Позднее, в эсхатологической перспективе, преобладающей в утверждениях Востока, трудно разделить человеческое общество на два «совершенных общества»: Церковь и государство. Православные богословы наших дней видят идеал в симфонии духовной и светской власти.

«Православие, — пишет П. Евдокимов, — вложило один из мечей в руку патриарха, другой — в руку императора, единство цели, образующее единство двух властей. Это знаменитая «византийская симфония», о которой говорит шестая Новелла Юстиниана»[1128].

Это единство двух властей легко устранило из виду различия между божественными заповедями и гражданскими законами. Говоря об этом различии, Иосиф Волоколамский отмечает, что в самом деле заповеди Божьи и каноны соборов, вдохновленные Святым Духом, перемешаны с древних времен с гражданскими законами и что это дело отцов Церкви. В качестве примера он приводит знаменитый Номоканон Николая Черногорца[1129].

В таком идеальном обществе авторитет суверена громко прославляется, «святые каноны повелевают почитать императора и не входить в ссору с ним. Ни первосвященники до этого, ни четыре патриарха, ни Папа Римский, когда он был на вселенском соборе, не осмеливались действовать иначе»[1130].

Тем не менее основной вопрос оставался следующим: является ли авторитет государства компетентным в делах сугубо церковных? Перед этими проблемами, которые остаются всегда актуальными, можно сказать, что Восток искал не столько решение вопроса о «компетенции», сколько связь данного положения с божественными заповедями. Иосиф Волоколамский после провозглашения суверена «господом господствующих, которому Бог передал всю власть», спешит показать, как святые оказывали сопротивление несправедливым приказам, не колеблясь бороться до самой смерти. Именно так должен вести себя каждый христианин[1131].

Тогда становится понятным, почему Σκήδη Βασιλική, нравоучительное сочинение, предназначенное «нашему пребожественному и благочестивейшему императору Юстиниану смиренным дьяконом Агапетом» (VI в.), имело беспрецедентный успех[1132]: автор представляет императора, с одной стороны, равным Богу, а с другой стороны, жестко ограниченным божественными заповедями, законами и традициями отцов.

Так, строго говоря, речь идет не о «приписывании суверену Божественной власти», а скорее о подчинении Божественному Провидению, которое избрало некоторые народы и их законных правителей для выполнения своих замыслов в истории на пользу вселенской Церкви.

3. Конкретные обязанности человека в обществе

Негативный и позитивный принципы

Порядок требует, чтобы начинали с того, чтобы воздерживаться от зла: «Что ненавистно тебе самому, того не делай никому» (Тов 4, 16). Никто в самом деле не хочет понести ущерб от кого бы то ни было. Таким образом, не следует наносить вред никому. Духовное зло, согласно терминологии Писания, называется соблазном. Человек — соблазн для своего брата, когда он является для него причиной падения и когда он отвращает от верности Богу (ср. Мф 18, 6)[1133].

Внутреннее расположение, диаметрально противоположное любви, называется ненавистью. Глагол «ненавидеть» (μίσεΐν) можно встретить, в частности, в Первом послании ап. Иоанна. Иногда он приобретает абсолютный смысл: желать зла, чтобы умертвить (ср. 1 Ин 3, 15). Первые христианские писатели, говоря о ненависти, находятся в той же экзистенциальной перспективе, что и Писание[1134]. Ненависть проявляется в презрении (εξουδένωσις) к ближнему, когда испытывают страх, как перед чем‑то отвратительным, его ненавидят[1135]. От этого презрения рождается большое количество несправедливости в мире людей. Но, обращаясь к монахам, авва Дорофей предупреждает их об этих двух грехах перед ближним: судить (κατακριναι) и сквернословить (καταλαλήσαι)[1136].

Позитивный принцип взят из Евангелия от Матфея (7, 12): «Итак, во всем как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними»[1137]. Так, первое благо, которое ищут для себя, есть спасение. Любить ближнего, таким образом, станет в первую очередь искать его спасения[1138].

Но так как спасение является сложным понятием, обозначающим дары божественного человеколюбия, человек, подражая милосердию Бога во всех областях, «не имеет ничего более божественного, чем доброта и благотворительность»[1139].

Пример христианской жизни