Радостная весть. Сборник лекций
Греческая философия дала первое в истории умозрительное обоснование бессмертия души. Платон развивал мысль о том, что наше сознание, человеческий дух — начало не материальное, но, в то же время, вполне реальное. Человеческий дух не состоит из частей, он не является агрегатом, поэтому его нельзя дезинтегрировать, демонтировать. Самоанализ, с которого началась новая древнегреческая философия, сократовская; самоанализ привел человека к великой мысли об иноприродности нашего «я» по отношению к стихиям этого мира. Дух человека, неосязаемый, невидимый, невесомый, является как бы гостем в этом природном мире, где всё можно так или иначе взвесить, измерить или увидеть.
И вот когда человеческая мысль подходила к тайнам Божественного присутствия в мире, когда человеческая мысль почитала и поклонялась стихиям природы, когда человеческая мысль подошла через Библейское учение к верховному Откровению о едином Боге, она всегда так или иначе свидетельствовала о реальности неразрушимого духа. Неразрушимым должно было быть именно то, что не относится к миру вещей. Впоследствии христианские мыслители, средневековые философы, Фома Аквинат, философы нового времени, такие, как Лейбниц, рассматривали саму идею бессмертия. Что есть распадение? Распадение есть движение каких–то частиц, каких–то частей. Что есть движение? Это есть перемена места в пространстве. Но нету того пространства, в котором бы была заключена душа человека.
Когда–то покойного архиепископа Луку Войно–Ясенецкого, известного врача–хирурга, спросили: — «Неужели Вы верите в существование души в то время, как Вы столько раз вскрывали мёртвое тело человека?» На что он ответил: — «Я много раз вскрывал тело человека, но я никогда не видел в нём ни мысли, ни разума. Я видел только органы, мёртвые органы.» Значит, в принципе невозможно увидеть то, что составляет самое существо человеческой природы.
Я думаю, что многие из вас слышали о книге Раймонда Моуди, которая продавалась у нас несколько лет назад на Калининском проспекте, по–английски. О ней была большая пресса, как у нас, так и за рубежом. Опрашивая многочисленных людей, которые пережили клиническую смерть, доктор Моуди пришел к выводу, что сегодня уже нельзя повторять, как повторяли наши древние предки, что «оттуда» никто ещё не возвращался. Что сегодня усилиями искусства медиков мы уже имеем людей, которые возвращались «оттуда».
Много лет тому назад, ещё задолго до выхода книги «Life after life», «Жизнь после жизни», я сталкивался с подобными явлениями. Я записывал рассказы людей, которые на операционном столе скончались, но потом, благодаря усилиям реаниматоров, вернулись к жизни. И то, что они мне рассказывали: о том, как они видели своё тело со стороны, как они слышали слова врачей, сестёр, находившихся рядом, как они переживали необыкновенную, ни с чем не сравнимую лёгкость и чувство счастья, как при этом ясно работала голова, смотревшая, так сказать, со стороны на свою физическую голову.
Один из таких людей рассказывал мне, что, переживая это чувство счастья, он сам себе говорил: «Вот, я нахожусь в Царстве Божием. Наверное, это Царство Божие, и здесь нет времени, а у нас только минуты и секунды». Хотя на самом деле он видел вокруг себя ту же больничную палату, но он каким–то образом сумел пройти через стену и увидеть мир, странный мир. Казалось бы, всё тот же, но в то же время иной, как будто бы с него снят некий покров.
Это напоминает известное стихотворение Владимира Соловьева о грубой коре вещества, которая скрывает духовную силу и красоту мироздания. Так вот, такие рассказы очень совпадали между собой, и когда появилась книга «Жизнь после жизни», я уже нисколько не удивился, потому что всё оказалось для меня достаточно знакомым. И вообще, для христиан здесь не было ничего неожиданного, потому что мы всегда стояли в этой вере. «Весь я не умру…» Но это не в том смысле, который вкладывал в эти слова поэт. Потому что Пушкин проходил сложную эволюцию духовную, и когда он писал «Памятник», он имел в виду бессмертие в делах, в творениях: «Душа в заветной лире мой прах переживёт…»
Но как бы ответом на это служили стихи другого человека, скончавшегося ранее и бывшего предшественником Александра Сергеевича. Я имею в виду Гаврилу Романовича Державина, который писал в своей оде «Бог» о человеке как о временном госте в мире, который должен вернуться в Божественное бессмертие. И когда он умирал, уже холодеющей рукой на дощечке он начал писать стихотворение о вечности и начал его словами, как бы навеянными библейским Экклезиастом, а в общем продиктованными глубоким опытом его трудной, непростой жизни:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры иль трубы,