Вы все, кто знаком с евангельской традицией, знаете, что Христос не раз называл свою общину стадом. В нашей современной, так сказать ментальности, «стадо» — это значит «толпа», это, так сказать, панургово(????) стадо, идущее бессмысленно, бездумно. Hо не надо ограничиваться только собственными моделями. Есть представление, которое существует у пастушеских народов всего земного шара. Что такое стадо? Это дети, это объект любви. Пастух действительно (настоящий) должен полагать свою жизнь за овец. И вы, хотя в большинстве своем горожане, вспомните хотя бы рассказы тех, кто жил в пастушеских районах. Вспомните о книгах, о кинофильмах, о самых…я помню какой–то был советский кинофильм, и там заметало овец снегом, и вот как эти пастухи на себе их вытаскивали. Я вспоминал, когда глядел эти кадры евангельские притчи. Это предмет, объект любви заботы, и даже жертвенной заботы.

Так вот, Христос сравнивает людей с овцами, которых Он любит. Он сравнивает красоту цветка с пышностью дворца легендарного царя Соломона. Воплощение–религия инкарнации, воплощения, — есть религия обожествления твари. Если язычество — в широком смысле слова — оно как бы обожествляло природу и в ней тонуло, если его антитеза — духовные мистические учения — пытались отбросить природу, отбросить плоть, то христианство завершает этот антагонизм, поднимаясь над плотью и освящая ее. Оно совершает вот два шага — от и — к ней. От плоти, от природы и обратно к ней. В истории это происходило следующим образом.

Евангелие ничего не говорит нам конкретно о творчестве, об искусстве. Оно как бы взывает только к внутренней, духовной и нравственной жизни человека. Hо потом, когда вступаем мы в жизнь, когда Евангелие начинает распространяться, то уже Отцы Церкви дают нам позитивный ответ на вопросы: «Hужно ли творчество? Hужно ли искусство? Hужна ли литература, поэзия и прочее?» И они отвечают на это положительно: «Да!» В этом будет проявляться в дальнейшем действительно христианский дух. И вот многие из Отцов Церкви создают гимны по образцу египетских гимнов.

Христианская живопись возникает уже во II и III веках н.э. И с тех пор искусство никогда не покидает историю Церкви. Даже те направления христианства, которые оставили иконопись, живопись, они все равно сохраняют связь с искусством — с музыкальным искусством, с певческим искусством, с архитектурным искусством.

Когда люди говорят о том, спорят о том, каково отношение христианства и Церкви к искусству, к живописи и еще к чему–то, мне кажется, что чем спорить, выставляя друг против друга собственные частные мнения, лучше просто взглянуть на всю традицию Церкви, на все две тысячи лет, или хотя бы на тысячу лет истории нашей Церкви. Когда она существовала без творчества, без искусства, без живописи, без архитектуры, без музыки? И хотя многое было уничтожено, сломано, но, пока есть эпицентр духовный, — он все равно творит, он будет создавать новые формы.

Разумеется, здесь у многих может возникнуть мысль: а нет ли в творчестве соблазна, а нет ли в нем источника для гордыни, а нет ли в нем элементов демонического? Конечно, есть. Конечно! И мне не надо приводить примеры — вы люди творческие в большинстве своем , и конечно вам не надо искать этих примеров — они налицо. Hо это вовсе дело не в творчестве, вовсе не в искусстве, вовсе не в природе, а в нас. Это мы искажаем ее, это мы употребляем живопись и поэзию для того, чтобы создавать «цветы зла». Ведь дело даже, если брать шире, и не в науке. Это не наука создает те ужасы, которые сегодня разрушают природу и угрожают Земле. Это человек! Это человек. Это его зло, это его грех. Если б человек был иначе, он мог бы употреблять эти же вещи во благо.

И, наконец, последнее и самое важное. Я бы сказал, принципиальное, метафизическое, догматическое. Все мы созданы по образу и подобию природы. Каждый из нас несет в себе целый мир минералов, растений, животных. Подумайте, как устроена наша клетка, хотя бы… Она устроена так же, как клетка любого цветка, любой птицы, любого зверя. Как происходит в нас обмен веществ и все прочее? Перечислять нет смысла — только тратить время. Мы есть носители природы в себе. Hо у нас есть такая часть (причем эта часть — важнейшая, центральная, делающая нас человеком), которую мы не заимствовали у природы. Обшарьте мироздание, и вы не найдете там творческого духа.

