Подать добрый пример есть обязанность каждого христианина: «Так да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мф 5, 16). Если вся природа есть откровение Бога[1140], то еще более слава Бога воссияет в образе совершенных христиан, живых иконах Христа.

Обязанность подавать хороший пример касается всех людей, в особенности тех, кто занимает ответственные должности в христианской общине[1141]. Но наиболее действенной проповедью является личный пример святых. Это одна из причин, объясняющих их почитание, которое литургический год разворачивает в единую цепь вокруг личности Христа — совершенного образа для подражания. Поэтому неудивительно, что христианская традиция всегда считала размышление или чтение жития святых стимулом духовной жизни[1142].

Братское взаимное друг друга исправление — дело любви

Первой формой любви к ближнему, говорит Иоанн Златоуст, является «проявлять заботу о своих братьях и работать на их спасение»[1143]. И поскольку Бог так определил, что «люди будут исправлены людьми»[1144], монахи считали особым актом любви обличение согрешающих[1145].

Иосиф Волоколамский защищает эту практику против всех возражений, так как она кажется ему необходимой в общинной жизни, чтобы прославлять Бога едиными устами и единым сердцем[1146]. Мы ударяем кнутом лошадь, удаляющуюся с правильной дороги, говорит он, и не причиняет и нам страдание враг, чтобы спасти жизнь?[1147]

Когда речь идет об общем благе, о правилах отцов, следует поправлять даже и настоятеля, но, полагает Феодор Студит, пусть это будет сделано «теми, кто выделяется среди других своим знанием и своим благоразумием»[1148].

Обличение предполагает суд. Так, есть согласие в том, что лишь «духовный судит о всем» (1 Кор 2, 15)[1149]. Остается решить, кто есть «духовный» в конкретном случае. Народные пророки, «Христа ради юродивые», почитают своим особым призванием говорить правду в лицо сильным мира сего[1150]. Иосиф Волоколамский полагает, вслед за Василием, что эта задача возложена на тех, кто лучше других знает Писание и заповеди Божьи[1151].

Во всяком случае, следует, чтобы обличаемый «был убежден в любви и в опыте того, кто его исправляет»[1152]. «Если кто‑либо смущается, когда его осуждают или порицают из‑за страсти, это знак того, что он ей предавался осознанно. Напротив, выносить бестрепетно порицание или обличение показывает, что был увлечен или предавался страсти неосознанно»[1153].

Служба слова

В человеке, центре вселенной, говорит С. Булгаков[1154], звучат струны всего творения. Мир учит человека словам. Дар слова — одна из великих прерогатив человеческого существа. Правда, что аскеты, в свою очередь, были особенно внимательны к злоупотреблениям даром речи. Против них есть лишь единственное средство: упражняться в молчании. Но смысл этой жертвы — «научиться говорить»[1155].

Уста также находятся на службе у Бога, и это в основе своей есть вселенская миссия. «Когда ты живешь в молчании аскезы ради, — читаем мы в Житии се. Кирилла Филеота[1156], — тогда молчание хорошо, когда это не так, но ты молчишь из страха побеспокоить, молчание вредно».

Григорий Богослов считает, что он получил как свою личную миссию служить Богу словами, быть «устами Христа»[1157]. По его мнению, дар слова есть «наиболее драгоценный дар неба», образ Логоса Бога, так как «Он, имеющий много названий, особенно радуется, когда его называют Словом»[1158].

Тем не менее все будут осуществлять это право по–разному. Церковь есть тело, что предполагает многообразие функций. «Один наставляет, другой учится»[1159]. Право и обязанность говорить, проповедовать божественные истины связаны со священническим служением[1160]. Монахи, которые не были священниками, нисколько не спешили вступать в разговор с кем бы то ни было. Памв, прежде чем ответить на вопрос, заставил ждать четыре дня вопрошающих, пришедших издалека; в конце концов он написал свой ответ на песке[1161].

Может случиться также, что обучение будет возложено на того, кто, однако, не связан со священническим служением. Didaskalos (наставник) по Оригену есть тот, кто совершенен[1162]. Восхождение к совершенному созерцанию дает власть и часто принуждает говорить о Боге[1163]. Молчание, вдохновленное дьяволом (σιωπή; παρά; τού διαβόλου), было бы, по словам Варсануфия[1164], молчанием духовного учителя, который не интересуется своим учеником.