все слилось в одну ночь. На удары молний отзывались громы,

плескались канаты у надутых ветрил,

мачта гнулась, кормило потеряло свою силу,

и ручку руля насильно вырывало из рук, вода стеною стояла над кораблем и наполняла его подводную часть. Смешались плачевные крики корабельных

служителей, начальников, хозяев

корабля, путешественников, которые все, даже и не знавшие прежде Бога,

единогласно призывали Христа…[1]

Для св. Григория то было ужасное испытание. Не смерть пугала его. Его страшило, что он еще не крещен, что «убийственные воды лишат его вод очистительных». И тогда–то св. Григорий обратился с пламенной молитвой к Богу.

«Твой я был прежде, Твой и теперь. Ты двукратно приимешь меня как одно из дорогих для тебя достояний, как дар суши и моря, очищенный материнским обетом и чрезмерным страхом»[2].

С такими чувствами и настроениями юноша высадился в Элладе. Здесь ждали его науки, которые он уже начал изучать в Кесарии, Сирии, Александрии. На склоне лет, вспоминая свою юность, св. Григорий писал в стихотворении «О себе самом», что его никогда не привлекали роскошь, почести, семейное счастье.

Одна слава была для меня приятна —

отличаться познаниями, какие собрали Восток и Запад

и краса Эллады — Афины;

над сим я трудился много и долгое время.

Но все сии познания, повергнув долу, положил я к стопам Христовым[3].

Афинский университет давал своим студентам всестороннее образование. Св. Григорий изучал там не только модную в те времена риторику, но также грамматику, историю, поэзию, геометрию и астрономию. Поэтому во всех своих произведениях он предстает перед нами не только как художник слова или святой, умудренный духовным опытом, но и как человек большой культуры и энциклопедических знаний.

Но самым дорогим приобретением в эти годы св. Григорий считал дружбу с Василием Великим, который тоже проходил в Афинах курс наук. В одной поэме св. Григорий вспоминает:

Василий — великое приобретение

для настоящего века. С ним вместе мы учились, и жили,

и размышляли. Если должно похвалиться,

то я составлял с ним чету,

не бесчестную для Эллады.

У нас было все общее, и одна душа в обоих связывала то,