Чем же объяснить такое явление? Откуда это влияние одного института на другой? Объясняется оно двумя обстоятельствами: во–первых, распространением старческой исповеди в мирской среде, когда в монастыри, минуя своих пастырей, шли каяться миряне; во–вторых, дальнейшим развитием органа тайной монашеской исповеди, института духовного отца, когда старец благодаря покаянной практике среди мирян становится специалистом исповеди в Церкви и монастырский институт старчества, осложнившись требованием пресвитерского сана для принимавшего исповедь и покаяние старца, превращается в церковный институт духовничества. Отвоевывая постепенно исповедь мирян у иерархии, старцы в конце концов завладели церковной исповедью. Ставши же фактически хозяевами дела, они, естественно, и сообщили ей черты исповеди монашеской.

Дальнейшая речь наша — о первом из указанных обстоятельств: об исповеди мирян в монастырях у старцев.

ГЛАВА III. ИСПОВЕДЬ МИРЯН ПРЕД СТАРЦАМИ И ПОКАЯННАЯ ДИСЦИПЛИНА В ЦЕРКВИ ДО IX в.

Служение миру древнего монашества. — Созерцательное — отшельническое — монашество и его общественное служение. — Монашество практическое — общежительное — и виды его благотворительности: странноприимство, милостыня, нищепитание, уход за больными и пр. — Исповедь мирян пред старцами. Она есть вид духовной милостыни и стоит отчасти в связи с монастырской благотворительностью. — Примеры исповеди мирян пред старцами. — Исповедь пред ними клириков. — Значение такой исповеди по мнению Анастасия Синаита. — Старческое пастырство среди мирян. — Старцы — духовные отцы мирян. — Объяснение описанных явлений: популярность монашества, привлекательные черты монашеской исповеди и покаяния. — Покаянная дисциплина в Церкви периода Вселенских Соборов — частнее: орган исповеди и покаяния. Не происходит ли институт духовника из органа частной церковной исповеди? — Публичная и частная исповедь в Древней Церкви. «Искусный врач» Оригена. — Покаянный пресвитер. — Сравнение покаянного пресвитера с духовником. — Вопрос о ближайших преемниках покаянного пресвитера по взглядам А. С. Павлова и Н. С. Суворова. — Епископы как совершители тайной исповеди. — Примеры совершения исповеди пресвитерами. — Орган покаяния в Западной Церкви. — Расстройство покаянной дисциплины на Востоке.

Старчество с его огромным значением в жизни монашества и монастырская дисциплина покаяния, вероятно, и остались бы достоянием монастыря, нисколько не отразившись на укладе и строе мирской Церкви, если бы монашество вообще не имело сильного влияния на жизнь Церкви — на христианскую мораль и церковную дисциплину. На самом деле древний монастырь был связан тысячами нитей с христианским миром. И миряне охотно посещали монастыри, и древнее монашество усердно служило миру.

Можно долго спорить по вопросу об общественном служении монашества, если взять этот вопрос с принципиальной стороны и решать, обязано ли монашество служить миру и если оно обязано нести такое служение, то в каких именно формах. Но бесспорным остается тот исторический факт, что везде и всегда христианское монашество служило христианскому миру, конечно в различной степени и видах в разных странах и в разное время. Правда, всюду встречаем мы и созерцателей–подвижников. Но, как увидим это ниже, и созерцатели до некоторой степени служили миру, часто вопреки своим идеалам; увидим далее, что до конца проведенный созерцательный идеал приводил к крайностям и вообще представляет большую редкость. Итак, монашество делится на две ветви — практическое и созерцательное, и, на наш взгляд, положение первого гораздо устойчивее, потому что идеал его более последователен в теории и легче осуществим на практике.

Восточное монашество периода Вселенских Соборов уже представляет те две главные ветви, на которые делится христианское монашество со стороны принципа служения миру. Уже тогда мы встречаем как убежденных и последовательных созерцателей, строгих отшельников, державшихся принципа «бегай от людей и спасешься», так равно и последователей практического идеала, убежденных слуг своим мирским братьям — христианам, принципом которых было: «Служи Христу в образе нищего, страдающего брата и спасешься»[576].

