2. Первохристианство было лаическим движением. Происходя из рода царя Давида, Христос не принадлежал Левиину колену [8]. Апостолы не имели никакого особого отношения к Иерусалимскому храму, так как и они не принадлежали левитскому священству. Не имели служения в храме и первые христиане. Если позднее в их числе были священники (Деян. 6,7)», то их участие в жизни Иерусалимской церкви не могло изменить лаического характера первохристианства. Мы знаем, что в синагогальной жизни участвовали священники, но они не имели в ней руководящего значения, не исполняя в ней своих основных священнических функций. Для иудейского сознания священство было тесным [9] образом связано с храмом и без храма оно не могло существовать, а потому с разрушением храма прекратилось. Если учение о царственном священстве христиан возникло, то и оно должно было быть связано с храмом. Где есть священство, там есть и храм, и обратно, где есть храм, там должно быть и священство. Этим храмом не мог быть иерусалимский храм, пока он стоял, во всяком случае для христиан из язычников, а тем более он не мог им быть, когда он был разрушен. Когда автор послания к Евреям развивал свое учение о первосвященническом служении Христа, то он строил его не по образу левитского первосвященства, а по «чину Мелхиседека» (5, 10), священника Бога всевышнего, без отца, без матери и без родословия (7, 1–3). И святилище, и скиния, в которую вошел Христос, были созданы не человеком, а Господом (8, 2). Вместо рукотворенного храма христиане имеют нерукотворенный, вместо кровавых жертв — духовные жертвы. Церковь есть «духовный дом — οίκοs πνευματικόs», т.е. храм, живыми камнями которого становятся через крещение христиане (1 Пет. 2, 5; Евр. 3, 6). Будучи живыми камнями духовного храма, они причастны к первосвященству Христа. «Имея дерзновение входить во святилище посредством крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он открыл нам через завесу, т.е. плоть Свою, и имея великого Священника над домом Божьим, да приступим с искренним сердцем…» (Евр. 10, 19–20) [10]. Поэтому все верующие, а не часть, как это было в рукотворенном храме, составляют священство в «духовном доме», так как входить в святилище могут только священники. В «духовном доме» не может быть кровавых жертв, так как Христос принес жертву единожды, раз навсегда, εφάπαξ. В нем приносятся «духовные жертвы — πνευματικοί Ουσίαι» [11] его священниками. Нет никаких сомнений, что «духовные жертвы», которые приносятся через Иисуса Христа (1 Пет. 2, 5) означают Евхаристию, о которой ап. Петр уже говорил в предыдущих стихах [12]. Установленная на Тайной Вечери Евхаристия актуализировалась на Пятидесятницу. Она совершается Духом, а потому сама является духовной (πνευματική). Вводя понятие «духовной жертвы», aп. Петр желал показать, что «святое священство» является действительным священством, так как для читателей его послания священство не могло существовать без жертв. Но ударение стоит не на жертве как таковой, а на том, что она «духовная», соответствующая «духовному дому» христиан [13]. Учение ап. Петра о Церкви, как «духовном доме», есть только иное выражение учения ап. Павла о Церкви как теле Христовом. И одно, и другое упирается в первоначальную традицию, восходящую к самому Христу: «Он говорил о храме тела своего» (Ин. 2, 21). Учение о царственном священстве членов Церкви вытекает из учения о Церкви в двух его аспектах, как народе Божьем и как теле Христа [14].