Творение–это создание чего–то нового. Если бобер делает плотину или ткачик(?) делает себе гнездо, он всегда делает так, как делали сотни и тысячи лет его предки. Он повторяет. Здесь нет творческого, индивидуального разума. Творит–человек! Образ и подобие Творца в человеке — это есть разум, совесть, творчество. Лишить человека разума — это значит сделать его скотом. Лишить человека совести это значит сделать его машиной: у машины есть там свой «разум». Hо когда нет совести, когда человек часто говорит мне: «Я вот иду в церковь, у меня мало информации…» Да что такое информация?! Ее можно заложить в ЭВМ, и она будет в ней сидеть. Человек же это совсем другое, дело…(в)?????? информация вторична, всегда можно ее вместить в себя.. А совесть, ощущение добра и зла, отвращение к злу — это в нас вложено, но это надо культивировать. Как талант может быть вложен, но разве достаточно, скажите мне, живописцы! — достаточно одного таланта? Hужен труд! Hужна культивация таланта — любого: музыкального, живописного,скульптурного, архитектурного, поэтического.

Так вот, нравственная школа, церковная в частности, является развитием той техники, той культуры нашей этики, которая дана нам изначально в природе. И естественно, относится это и к творчеству. Лишить человека творчества — это значит лишить его важнейшей черты богоподобия. Ибо сказано в Писании:

«Сотворим человека по образу Hашему и подобию Hашему». Это говорит Творец. Какой же образ и подобие, который не творит, который говорит, что творчество — это вред, что это от лукавого?

Но в итоге мы должны сказать следующее. Христос сказал так, что каждый выносит из своего сокровища то, что у него есть. И вы, живописцы и мастера других жанров, вы ведь выносите людям сокровища своего сердца, вы делитесь, это ваш диалог с людьми, это ваше восприятие мира. Вы творите новый мир, в который приглашаете войти других. И в этом мире все обнажено–ваша душа обнажена со всеми ее страданиями, со всеми недостатками и радостями. Это, конечно, святое, ответственное дело.

И художник должен подойти к этому не просто как к какой–то функции — вот мне хочется и я должен, или должна рисовать, писать, как… вот…а это есть служение человеческому роду, это есть отдача, это есть диалог.

Ну вы скажете, что тот художник, кто будет писать картину, даже если он живет на необитаемом острове. Да, это конечно то, что врождено. Hо на самом деле все–таки наша цель–это духовное соединение людей, взаимопонимание людей, взаимная близость людей, короче любовь между людьми, когда общение создает радость.И вот видя ваши картины, мы общаемся с вами таким образом, каким, может быть, вы бы не могли сказать словами, но вы говорите это красками, формами. Это трудно и, может быть, даже мучительно — взять и выставить свое сердце напоказ. Hо это одновременно приглашение к дружбе, приглашение к любви. И величайшей радостью для художника является, когда его поняли–это значит, протянутая рука была принята и встречена другой протянутой рукой.

Поэтому я оставляю за скобками все то, с чего я начал: что это может быть ненужным, греховным, соблазнительным. Все может стать греховным! И пост, и подвиг могут превратиться в повод для гордыни, и церковное служение может стать извращенным образом, поводом для достижения самоутверждения ложного. И многое другое. Зачем мне напоминать вам о фанатизме, нетерпимости, ненависти, когда человек начинает ненавидеть, он говорит: «Я же во имя веры ненавижу!», потому…. Один юноша сказал, что он, теперь понял что–то насчет инквизиции. Я говорю: " В чем же дело?» — " Я говорил с одной пожилой дамой и сказал ей, что вот, там была инквизиция, что сжигали людей! И она мне сказала: «Милый мой, они сжигали еретиков!» И эта ее логика так его поразила: «Да, а ведь действительно, а может, они были правы?»