Осенью 1927 г. нагрянули комиссары закрывать Дивеевскую обитель. Пришли к владыке. "Куда хотите выехать?" — спрашивали. "На место своего служения. На епархию, — ответил владыка, — и больше никуда". Последние слова не понравились: значит, из Дивеева не хочет; хочет, чтобы Дивеево оставалось Дивеевым. Зачастили непрошенные гости. Последние месяцы Онисенька все приходил к домику владыки, носил листы железа и ставил к забору. "Что это ты делаешь, душенька?" — спрашивали сестры Онисиньку. — "Околачиваем, душенька. Околотить надо" (т. е. заколотить). Так и сбы-

лось. По отъезде владыки заколотили корпус со всех сторон. Онисенька долго плакал. "Сафиму взяли в холоду", т. е. в холодную тюрьму.

"2-го февраля 1927 г. вечером, — вспоминает Анна, — я была у владыки в келий после вечерней службы, которую совершали дома. Вдруг владыка бросился к окну, потом к другому с непрестанными молитвенными восклицаниями. Что это? Я не решилась сама спросить. "Пречистая Богородице идет по "канавке", — сказал мне владыка со слезами. — Не могу зреть пречудной Ее красоты!"

Второе видение было блаженному Онисиму незадолго до закрытия Дивеева во время всенощной. Вдруг он громко и горько зарыдал на весь храм. "Что это ты, Онисинька?" — "Об обители плачу, душенька", — говорил он.

8-го сентября, престольный праздник обители — Рождество Пресвятой Богородицы — прошел благополучно, но под 9-е сентября разразилась буря.

Ночью внезапно в кельи ворвались вооруженные люди. Владыке приказали одеться и увезли... До рассвета никому не разрешали выходить. На рассвете сказали, что вл. Серафима и вл. Зиновия, матушку игуменью, всех старших сестер и духовенство под конвоем отправили в Арзамас, в тюрьму. Горько плакал Онисинька по "Сафиме". Сестры ходили растерянные. Все кончено, начинается что-то новое, но если с Богом, то ничего не

страшно, Господь силен по скорби вновь прославить Дивеево, если будет угодно Его воле. Духовные чада поехали за владыками следом. Насквозь промокшие под сильным дождем, догнали арестованных на постоялом дворе. К ночи должны быть в Арзамасе, — говорили конвоиры. Слова Марии Ивановны сбылись в точности: владыка Серафим выехал из Дивеева на одной с матушкой игуменьей лошади в тарантасе, а за кучера — вл. Зиновий и милиционер.

13-го сентября вечером под Воздвижение, когда во всех храмах выносили Животворящий крест Христов для честного ему поклонения, стояли мы в ожидании у ворот Арзамасской тюрьмы, — продолжает рассказ о скорбном пути епископа Серафима его духовная дочь. — Готовился этап владык и матушки и всех дивеевских заключенных: их отправляли в Нижний Новгород. Ворота отворились, узников привели в контору. Здесь кроме владык и матушки игуменьи были еще и другие лица, среди которых — некто Николай Арсеньевич, брат временно бывшего в Дивееве священника.

Нам разрешили взять в городе извозчиков, чтобы довезти арестантов до вокзала. Моросил мелкий дождичек. В поезде посадили в обычный вагон, приказав очистить несколько соседних купе. В вагоне игуменья попросила перебинтовать отекшие ноги. Вдруг Николай Арсеньевич разразился страшными ругатель-

100

ствами на владык и матушку. Узники молчали, предав молитве свои сердца. А одна из сестер говорила потом, что будто сам преподобный Серафим незримо присутствовал среди святых изгнанников, благословляя и укрепляя их.