3. «Пресвитеров ваших умоляю я, сопресвитер и свидетель страданий Христовых… пасите Божье стадо, какое у вас…, не господствуя над клирами, но подавая пример стаду» (1 Пет. 5, 1–3). В каждой местной церкви Дух Святый поставил пресвитеров (или епископов), чтобы они пасли стадо Божье (Деян. 20, 28). Божье стадо, которое пасут пресвитеры, является их клирами, которые они получили от Бога [15]. Народ Божий — один, стадо Божье — одно, и клир — один. Принадлежа к стаду Божьему, каждый член Церкви принадлежит клиру пресвитеров, который им вверен, а через них к клиру Божьему. Поэтому каждый верный является клириком епископа–пресвитера, а это указывает на его принадлежность к местной церкви под предстоятель–ством епископа.' Он — клирик еще и потому, что уделом всего народа Божьего, в котором он состоит, является Господь. В Ветхом Завете Господь был уделом одного колена Израилева. «Дабы ты, взглянув на небо, и увидев солнце, луну и звезды и все воинство небесное, не прельстился и не поклонился им и не служил им, так как Господь, Бог Твой, уделил их всем народам под всем небом. А вас взял Господь и вывел из печи железной из Египта, дабы вы были народом Его удела» (Втор. 4, 19–20). Весь Израиль — народ Божий, народ удела, но это лишь сень нового Израиля, где настоящее и будущее еще слиты воедино. В настоящем и в собственном смысле только одно колено Левиино имеет уделом Бога. «В то время отделил Господь колено Левиино, чтобы носить ковчег Завета Господня, предстоять пред Господом, служить Ему…» (Втор. 10, 8). Если весь народ Израиля выделен из всех народов, то Левиино колено выделено из всех остальных колен и поставлено вне всего народа и над ним, так как ему одному в икономии Ветхого Завета принадлежало священство. В Новом Завете весь народ составляет священство, а потому никакая часть в нем не может быть отделена от остального народа. В Новом Завете исполнилось ветхозаветное пророчество: весь народ, а не часть только, служит во имя Господа. Весь новозаветный народ — клир Божий, и каждый в нем клирик [16]. Как при разделе обетованной земли Левиино колено не получило надела, так и члены Церкви на земле не имеют постоянного града, а грядущего взыскуют (Евр. 13, 14). Имея уделом служение Богу, христиане Ему отданы, Ему одному принадлежат. В Ветхом Завете левиты были частью Бога на земле и его наследием — «они отданы Мне из сынов Израи–левых» (Чис. 8, 15) -, а в Новом Завете весь народ Божий отдан Богу. «Вы же Христовы, а Христос Божий» (1 Кор. 3, 23). Христиане, как члены Церкви, Христовы, а через Него они Божьи. Не отдельная группа, а все вместе они служат Богу. Как лайки — члены народа Божьего «во Христе» — они отданы Богу, они клирики, и, как клирики, они все лайки. Ни при каких обстоятельствах и никто не может у них отнять этого звания, без которого нет принадлежности к Церкви [17].

4. Апостольская церковь не знала деления на клириков и лаиков в нашем смысле, как и не содержала самих терминов лаик и клирик [18]. Это есть основной факт церковной жизни первохристианства, но из этого факта в высшей степени было бы неправильно сделать заключение, что служение в Церкви исчерпывалось общим для всех священническим служением. Это было служением всего народа Божьего, как целого. Другим фактом жизни первоначальной церкви было разнообразие служений. Тот же Дух, которым все крестились в одно тело и которым все напоены, разделяет дары каждому особо «на пользу (συμφέρον)» (1 Кор. 12, 7)

для действования и служения внутри Церкви. «И Он поставил одних апостолами, других учителями, иных евангелистами, иных пастырями к совершению святых, на дело служения, для созидания тела Христова» (Еф. 4, 11–12) [19]. Разнообразие служений вытекает из органической природы Церкви, в которой каждый ее член занимает определенное, ему одному свойственное положение и место. «Бог расположил члены, каждый в теле, как Ему было угодно» (1 Кор. 12, 18). В живом организме место и положение его членов находится в зависимости от тех функций, которые ими выполняются, так и в теле Христовом с местом и положением его членов связано разное служение. Дары Духа даются не сами по себе и не как награда, а для служения в Церкви, и даются они тем, кто уже напоен Духом. Это значит, что общая напоенность Духом является основой «дела служения», так как без этой благодатной основы не было бы возможно разнообразие даров Духа. Общая напоенность Духом всех членов Церкви выражается в их священническом служении, так как не может быть Духа без активности. Особые служения направлены к «созиданию тела Христова» (Еф. 4, 12). В них находят свое выражение разнообразные функции, необходимые для общей жизни всего тела. Поэтому общее служение в Церкви предполагает различие служений, а различие служений не может быть без общего служения.

Разнообразие служений не нарушает единства природы членов Церкви. Онтологическое единство всех членов Церкви вытекает из их единства «во Христе». По своей природе все члены Церкви одинаковы, так как у всех один и тот же Дух. «Дары различны, но Дух один и тот же» (1 Кор. 12, 4). По своей природе никто не может ставить себя выше других в Церкви, а тем более выше Церкви, или претендовать особым образом выражать Церковь. Ни апостолы, ни пророки, ни учители не составляют сами по себе, или все вместе или каждый в отдельности Церковь. И те, и другие, и третьи только члены Церкви, а не вся Церковь, а потому не могут существовать без остальных членов [20], так как иначе они не могли бы выполнять тех функций, для которых они поставлены Богом. Различие между лицами, имеющими особые служения, и между теми, кто этих служений не имеет, не онтологическое, а функциональное.

