Умное видение цели нам может быть дано в кратчайший момент, независимо от физического возраста, но практическое осуществление того, что предвосхищено интуитивно, может потребовать напряжения всей жизни; и даже при этом с необязательным успехом. В области науки и искусства наличествуют некоторые точки опоры для суждения; иначе обстоит с духом, влекущимся к Безначальному.

Известно, что и артист, и философ, и ученый — действительно могут страдать в своем творческом борении, хотя задача их воистину ничтожна по сравнению с нашей.

Когда молящийся ум христианина бывает оторван от своего пребывания в Вечном дурными помыслами, тогда страх, разумеется, духовный, овладевает им. Видеть себя в рабстве низким страстям, отвлекающим его от Бога, — оскорбляет его до боли великой. От отчаянного горя молитва собирается внутрь, в самую сердцевину существа нашего и принимает форму “спазмы”: весь человек сжимается воедино, подобно крепко сжатому кулаку. Молитва становится воплем без слов. Это одно из самых горестных переживаний: сознавать себя в темной яме греха, недостойным Святого святых. И нет иного — легкого пути для преодоления страстей.

Всякое христианское “дело” непременно сопрягается с подвигом; любовь же, как высшее из всех дел, требует и наибольшего труда. Жизнь христианина, в своем внутреннем существе, есть следование за Христом: “Что тебе (до кого бы то ни было иного)? Ты иди за Мною” (ср.: Ио. 21: 22). В силу этого каждый верующий в той или иной мере повторит путь Господа, — но не своею силою возьмет он крест на рамена свои, чтобы идти в Гефсиманию и далее на Голгофу: “…ибо без Него не можем мы делать ничего” (ср.: Ио. 15: 5). И кому было дано сие страшное благословение, те предвосхитили воскресение свое; удел других — вера в милосердие Божие.

Так благоволил о нас Отец небесный: все земнородные должны “взять крест свой”, чтобы унаследовать жизнь вечную (ср.: Мф. 16: 24–25). Уклоняющиеся от крестоношения — не избегнут рабства страстям и пожнут от плоти тление (Гал. 6: 8; Рим. 8: 13). Заповеданная любовь к Богу и ближнему исполнена глубочайших страданий, но им сопутствует небесное утешение (ср.: Мк. 10: 29–30): душу животворит тот мир, который преподал Господь апостолам пред своей Голгофой. Когда же дух человека вводится в сферу светоносной любви Бога и Отца нашего, тогда забываются все боли и душа неизъяснимо блаженствует (Ио. 12: 50; 17: 3). Так женщина, “когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир” (Ио. 16: 21). Так и еще более радуется христианин, когда в разуме и глубоком чувстве сознает себя рожденным в Боге для вечности.

Естественно верующему ревниво хранить истину данного Церкви Откровения в его, если возможно, полноте и чистоте. Многовековый опыт Церкви убедительно показал, что всякое отступление от пути заповедей евангельских удаляет от того познания, в котором заключена вечная жизнь (Ио. 12: 50; 17: 3). Мы не в силах достигать совершенство заповедей, но от нас зависит проявить максимальное прилежание, и тогда остальное завершит Он Сам. В труде нашем стяжать любовь Христову дается нам созерцать недоступность святости Бога, а вместе и безмерность Его смирения. Сила евангельских заповедей в том, что они естественно вводят в беспредельность Божественного Бытия. Душа блаженно удивляется пред Богом; она в восторге пред Его предвечным величием, она поражена и Его снисхождением к нам в воплощении. Во всем ее Учитель Христос (Мф. 23: 8). Без Него человечество неизбежно погибнет в глубинном мраке своей злобы. Христос — Свет миру; чрез Него явлена истина и “от полноты Его все мы принимаем и благодать на благодать” (ср.: Ио. 8: 12; 1: 16–17). Смиренный “Бог гордым противится, смиренным же дает благодать” (1 Петр. 5: 5; Мф. 23: 12). Благодать есть Его, Бога, жизнь, и Он дает Свою жизнь стремящимся к подобию Ему. “Кто унижает себя, тот возвысится”. В силу этого принципом нашей аскетики является движение к самоумалению, к “бесконечно” малому, и никак не гордая потуга к самовозвеличению. Наш путь есть путь апофатического подвига чрез наше “истощание” в следовании Христу, истощившему Себя даже до крестной смерти (ср.: Фил. 2: 5–9). Чем глубже идем мы “вниз”, тем радикальнее очищаемся от последствий гордого падения нашего Праотца Адама. И когда сердце наше становится чистым (Мф. 5: 8), тогда вселяются в нас и Отец, и Сын, и Дух Святой, и мы вводимся в непоколебимую реальность Божьего Царства, где неисповедимое величие слито воедино с соответствующим ему смирением и кротостью.

Само воплощение Бога–Слова есть тоже истощание, онтологически свойственное божественной любви. Отец истощает Себя всего в Рождении Сына. И Сын ничего не присваивает Себе, но все отдает Отцу. Наше же истощание выражается в том, что мы оставляем все, что нам дорого на земле, во исполнение заповеди: “…если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой… ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее” (Мф. 16: 24–25). И снова: “Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником” (Лк. 14: 33).