Созерцательный идеал монашества, несомненно, более труден для своего выполнения, более труден и физически и нравственно. Бежать от людей — это не значит только отказаться от современного человеческого общества; кроме того, это означает, что для мистического единения с Богом нужно порвать всякую связь с человечеством, чтобы исключительно служить Единому Богу, непосредственно любя Его всем сердцем, всей мыслью и всей крепостью. Чтобы это выполнить, надо прежде всего стать индивидуальным подвижником: пустынником–отшельником или безмолвником- затворником. Даже старческое руководительство послушниками не совмещается с последовательно проведенным созерцательным идеалом, и обычно строгий отшельник живет без учеников или и вовсе не имеет их. Созерцательный идеал есть преимущественное достояние монашеского класса, который назывался анахоретами. Между анахоретом и исихастом связь генетическая, именно: более поздние исихасты–созерцате- ли выродились из древнейших анахоретов–отшельников. Но не все, конечно, отшельники и безмолвники последовательно и без малейшего уклонения проводили созерцательный идеал в своей жизни. Не все были похожи на Павла Фивейского, который, прожив шестьдесят лет в пустыне, спрашивал посетившего его преп. Антония Великого: «Как живет теперь род человеческий: возвышаются ли в старых городах новые крыши, какою властью управляется мир и остался ли кто‑нибудь увлеченный прелестью демонов [в язычестве]»? Или на преп. Марию Египетскую, которая спрашивала пресвитера Зосиму: «Скажи мне, святой отец, в каком состоянии находится христианство? Как управляется Церковь Божия?»[577]

Трудно даже и пустыннику жить так, чтобы до него не долетали совершенно вести из человеческой жизни, мирской и церковной. Но для последовательного отшельника, совершенно порвавшего с миром, мало и этого. Он должен отказаться от всех удобств человеческого общежития, материальных и духовных, созданных и скопленных предшествующими поколениями людей, потому что все это — достояние человечества, с которым у отшельника не должно быть ничего общего. Строгий отшельник живет в пещере, питается только растениями, пьет одну воду, не разводит огня и почти не трудится физически. Наиболее последовав· тельные созерцатели — монахи, отказывавшиеся от служения ближнему и отрекшиеся от всего человеческого, — воски, или пасущиеся, совершенно одичавшие и потерявшие все культурно–человеческое. «Я еще не монах, но видел монахов», — говорил так древний подвижник, который видел в пустыне двух нагих людей, потерявших способность речи и убежавщих при его приближении.

Другая трудность строго созерцательного подвига — в том, что его нелегко согласить с Евангелием, и не с одним только учением Христа о любви друг к другу и о служении ближнему, но, главное, с примером жизни Спасителя. И учение, и особенно жизнь Иисуса Христа требуют от взявших крест и идущих по Нем не созерцательной, а служащей любви к Богу, деятельного служения ближнему, даже врагу и иноверцу. На Страшном суде Христовом мы должны будем дать отчет, кормили ли голодных, поили ли жаждущих, посещали ли больных и заключенных в темнице, — служили ли Христу в образе страждущего брата. И трудно человеку, поставившему свое спасение целью всей жизни, убедить себя в том, что он нисколько не нарушает заповеди Христовой о любви к ближнему и к Богу в образе страдающего брата, когда уходит от него в пустыню и забывает мир людской, в котором не меньше горя, слез, неповинных страданий и беспомощности, чем всякого зла и соблазнов. Такой вопрос действительно тревожил древних подвижников. Один инок спрашивал: «Скажи мне, господин авва, каким образом тот, которому нечего подавать, может сделаться участником благословения, обещанного Спасителем, тем, которые будут одесную Его: Приидите благословеннии Отца Моего?..»[578]

Лучший ответ на этот трудный для созерцателей вопрос нам дан, кажется, преп. Исааком Сириным, великим подвижником–созерцателем. Св. Исаак признает, что иноку–нестяжателю, который живет как птица, не поставлено в обязанность подавать милостыню. Но далее разъясняет, что, предпочитая безмолвие (уединение, свободу от суеты, происходящей от обращения с людьми), иноки не должны исключать и милосердия — напротив, они должны быть внутренне милосердны ко всякому разумному существу, обязаны и явно доказывать любовь свою, когда призывают к этому самые обстоятельства дел и нужда. Осуждая пустое, эгоистическое и лицемерное безмолвие, как жестокость и бесчеловечие, великий подвижник считает невозможным при этом условии достигнуть той главной цели жизни, которую ставили себе христианские созерцатели: «Знаем, — пишет он, — что без любви к ближнему ум не может просвещаться Божественною беседою и любовию»[579].

Несомненно, такое понимание созерцательного монашеского идеала и есть нормальное. Этим только путем и возможно согласить его с Евангелием. И вот, побуждаемые внутренним милосердием, даже представители чисто созерцательного идеала — монахи–от- шельники шли на компромисс, более или менее отступали от прямолинейного проведения в жизнь своего принципа и явным образом проявляли деятельную любовь к ближнему. Правда, они были свободны от обязанности подавать материальную милостыню, когда не имели для этого средств, но тем с большей силой раздавали нуждающимся милостыню духовную в разных ее видах. Уже отец христианского отшельничества — преп. Антоний Великий представляется в его житии, написанном св. Афанасием, общественным деятелем определенного вида. Отшельник вразумлял жестокосердных людей, примирял. тяжущихся, печа- ловался за обиженных с такой силой, как будто обиженным был он сам, а не другой кто‑нибудь. Утешал печальных и плачущих по умершим, успокаивал гневающихся; нищих, ропщущих на свою судьбу, примирял с их горькой долей; помогал искушаемым. «Одним словом, как врач, дарован он был Богом Египту», — замечает жизнеописатель[580].