Это различие перешло бы в онтологическое, если бы в Церкви не существовало общего для всех ее членов священнического служения. Тогда бы оказалось, что только одна часть членов Церкви имеет в ней служение, а боль–шал часть не имела бы никакого служения. Это означало бы, что большая часть членов оставалась бы без даров Духа, так как Дух в Церкви дается для действования в ней. В благодатном организме оказались бы безблагодатные члены. «Излью от Духа Моего на всякую плоть; и будут пророчествовать сыны ваши и юноши ваши будут видеть видения. И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни излью от Духа Моего, и будут пророчествовать» (Деян. 2, 17–18; Иоил. 2, 28–29). В Церкви не может быть безблагодатных членов, как не может быть членов без служения в ней. В Церкви в полноте излита благодать Духа — «от полноты Его мы все прияли, и благодать на благодать» (Ин. 1, 16) -на всех ее членов. Различие состоит в том, что призванные к особому служению получают и особые дары Духа для своего служения в Церкви, которых не имеют те, кто этого служения не исполняет. Все одарены одним Духом, но не все имеют одни и те же дары Духа. В таинстве брака брачующимся подаются дары Духа для их совместной жизни. Этих даров не имеют лица, не состоящие в браке, но благодатны и те, и другие [21].

Различие даров Духа не связано с различием полноты благодати. Благодать не распределяется между разными дарами. В каждом даре имеется вся полнота благодати. Конечно, из того, что полнота благодати преподана всем, не следует, что каждый усваивает всю полноту благодати. Это дело жизни каждого, и каждый принимает ту меру благодати, которую он способен усвоить. Людям не дано измерять меру благодати, которую Бог дает не мерою, но каждый из нас знает, что эта мера не одинакова. В святых она достигает очень высоких степеней, а в других едва–едва теплится, но никогда не потухает. При различии даров Духа благодать остается одной и той же, а мера благодати, которая усваивается, может быть разной и при одних и тех же дарах. Благодать не имеет степеней, а потому нельзя говорить о высших и низших степенях благодати, как это делает современное школьное богословие. Это означало бы разделять то, что сам Бог не разделяет, и умалять дело Христово, через Которого мы все получили «благодать на благодать». Все имеют одинаковую пневматическую природу, а потому никто в Церкви не может по своей природе быть выше другого, хотя может исполнять высшее, чем все остальные, служение, и никто не может действовать вне или помимо других. Еще меньше могут быть в Церкви служения, которые бы не требовали даров Духа. Где служение, там Дух, а где нет служения, там нет и Духа.

5. Тертуллиан утверждал, что «различие между клиром и народом (inter ordinem et plebem) установила власть церкви и часть собрания клира». Это верно, если рассматривать клир и народ, как отдельные группы, различающиеся по своей природе, но не верно по существу. Тем более неправилен во всех смыслах тот вывод, который сделал Тертуллиан из этого положения: «оттого, где нет собрания клира, будь себе самому и приносящим, и помазующим и священником» [22]. Тертуллиан соблазнился учением о царственном священстве членов Церкви, как не раз в истории этим соблазнялись, и не усмотрел, что первоначальное различие клира и народа проистекает из различия служений. Различие же служений не установлено ни церковной властью, ни частью клира, а вытекает из самого понятия Церкви.

