В истории христианской святости немало примеров, когда монашеский опыт передавался от учителя к ученику. Преподобный Симеон Новый Богослов был учеником преподобного Симеона Благоговейного. Получив от учителя глубокие знания в области аскетической и мистической жизни, он записал их и передал своим ученикам. Никита Стифат, написавший житие Симеона Нового Богослова, был его ближайшим учеником. И у самого Никиты Стифата, естественно, были ученики. Непрерывная цепь преемства духовного опыта продолжается от древних времен до наших дней. И даже в советское время в Русской Православной Церкви эта цепь не прервалась, хотя и была ослаблена: духовно опытные руководители, старцы, были в те годы большой редкостью, но они все же существовали.

А что происходит сейчас? Открывается небольшой монастырь, епископ направляет туда двадцатитрехлетнего игумена, тот берет с собой нескольких двадцатилетних послушников, и они начинают друг друга воспитывать. Нет никакой гарантии, что юноша, назначенный настоятелем только потому, что надо было, получив в церковное распоряжение монастырское здание, кого‑то туда срочно поселить, станет действительно хорошим наставником для этой молодежи, которая приходит, может быть, с большим энтузиазмом, с огнем, но при недостатке духовного руководства может разочароваться и оказаться на ложном пути.

Мне кажется, что, так же как и принятие священства, принятие монашества должно происходить в зрелом возрасте. В древних монастырях не постригали не только пятнадцати-, семнадцатилетних, но даже и двадцатилетних. К постригу готовились очень долго. Прежде чем поступить в монастырь, человек долго размышлял. Никто не настаивал, чтобы он шел в монастырь, как сейчас это делают некоторые духовники, подталкивая молодежь к принятию монашества. Поступив в монастырь, человек долго находился в статусе послушника, и если разочаровывался, мог спокойно уйти, чтобы начать полноценную жизнь в миру. И только если человек, проведя много лет в монастыре, понимал, что это его путь, его постригали. Таким образом, постриг был не началом его монашеского пути, а неким итогом долголетнего искуса: постриг подтверждал, что человек призван к монашеству, что его желание стать монахом не было скороспелым, поспешным, что это было его собственное желание, а не желание другого лица, пытавшегося принудить его к монашеству.

Я говорю это, прекрасно сознавая, что вы можете мне напомнить о том, как я сам принял постриг в двадцатилетнем возрасте. На это могу только ответить, что мне в каком‑то смысле повезло, мое решение принять монашество было, возможно, юношеским, незрелым, но, тем не менее, за прошедшие 13 лет не было ни секунды, когда бы я в этом разочаровался, когда бы подумал: «А не было ли это ошибкой?» Даже в самые трудные минуты, а таких было немало, я никогда не чувствовал, что моим призванием могло бы стать что‑то иное.

Другим же повезло гораздо меньше. И мне известно немало случаев, когда, приняв монашество в юности, человек через какое‑то время осознавал, что это было ошибкой, но продолжал оставаться в монастыре, «тянуть лямку» без вдохновения, без радости. Мне приходится видеть монахов, которые пребывают в перманентном состоянии уныния и которым все в этой жизни опостылело. Чтобы хоть как‑то утешиться, они либо ходят на консультации к психотерапевтам, либо целыми днями слушают классическую музыку, либо ищут утешение в алкоголе.

Если же монашество принято с соблюдением всех перечисленных условий, принято по призванию, оно может стать для человека источником раскрытия его внутреннего потенциала, дать ему те возможности, которые не дает жизнь в миру. Монах по определению свободен от многих уз, которыми связывает жизнь человека мирского. У монаха есть возможность сосредоточиться на самом главном, и если он ориентирует свою жизнь на это главное, — на то, что является «единым на потребу», то есть на Самого Бога, — его приобретения могут быть очень велики. Прежде всего, он может познать на собственном опыте, чту значит та близость души человеческой к Богу, о которой святые Отцы писали в толкованиях на Книгу Песни Песней. Он может познать Бога или, как говорил отец Софроний, цитируя слова апостола Иоанна Богослова, «увидеть Бога как Он есть». Он может приобрести многие духовные навыки и достичь святости. Конечно, путь к святости открыт для каждого человека вне зависимости от того, монах он, священник или мирянин, живет в монастыре или в миру. Но монашество может создать для человека особые условия, при которых он встречает меньше препятствий, чем люди мирские. На пути монахов лежат другие препятствия — те искушения, которые не знакомы людям, живущим в миру. Это особая борьба, особый подвиг. Но, повторяю, возможность раскрыть свой внутренний потенциал, посвятить всю свою жизнь Богу предоставляется тем монахам, которые приняли постриг по призванию.