На примере преп. Антония видно, как могли служить и как действительно служили миру многие из древних созерцателей–отшельников. Что же сказать о древнем монашестве другого направления? Практическое монашество в противоположность созерцательному, индивидуальному, прежде всего коллективно. Это монашество организованных монастырей, киновий, а киновия, как известно, господствующая форма древнего монастырского строя. Нетрудно понять, почему в киновиях вырабатывается преимущественно практический идеал. Монахи–киновиты живут тесной общиной, так что каждый из них становится в близкие отношения ко всем остальным, к своим «духовным отцам и братиям», и обязывается самым делом исполнять заповедь Христа о любви к ближнему, понимая под ближними по крайней мере этих своих отцов и братий, и быть слугой всем. Но, разумеется, и иноки служащей любви свою деятельность основывали на «внутреннем милосердии ко всякому разумному существу» и потому не ограничивали ее пределами своего чернеческого класса или — еще уже — стенами своего монастыря. По аскетическому идеалу каждый инок в своем монастыре является слугой всем: и настоятелю, и старцам, и своим братиям до последнего послушника. Но таким же безответным слугой он должен быть и по отношению к мирянам. И сейчас мы увидим, что в мирском ближнем, которому служил древний инок, он не видел вовсе существа низшего порядка, чем он сам, и, служа, только снисходил бы к нему. Напротив, того мирянина, которому служил монах, он считал неизмеримо выше себя: помогая и благотворя больному, страннику, нищему, часто порочным лично, или невинному дитяти — сироте, беззащитной вдовице и бесправному рабу, он веровал, что служит Самому Христу, Который жил на земле в уничиженном виде и образе раба, страдал за грешный мир и Который до сих пор ходит по земле в образе труждающихся и обремененных. Людское горе, страдания и нужда олицетворялись в высочайшем лице Господа[581]. Вероятно,, потому готовность благотворить нищему является безграничной среди лучших подвижников Востока. Авва Нистерой говорил, что из двух своих одежд он отдаст нищему лучшую, затем другому — половину оставшейся, потом раздерет остаток, чтобы из половины его сделать себе опоясание; наконец, отдаст и опоясание, останется нагим и будет дожидаться, когда Бог прикроет его наготу[582]. Так выходило, что монах деятельного подвига служил непосредственно Самому Христу, и мог ли он считать свое дело ниже подвигов отшельничества и созерцания? Конечно, нет. Таким образом, деятельного служения миру со стороны иноков–обще- жителей требовали их моральные воззрения.

Но посмотрим на древнюю киновию с другой, менее возвышенной стороны. Монашеское общежитие представляет собой известную хозяйственную единицу. Киновиты, неимущие и нестяжательные каждый лично и в отдельности, все вместе, как община, составляющая монастырь, и имеют и стяжают: они приобретают средства для обители и личным трудом, который здесь предписывается и поощряется, и принятием мирских подаяйий, которых по большей части не отвергают. Эта практическая сторона жизни ставит деятелей–киновитов гораздо ближе к земле, чем созерцателей–отшельников, а затем создает материальную зависимость их от мира. Далее, в монастыре при ограниченных потребностях братии, при напряженности труда их и при усердии благотворителей–мирян обычно скопляются излишки, которые с точки зрения монашеского обета бедности и евангельского учения о богатстве не должны иметь места. Богатый монастырь с точки зрения монашеского идеала — такое же ненормальное явление, как богатый монах. Излишки должны быть удаляемы из монастыря — раздаваемы нуждающимся пред вратами обители. Отсюда логическая неизбежность и непременная обязанность монастырской благотворительности. Преп. Исаак Сирин пишет: «Кто [в противоположность созерцателям] развлекается делами житейскими, собственными своими руками работает и сам берет у других, тот тем паче обязан подавать милостыню. И если не радеть ему о милостыне, то немилосердие это есть противление Господней заповеди. Ибо если кто не приближается к Богу втайне и не умеет служить Ему духом (т. е. кто не подвиж- ник–созерцатель), но не заботится о делах явных, которые возможны для него, то какая еще будет у такового надежда приобрести себе жизнь? Таковый не- смыслен»[583].