0ни соответствовали духу Древнего Рима, в меньшей степени–Древней Греции, и людям в этих храмах было неуютно, и они как бы чувствовали, что невозможно в них молиться. Это чувствовалось и в соборе Святого Петра, но поскольку большинство из нас не бывало в этом соборе, то вспомните, почти все вы бывали в Исаакиевском соборе в Ленинграде; вот это чувство холода, это чувство какой–то отдаленности, пышности, чуждых духу христианства. Конечно, многие это чувство переживали.

Hо это был только момент в истории, только момент, и уже к концу XIX века явно наметились поиски нового и более адекватного выражения христианской истины. Первое свидетельство об этом — собор Святого Владимира в Киеве, и дальше идут поиски, может быть, не всегда четкие и умелые, но они идут и они дают свои результаты.

Далее. Если наши теологи в XIX веке, в начале, жили совершенно уже как–то изолированно от основного потока культуры, более того ,боялись включиться в это, то к концу века этот болезненный разрыв, разлом начал преодолеваться. В середине прошлого столетия был преподаватель в нашей Духовной академии, архимандрит Федор Бухарев — человек, про которого говорили, что он якобы был прототипом князя Мышкина у Достоевского, так сказать.

Бухарев написал книгу, он был экзегет, занимался библеистикой, написал книгу об отношении православия к современности. И говорил о том, что возрождать культуру народа надо таким образом, чтобы дух православия вошел в основу, стал как бы ферментом, основным бродилом. Так можете себе представить что произошло? Hа него настолько ополчилась пресса, церковная и околоцерковная, что она довела его до крайнего шага, до снятия с себя монашеского сана, до выхода вообще из духовного звания, и он превратился в нищего журналиста и вскоре умер. Hо память о нем в Русской Православной церкви жива и до сих пор, его и до сих пор в наших церковных изданиях перепечатывают, издают, его письма собраны были отцом Павлом Флоренским и напечатаны в 17–м году.

Так вот это казалось бы, естественное стремление сделать, вернуть веру на то место, на котором она должна быть, которое ей органически принадлежит, в корень поставить, вызывало недоверие, ужас, отталкивание. Конечно, здесь мы видим глубокое непонимание и катастрофу, последствия которых позднее были очень горькими и очень тяжелыми.

Вот здесь, как [непонятно, возможно просто «я»] уже говорил о встрече интеллигенции с Церковью, которая была в начале века. Это была очень трудная встреча. Зинаида Гиппиус, которая была одним из организаторов этой встречи вместе со своим мужем Дмитрием Мережковским, она смотрела на этих богословов, монахов, епископов, которые там собрались, как на каких–то инопланетян. И те смотрели на этих интеллигентов, рассуждавших о Троице, о браке, о «третьем завете», о Божьем Царстве ,тоже как на каких–то странных чудаков , потому что им казалось, что есть профессия , в ней надо жить, и это вот наш очерченный круг. Интеллигенты надеялись встретить среди теологов каких–то мистиков, а нашли позитивистов..

Было очень такое большое замешательство с обеих сторон, тем не менее это было полезно. И не только полезно, но это вызвало тревогу у охранительных сил, и Победоносцев в скором времени запретил эти собрания. Так что они в общем продлились меньше двух лет. К счастью, стенограммы были напечатаны и изданы в журнале «Hовый путь» и отдельным изданием.

Но, как я уже говорил, к концу XIX века среди лучших представителей интеллигенции началось движение, по–своему так сказать беспрецедентное для столетия — возврат к исходным духовным ценностям. Возвращается к христианству Сергей Hиколаевич Булгаков, крупный экономист, мыслитель, историк, экзегет, впоследствии теолог. Обретает христианство Бердяев, мятущийся человек, революционер, который всегда был рыцарем и апостолом свободы. И среди народников, где он начинал свою социальную, так сказать, общественную карьеру, он был бунтарем и не принимал никакого стадного сознания. И вот этот его персонализм, это его понимание свободы личности быстро привели его к христианству: он понял, что он переживает и осознает и верит в то самое, что извечно жило в Церкви, с самого начала — в Евангелии.

Потом идет ряд других имен, я не буду их перечислять, многим из вас они известны. Это Семен Людвигович Франк, это отец Павел Флоренский, друг Андрея Белого, человек тоже сложный, мятущийся, гениальная натура. И его обращение было очень непростым делом. Рекомендую вам прочесть его автобиографические заметки, напечатанные в журнале «Литературная учеба» в минувшем году [т. е. 1987 г. — ред.], во втором или [или «и» — неразборчиво] шестом номере.

И тогда уже эти люди говорили, я цитирую одну из статей, что сейчас трудно говорить о вере простого человека, некультурный человек чаще всего скептик и нигилист по отношению к вере, к вере возвращаются люди культуры.

Процесс этот становился все более широким, давал удивительные плоды:

взлет религиозно–философской мысли в Москве и в Петербурге был настолько сильным, что сегодня многие ведущие идеи западных теологов оказываются на проверку только более слабым вариантом тех основных идей, которые были уже выдвинуты Бердяевым и другими. Я говорю это совершенно объективно, не для того, чтобы сказать, что у нас, у православных, лучше. Это было так, потому что это были люди глубочайшей широкой культуры, не профессионалы в узком смысле слова, люди глубокой веры, огромно души, огромного таланта–ярчайшие личности, каждый из них.

Этот взрыв одновременно происходил и в литературе, которая начинала блуждать в поисках выхода. И вы заметите, что происходит резкая ломка и в художественной литературе, если раньше вот народники старались, так сказать, касаться только реальных вещей, мистическое все более и более захватывает литературу: Блок, Белый (и дальше ,я уже не буду перечислять) — многие писатели, вплоть до наших современников, обращаются к ценностям христианства. Это же происходит и в изобразительном искусстве.

Бурные события нашего столетия приостановили, местами прервали этот процесс. Hо они его не полностью могли остановить. Часть этих людей оказалась за рубежом, в тяжких скитаниях эмиграции. Но многие из них сохранили этот духовный принцип–единство культуры и веры, сохраняли с большим трудом, потому что в сознании все еще жило вот это отрицание, вот этот негативный подход к культуре.