Особое служение предстоятельства (епископов) является жизненными функциями, без которых Церковь не может существовать на земле как живой и живущий организм. С самого начала на Евхаристическом собрании были те, кто предстоятельствовали, и те, кому они предстоятель–ствовали. Без этого не могло быть Евхаристии, так как такова ее природа, которая требует предстоятеля. Начиная с первой Евхаристии, совершенной в Иерусалиме, на ней в литургическом порядке различался народ от ее предстоятеля. «В так называемый день солнца бывает у нас собрание в одно место всех живущих по городам или селам; и читаются, сколько позволяет время, сказания апостолов или писания пророков. Потом, когда чтец перестает, предстоятель посредством слова делает наставление и увещание подражать тем прекрасным вещам. Затем все вообще встаем и воссылаем молитвы. Когда же окончим молитву, как я выше сказал, приносится хлеб, и вино, и вода; предстоятель также воссылает молитвы и благодарение, сколько он может. Народ выражает свое согласие словом аминь» [23]. Предстоятель возносит благодарение, на которое народ ответствует «аминь». В числе запечатлевающих через «аминь» благодарение предстоятеля имелись не только лица, необлеченные особыми служениями, но и лица, исполняющие разные служения: среди них были те, кого сейчас мы называем мирянами, и пресвитеры, и диаконы, и учители, если они принимали участие в Евхаристии. Все участники собрания совместно со своими предстоятелями составляли единый народ Божий, царственное священство. Это есть различение народа от предстоятеля, а потому оно не нарушало целостности народа Божьего. Предстоятель был неотделим от народа, так как сам принадлежал народу. Если бы он не принадлежал к народу, то он не мог бы быть его предстоятелем на Евхаристическом собрании. Таким образом, с самого начала термин «λαόs» выступал в двух значениях: он обозначал весь народ Божий, которому принадлежали все члены Церкви без исключения, а в литургическом порядке он обозначал тех, кому предстоятельствовал предстоятель и кто затем получил специальное наименование «λαϊκοί».

Если бы даже литургическое различение предстоятеля от народа действительно установила церковная власть, то и в этом случае Тертуллиан был бы неправ, так как такого рода установление, как основанное на различении служений, соответствовало бы воле Божьей, ибо воля Божья не в смешении, а в различении служений. Поэтому Тертуллиан совершенно неправ, когда он усваивал лайкам те служения — «будь себе самому и приносящим, и помазующим, и священником» -, на которые они не получили благодатных даров. Это было бы смешением служений, при котором не могло бы найти своего выражения священническое служение народа и его предстоятеля, так как оно делало бы невозможным само Евхаристическое собрание. Вопреки Тертуллиану, где нет клира, нет и Церкви, а если нет Церкви, то нет священства и нет служения священства.

6. В эпоху Тертуллиана лица, имеющие служение особого священства, которое оформилось на основе служения предстоятельства, т. е. служения епископа, получили наименование клира. Это новое, суженное, понимание термина «клир» не устранило сразу общего понятия клира и не создало в церковном организме двух разнородных слоев, т. к. клир различался на основе служения, а потому не отделялся от народа, а продолжал составлять его часть. Тертуллиан был неправ для своего времени, но он предвосхитил будущую историю церковного устройства. После него эмпирическая церковная жизнь начала усваивать чуждые ей начала римского права. Литургическое различение народа и клира в узком смысле перешло в их отделение, а последнее привело постепенно к появлению двух разнородных слоев или состояний. Богословская мысль возрождает в Церкви ветхозаветную скинию, замененную в Новом Завете нерукотворенной скинией и единым Первосвященником. Мечом, окончательно разделившим церковное тело на две части, было учение о посвящении, которое почти вытеснило основную для первохристианства идею служения. Здесь не место разбирать, как и почему идея посвящения проникла в богословскую мысль. Когда она впервые проникла в богословское сознание, то «посвященными — ιερωμένοι, τελούμενοι» — стали рассматриваться все члены Церкви в противоположность «ανίεροι, άτελειτοι», τ. е. непринадлежащим к Церкви. Начальной мистерией, через которую совершалось посвящение, считались таинства крещения и миропомазания, и Евхаристия, которые вводили в «священную иерархию — ιερά διακόσμησιs» всех принявших таинство крещения [24]. В таком виде идея посвящения еще не вступала в противоречие с учением о царственном священстве народа Божьего, т. к. посвящение имело задачей ввести в священство, которое в целом оставалось «священным народом — την τον ίεροΰ λαοΰ τάξιν» [25]. Однако, на этом острие учение о посвящении не удержалось, т. к. идея посвящения имеет свою логику. Византийская мысль пришла к заключению, что подлинной мистерией посвящения является не крещение, а таинство поставления. В силу этого большая часть тех, кого раньше рассматривали «посвященными», оказалась «непосвященными». В прежнем широком кругу «посвященных» оказались мирские или житейские люди — «βιωτικοί» [26]. «Ιερά διακόσμηση» сузилась, и из нее выделились миряне, а остались даже не все клирики, а только те, кто имел священство. Верные — мирские люди, которые живут в миру и являются гражданами этого мира [27]. Какой процесс должна была пройти христианская мысль, чтобы назвать мирскими людьми тех, кого ап. Павел провозгласил согражданами святых и домашними Богу, которые на земле не имеют постоянного града, но грядущего взыскуют. Это название не предполагает, что «посвященные» не живут в миру. И они в нем живут, но, живя в миру, они остаются в нем пришельцами. Термин «βιωτικοί» выразил сложившееся в Византии религиозно–сакральное отделение посвященных от мирян.

