У дверей исповедальни всегда стояла куча товарищей, перед которой снова потом переисповедывался каждый, выходя из двери.

– Ну, тебя что спрашивали? — разом раздавалось несколько голосов. — Поди, про табак спрашивал?

– Спрашивал, — еще довольно серьезно отвечал исповедник. — Я сказал, что курю.

– Дурак! — слышалось в толпе. — Вот теперь инспекция и будет следить за тобой. Поведения, смотришь, и попадет четыре.

– Да, ведь не скажет же он инспектору.

– Дожидай — не скажет... А кто сказал на Пахомова?

– На другой раз не скажу .[160]

Перед исповедью выяснялось, что у некоторых учащихся нет нательных крестов. Выход из положения находили тут же, у входа в исповедальню:

– Гриша! У тебя есть крест? — подошел к только что вышедшему из исповедальни Никольскому Пашка Быстров.

– Есть... А тебе на что?

– Да у меня нет; а духовник обязательно спросит и, чего доброго, пожалуется инспектору. Дай, брат, потом отдам.

Гриша снял крест и подал Быстрову.

Надо заметить, что у многих будущих пастырей не было этого знака принадлежности к христианам и Православной Церкви. Когда через день Гриша попросил у Быстрого крест обратно, тот, при всем своем желании, не мог возвратить крест, потому что у него его не было [161].

Небрежение и неуважение к святыне проявлялось и во время Литургии, когда семинаристы, получив отпущение грехов в таинстве исповеди, ожидали причастия:

Там, где только нет зоркого взгляда начальника, совершаются такие курьезы, что и смешно до боли и в то же время как–то страшно за этих юных шалопаев... Молиться, конечно, никто и не думает, хотя все исповедники и через час–какой пойдут ко причастию. Редко, редко кто перекрестится, да и то так себе — без мысли на лице, как–то машинально, точно муха села на лоб, так надо согнать ее... [162]

Читая эти строки, мы не можем отделаться от мысли о том, что перед нами пародия на богослужебную жизнь духовных семинарий. К сожалению, однако, именно в такую пародию нередко вырождалось принудительное участие студентов в богослужении под строгим надзором инспекции. Несомненно, в студенческой среде были разные типы: и более, и менее религиозно настроенные. Кому–то, наверное, удавалось сохранить любовь к церковной службе и молитве, кто–то, может быть, даже и в самом деле молился за богослужением в семинарском храме, однако общая обстановка не способствовала, а скорее препятствовала этому. «Ведь иной раз и помолился бы, и желание есть, да как вспомнишь, что пригнали тебя в церковь силой, что поклоны кладешь по расписанию, что за тобой следят и за неисполнение грозят наказанием, так вся охота и пропадает, и не только не хочется молиться, но и злоба возьмет на всех, сама молитва кажется противною» [163].