Монашество, как я уже сказал, — это наиболее радикальное выражение того хождения «узкими вратами», к которому Господь призывает всех христиан. В древней Церкви монашество складывалось постепенно. Были группы аскетов, подвижников, которые давали обет безбрачия; некоторые из них уходили в пустыни, другие оставались жить в городах. Главной своей целью они ставили духовную работу над собой — то, что в Ветхом Завете называлось «хождением перед Богом», когда вся жизнь человека была ориентирована на Бога, когда всякое дело, всякое слово было посвящено Богу. В Сирийской Церкви в IV веке эти подвижники назывались «сынами Завета» или «дочерьми Завета»: они давали обет безбрачия, чтобы посвятить себя служению Богу и Церкви. В Каппадокии в тот же период монашеское движение развивалось быстрыми темпами, создавались общины аскетов. Важную роль в формировании каппадокийского монашества сыграл святитель Василий Великий. От него до нас дошло несколько сборников нравственных правил. Принято считать, что это монашеские правила, однако слово «монах» в них не употребляется. Дело в том, что Василий Великий писал свои правила не только для монахов, но для всех аскетически настроенных христиан — всех тех, кто хотел строить свою жизнь по Евангелию. Ведь по сути монашество — не что иное как еванаельскай образ жизни, стремление к исполнению тех же самых заповедей, которые даны живущим в миру. Не случайно святой Иоанн Лествичник говорил: «Свет монахам — ангелы, а свет для людей — монашеское житие». И не случайно в византийскую эпоху и на Руси монашескую жизнь воспринимали как некий эталон, и жизнь общества была в значительной степени ориентирована на аскетические монашеские правила.

Таким образом, нет никакого противоречия не только между монашеством и браком, но и между монашеством и жизнью в миру. Святой Исаак Сирин говорит, что «мир» есть совокупность страстей. И монах уходит от такого «мира» — не от мира как творения Божия, но от падшего, греховного мира, погрязшего в пороках. Уходит не из ненависти к миру, не из гнушения миром, но потому, что вне мира он может накопить в себе тот духовный потенциал, который потом реализует в служении людям. Преподобный Силуан Афонский говорил: многие обвиняют монахов, что они даром едят хлеб, но молитва, которую они возносят за людей, ценнее многого из того, что люди совершают в миру для пользы ближних.

Преподобный Серафим Саровский говорил: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся». Уходя в пустыню на пять, десять, двадцать, тридцать лет, отшельники приобретали «дух мирен», тот внутренний мир, которого так не хватает живущим в миру. Но потом они возвращались к людям, чтобы поделиться этим миром с ними. И, действительно, тысячи людей спасались вокруг таких подвижников. Конечно, было множество подвижников, которые ушли из мира и не вернулись в мир, которые умерли в неизвестности, но это не значит, что их подвиг был тщетным, потому что молитвы, которые они возносили за ближних, многим помогли. Достигнув святости, они стали ходатаями и заступниками за тысячи людей, которые были спасены их молитвами.

Принимая постриг, монах дает три основных обета: нестяжания, целомудрия и послушания.

Нестяжание можно понимать по–разному. Речь может идти о полной добровольной нищете, когда человек отказывается от всех земных благ, от всякой собственности. Но в большинстве случаев речь идет о том, что монах, обладая теми или иными материальными благами, относится ко всему, что имеет, так, будто это взято взаймы. Монах и к жизни должен относиться так, будто она дана ему взаймы. В «Лествице» и других памятниках аскетической литературы говорится о добродетели странничества, когда человек понимает, что не имеет здесь, на земле, «пребывающего града, но грядущего взыскует», потому что его духовная родина — Небесный Иерусалим. И именно к нему устремлен духовный взор монаха.

Обет целомудрия не сводится только к безбрачию. «Целомудрие» — славянское слово, которое несет в себе очень глубокий смысл. Оно говорит о том, что человек должен «целостно мудрствовать», то есть во всех своих поступках и помыслах руководствоваться «мудростью, сходящей свыше», которая есть Сам Христос.

И, наконец, послушание. Этот монашеский обет может быть исполнен по–разному: монах в монастыре находится в послушании у своего игумена, монах, служащий на приходе, — у своего епископа. Но каковы бы ни были внешние обстоятельства жизни монаха, он всегда должен помнить, что его жизнь уже не принадлежит ему, она отдана Богу, Церкви и людям. И монах только тогда оправдывает свое призвание, когда его жизнь приносит плоды и по отношению к Богу, и по отношению к Церкви, и по отношению к людям. Монах приносит пользу в отношении Бога, если постоянно работает над собой и, духовно преуспевая, восходит «от силы в силу». Он приносит пользу Церкви, либо если совмещает свою монашескую жизнь со служением Церкви в сане священника, либо если, не будучи священником, занимается какой‑то другой церковной деятельностью, например, благотворительностью, преподаванием. Монах приносит пользу людям, если либо передает им тот духовный опыт, который накопил в себе, либо накапливает в себе этот опыт, чтобы потом поделиться им с людьми, либо просто молится за людей.

В конечном итоге, послушание — это вслушивание в волю Божию, стремление человека максимально приблизить свою волю к воле Божией. И монах — это тот, кто добровольно отрекается от своей воли, передавая всю свою жизнь в руки Божии. Монах должен стремиться достичь столь полного слияния своей воли с волей Божией, чтобы уподобиться Иисусу Христу, Который в Гефсимании взывал к Своему Отцу: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26:39). В этих словах проявилась, с одной стороны, Его человеческая воля и естественный для всякого человека страх перед страданиями, а с другой, — полная преданность воле Божией и всецелая готовность вверить Свою жизнь Богу.