Различие между посвященными и мирянами, как непосвященными, заключается в различии их природы. Посвящение меняет природу посвященного подобно тому, как крещение меняет природу вступающего в Церковь, который в ней становится «новой тварью». В догматическом сознании возникает учение о «втором крещении». Если таинство поставления может быть уподоблено «второму крещению», то оно должно разрешать прежние грехи, как первое крещение. Первые следы этого учения о посвящении мы находим в начале IV века. Неокесарийский собор, говоря о пресвитере, «согрешившим телом», предписывает, что он должен прекратить совершать священнодействия, сохраняя за собою остальные преимущества своего чина, но добавляет, что «прочие грехи, как многие сказывают, разрешает рукоположение» [28]. Перед нами попытка внести в церковное сознание новое учение о таинстве поставления. Начиная с апостольского времени Церковь избирала и поставляла на служение священства только наиболее достойных своих членов. По 1–му посланию Петра предстоятели церквей должны быть образом для своих «клиров». Ни в новозаветных писаниях, ни в учении Церкви мы не находим даже следов того, что рукоположение в священство разрешает грехи. Церковь признавала и признает, что только таинство «крещения водою и Духом», а также таинство покаяния [29], когда оно окончательно оформилось, разрешает грехи. Но мысль, высказанная отцами Неокесарийского собора не исчезает из церковного сознания. По свидетельству Вальсамона (XII век), в Византии в его время было много сторонников учения, что архиерейская хиротония разрешает ставленника от всех грехов, содеянных им до получения архиерейства. Вальсамон обосновывал это учение на определении одного Константинопольского собора. Дело было в следующем. Патриарх Полиевкт (X век) извергнул из церкви императора Иоанна Цимисхия за то, что он захватил престол через убийство императора Никифора Фоки, но затем он пересмотрел дело на новом заседании Синода. По постановлению Синода с императора было снято отлучение, т. к., по его мнению, помазание на царство сгладило совершенное им убийство, подобно тому, как крещение «изглаждает соделанные прежде того грехи, каковы бы и сколько бы их ни было». Упомянув об этом постановлении, Вальсамон продолжает: «Следуя сему деянию, те, которые более расположены к снисходительности, и Божие милосердие ставят выше суда, говорят, что помазанием архиерейства изглаждаются содеянные до него прегрешения, и справедливо отстаивают мысль, что архиереи не подлежат наказанию за душевные скверны, соделанные до архиерейства» [30]. Для меня не столько важно здесь само учение, сколько аналогия, которая проводится между таинствами крещения и поставления.

Когда Тридентский собор провозгласил невозможность лаицизации клириков, то он для западного богословия утвердил онтологическое различие между клиром и лайками. Вместе с тем идея посвящения привела в состояние анабиоза учение о царственном священстве. Миряне, как непосвященные, чужды святыне (ανίεροι) и не могут к ней приступать. Они не могут участвовать в священническом служении, т. к. не имеют посвящения. Лаик, как член народа Божьего, имеет достоинство царственного священства, а мирской человек не имеет его. В историческом процессе выяснилось, что не «profanus» делается «sacer», а наоборот «сограждане святым и домашние Богу» (Еф. 2, 19) становятся «profani».

7. Современное школьное учение не только минимизировало учение о царственном священстве народа Божьего, но и взяло его под подозрение. Слово Божие оказалось опасным. Во всяком случае о нем не вполне прилично говорить. Если о наших опасениях и сомнениях знали бы Климент Римский, Ириней Лионский, Иустин Мученик, Ипполит Римский, Климент Александрийский, Ориген, наконец, Иоанн Златоуст и целая плеяда других отцов Церкви [31], то они, вероятно, не только были бы в высшей степени удивлены, но просто не поняли бы нас. Они бы ответили словами Иринея Лионского: «omnes justi sacerdotalem habent ordinem» [32]. Иринея Лионского нельзя обвинить, как Тер–туллиана, в монтанизме, но он, как и Тертуллиан, исповедовал, что лайки — священники. Он не боялся этого, т. к. знал, как и вся ранняя церковь, что их священство не подрывает ни в какой степени служения епископов.