(Пс. 17, ст. 8–13).

Мир представлен в состоянии катастрофы и чуда, выводящих вещи из тождества себе; вместо ясного света, выявляющего очертания, господствует тьма, скрывающая очертания, и огонь, в котором каждая вещь должна исчезнуть или расплавиться. Свет, через который все познается, — сквозной символ греческого мироощущения; огонь, в котором все обновляется, — сквозной символ библейского мироощущения.

Однако все бедствия служат лишь фоном для несокрушимой надежды на спасение: в критический момент обращенный к Яхве «из глубины» вопль будет услышан, и предельно бедственное состояние, казалось бы, не оставлявшее никакой возможности спасения, окажется перекрыто грандиозностью непостижимого и окончательного финала (ср. построение псалма 21). Для этого нужно лишь, чтобы Яхве вышел из той бесконечной дали, где он таится от человека. Как это непохоже на греков! Здесь дело идет уже не о дипломатической дистанции между божеством и человеком, — удаленность бога воспринимается как предельное зло, и его насущно, слезно, настоятельно призывают:

Почто, Яхве, стоишь далеко, Скрываешься в дни скорби?..

(Пс. 10, ст. 1).

Этот пафос можно было бы объяснить так называемой «трансцендентностью» библейского единого бога в противоположность к «посюсторонности» языческих божеств, якобы более близких к человеку. На деле ни один из богов Греции никогда не был близок к человеку такой непосредственной, безусловной, такой последней близостью, как бог псалмопевцев. Все преграды, отделяющие человеческое Я от того, что ему внеположно, перед этой близостью обращаются в ничто.

Яхве!

Ты испытал меня и знаешь…

Еще нет слова на языке моем, —

Ты, Яхве, уже знаешь его совершенно.

Сзади и спереди ты объемлешь меня,

и полагаешь на мне руку твою.

Дивно для меня ведение твое,

высоко, не могу постигнуть его!

Куда пойду от духа твоего,

и от лица твоего куда убегу?

Взойду ли на небо — ты там;

сойду ли в преисподнюю — и там ты.

Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря, —

и там рука твоя поведет меня,

и удержит меня десница твоя.

Скажу ли: может быть, тьма сокроет меня,

и свет вокруг меня станет ночью, —

но и тьма не затмит от тебя,

и ночь светла, как день…

(Пс. 138, ст. 1 и 4–12).

Итак, Яхве бесконечно далек, но ближе близкого. Приближение к библейскому богу само включает в себя ужас бого–оставленности, как свою необходимую психологическую предпосылку. Приближаясь же к своему Яхве, псалмопевцы переживают такие бурные и парадоксальные чувства безграничного страха и бесконечного доверия, трепета и ликования, которые должны были бы показаться эллину варварскими и непристойными. В конце концов ужас катастрофы и веселье праздника становятся совсем неразличимыми:

Пусть шумят, вздымаются воды их, Трясутся горы от волнения их; речные потоки веселят град Божий, святое жилище Всевышнего!