вверх все больше и больше. Вертоградарь любил и берег это деревце, поливал его и тщательно ухаживал за ним, наблюдая, как бы оно не получило кривого направления. Между тем как оно все росло и росло и, вероятно, по природной испорченности семени, обнаруживало наклонность к кривизне, Вертоградарь употреблял усилия дать ему, сколько можно, прямое направление; эти усилия обходились часто с болью для деревца, потому что его нужно было и осекать, и подпирать жесткими подпорками, которые сдирали его кожицу, а иногда и оставлять на произвол ветров (искушений), чтобы оно испытывало свои силы в борьбе с ними, — и отнимать у него лишнюю влагу, чтобы она не произвела в нем вредного полносочия, сопровождающегося болезнями и пр. Деревце все поднималось выше и выше, и благодаря нежной и мудрой попечительности Вертоградаря возросло в великое древо, которое дало и плоды, довольно сладкие. (Вертоградарь стал питать этими плодами овец своих разумных.) Но при всей заботливости Вертоградаря в дереве все–таки осталось много худосочия; особенно оно усилилось после, когда оно совсем выросло и дало плоды и когда Вертоградарь усилил его питание и на поение, чтобы оно больше давало от себя плодов.

Вместо того, чтобы давать больше и больше плодов, соразмерно с питанием и напоением, производимыми от Вертоградаря, дерево скоро от множества Сочной и питательной пищи уты, утолсте и разшире (Втор. 32, 15), не стало обращать своих соков на произведение плодов, а стало удерживать в себе и от того — загнивать. Вертоградарь все не отставал от дерева, с таким рачением им возращенное, и старался его исправить — то обрезвванием его широких ветвей, то обвязыванием его ран или больных мест, то извлечением лишних и дурных соков из его грунта, — но дерево не исправлялось: оно стало все больше и больше загнивать и портиться, тлеть и сохнуть. Наконец Вертоградарь сказал садовнику: «Посецы это сухое дерево, на которое я напрасно употребил столь много трудов: зачем оно только место занимает?» И срубили дерево. Что это за дерево? Это — мы.