Слова III. Духовная борьба

— Послушай, но какого признания ты хочешь: от Христа или же от людей? Разве ты можешь получить от чего-либо пользу большую, чем признание Христа? И что за польза в том, что люди будут обращать на тебя внимание? Если люди будут признавать сделанное тобой добро уже сейчас, то потом, в жизни вечной, ты услышишь: "Восприя́л еси́ блага́я твоя́..."[38]. Нам следует радоваться тому, что другие не признают наших трудов и оставляют нас без [человеческого] воздаяния, поскольку Бог учтет эти [по-человечески неоплаченные] труды и воздаст нам за них вечной платой. Поскольку существует божественное воздаяние, будем стараться сделать какой-нибудь — пусть и малый — вклад в Божию "сберегательную кассу". Несправедливость по отношению к себе мы должны принимать как великое благословение, поскольку за счет несправедливости на наш [духовный банковский] счет перечисляется определенная сумма — в небесное благословение.

— Геронда, а если человек [благодушно] принимает несправедливость по отношению к себе, но не потому, что думает о грядущем Суде, а просто оттого, что считает, что так лучше, то он ведет себя правильно?

— Ну, а разве мысль о том, что так лучше, не приведет его в конце концов к мысли о грядущем Суде? Только пусть он остерегается вести себя так ради того, чтобы быть "просто хорошим человеком", потому что так поступают европейцы[39]. Надо думать о том, что ты — образ Божий и тебе во всем следует быть похожим на своего Творца Если человека побуждает к действию именно эта мысль, то он движется в верном направлении. В противном случае он подвергается опасности впасть в гуманизм[40] европейцев.

Святое притворство

— Геронда, сколько на Святой Горе отшельников?[41]

— Не знаю. Говорят, что семь[42]. В последние годы найти тихое, безмолвное место для подвижничества стало очень нелегко. Поэтому, пока на Святой Горе еще существовали особножительные монастыри[43], некоторые из отцов находили иной способ подвижничества. К примеру, поначалу подвизаясь где-то еще, они в какой-то момент говорили: "Нет, здесь мне как-то не по душе. Пойду-ка лучше поработаю в каком-нибудь особножительном монастыре и скоплю деньжат". Окружающие верили, что это действительно так. Подвижник переходил в особножительный монастырь, работал там три-четыре месяца и затем требовал большой прибавки к жалованью. А когда в такой прибавке ему отказывали, он говорил: "Ну нет, так работать мне невыгодно. Я ухожу". Он брал с собой немного сухарей, уходил из монастыря, скрывался в какой-нибудь пещере и предавался подвигам. А у оставшихся в обители создавалось впечатление, что он нашел работу где-то еще. Когда насельников этой обители спрашивали: "Ну как, был у вас отец такой-то?", они отвечали: "Да, был, но какой же он привередник! Пришел сюда, чтобы скопить денег. Требовал себе прибавки! Подумать только: монах и требует прибавки! Что же это за монах такой?" А подвижник, таким образом, получал двойную пользу — и от своего подвижничества, и от их обвинений. Да и от воров тоже: ведь воры, прослышав, что у него водятся деньги, шли к нему в пещеру, били его, но ничего не находили.

— Геронда, но если сестра скрывает себя, то как я смогу подражать ее добродетели?

— Что же она, по-твоему, совсем глупая, чтобы себя не скрывать? Больший подвиг святые совершали не для того, чтобы приобрести добродетель, но для того, чтобы ее скрыть. Знаете, что делали юродивые ради Христа? Сперва они избегали лицемерия мира сего и вступали в область евангельской истины. Но этого им тоже было мало, и они шли дальше — к святому лицемерию ради Христовой любви. После их уже не занимало ни то, что с ними делали, ни то, что о них говорили. Однако для этого требуется великое смирение. И посмотрите: если человеку мирскому сказать что-нибудь неприятное, он обижается; если не похвалить его за что-то, он расстраивается, тогда как Христа ради юродивые радовались тому, что люди имели о них испорченный помысл.

В прежние времена были монахи, которые притворялись даже бесноватыми, желая скрыть свою добродетель и испортить у других добрый помысл о себе. Живя в Филофеевском монастыре[44] в ту пору, когда он Был особножительным, я застал там одного монаха, который прежде подвизался в пустыне Виглы[45]. Поняв, что тамошние отцы догадываются о его аскетических подвигах и духовном преуспеянии, он взял благословение у своего духовника и ушел оттуда. "Ну вот еще! — сказал уходя. — Я этими заплесневевшими сухарями сыт по горло. Пойду в какой-нибудь своекоштный монастырь: там и мяса поем, и поживу по-человечески! Дурак я что ли здесь оставаться?" Так он перешел в Филофеевскую обитель и притворился бесноватым. Его духовные братья[46], услышав, что он сделался "одержимым", стали говорить между собой: "Жаль беднягу — он стал одержимым. Ну а что же: ведь этого и следовало ожидать. Отсюда сбежал: заплесневелые сухари, видите ли, надоели! Перешел в своекоштный монастырь — мяса ему захотелось покушать!" А что же "одержимый"? А вот что: он прожил в Филофее более двадцати пяти лет и все эти годы не готовил себе пищи и не ложился спать. Борясь со сном, он целыми ночами бродил с фонариком по монастырским коридорам. Приходя в крайнее утомление, подвижник останавливался и ненадолго прислонялся к стене, но, только лишь сон начинал его одолевать, он вскакивал и шепотом начинал произносить Иисусову молитву: "Господи, Иисусе Христе..." Потом он продолжал молиться умно — не вслух, однако иногда молитва невольно срывалась с его уст и ее было слышно другим. Встречаясь с другими монахами, подвижник просил: "Молись, молись, чтобы из меня вышел бес". Как-то раз один юный пятнадцатилетний монашек сказал мне о нем: "Да ну его, этого бесноватого". — "Не говори так, — заметил я ему. — Этот человек стяжал немалую добродетель и бесноватым только притворяется". Впоследствии этот юный монах относился к подвижнику с благоговением. А когда подвижник умер, его нашли держащим в руках лист бумаги со списком монастырской братии. Против имени каждого монаха [добрый притворщик] написал какое-то прозвище. Он сделал это для того, чтобы и после кончины испортить другим тот — пусть самый малый — добрый помысл, который они, возможно, могли иметь о нем. Потом его останки стали благоухать. Видишь как: он хотел утаиться, но Благодать Божия выдала его другим.

Поэтому нам не следует делать о человеке выводов на основании видимого — коль скоро мы не в состоянии различить, что он скрывает в себе.

Глава вторая. О том, что самооправдание отгоняет от нас Благодать Божию

Самооправдание препятствует духовному преуспеянию

— Геронда, что имеют в виду, когда говорят, что в Священном Писании не встретишь самооправдания?