То, что «Святая» предполагает подвижническое освящение принимающих ее, подтверждает и глубокая внутренняя взаимность и подобие Божественного и человеческого подвига в Церкви. Потому что, как и литургическое воспоминание означает совершенно реальное присутствие Христа и Его, из любви распятого Тела, реальное присутствие Его богочеловеческого подвига, так же и движение человеческой свободы, выраженное в покаянии, подвиг и сораспятие Христу, должно быть «распятым эросом» (св. Игнатий Богоносец), сораспятой любовью. Мудрый Апостол говорит об этом так: »Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5,24), и еще: »А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал 6,14). Жертвенная сострадающая любовь через Христа стала сердцем мира и человека, именно потому что она — Его сердце. Только в ней происходит единение и объятие Бога и Его творений; только в ней и ей — присутствие Божие приносит человеку не насилие и рабство, но свободу и полноту, присутствие же ближнего становится источником вечной радости. В свете такой жертвенной любви Божией и собственного жертвоприношения, человек в состоянии созерцать и питаться сладостью лица брата своего; понять однажды и навсегда, что в действительности весь мир не стоит столько, сколько одна душа.

Такой любви мы причащаемся на св. Литургии, и учимся пронизывать, наполнять ей всю свою жизнь, таким же литургическим, т. е. христоподобным образом. В целом, смысл всего богослужения и всей нашей жизни, заключается в этом жертвенном приношении себя и мира Богу, ради приобретения Христа и Его Святого Духа как Хлеба Жизни. Литургическое богослужение изгоняет из ума и сердца человеческого всякое праздное слово сего мира, наполняя их словом Божиим, вополотившимся Словом, в виде Его евангельского слова, Его добродетелью, Им Самим. На этом богослужении уже не слышны наши праздные и нечистые слова: звучит только слово Божие и слово святых Его, от Божьего слова рожденное, созерцается только Божия добродетель и добродетель богоподобных друзей Его.

Наряду с этим, значительную роль в православной философии и евангельской антропологии играет литургический пост, его цель — коснуться, смирением, воздержанием и распятием, и человеческого тела, той же жертвенной любовью, которая выразилась в жертвенном заклании Христовой плоти, за жизнь и спасение мира. Если человеческое тело желает причаститься и преобразиться нетварными божественными энергиями, несотворенной славой и силой Христа вокресшего и узреть Его, оно, вместе с душой, должно стать общником Христовых страданий, через уподобление Его смирению и распятию. Без такого целостного уподобления, наше «воспоминание» Христа, Его личности и смерти, на Литургии и в жизни, становится для нас безжизненным обрядом, а наше причастие Телу и Крови Его, бывает в суд и в осуждение (ср. 1 Кор. 11,29). Потому что «Кто будет есть хлеб сей и пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней»(1 Кор. 11,27).

В заключение, следует подчеркнуть очевидный исторический факт: всякий раз, когда в человеке ослабевала вера в реальное присутствие Христа в Евхаристии, слабел и истощался страх Божий, слабела и исчезала ревность о добродетельной жизни, пропадал дух покаяния и жертвенной любви, т. е. дух подвижничества и аскезы. Недостаток веры в реальное присутствие Христа, в Его богочеловеческий подвиг, неминуемо влечет за собой ослабление нравственной ответственности людей, по причине потери критерия человеческого поведения. От нравственного примера, от его возвышенности или его низости, зависит возвышенность или низость самой жизни; размытость критериев морали, нравственности и подвига, размывает и уничтожает саму нравственность. Потеря критерия или его искажение, приводит к потере способности различия нравственности и безнравственности, добра и зла, добродетели и греха.

Не случайно, поэтому, что епископ, подавая новорукоположенному священнику Тело Христово, как «Залог жизни», предостерегает его страшными словами, что Господь спросит с него этот «Залог» на Страшном Суде; через Залог передавая ему и всю Церковь. Потому что там, где нет этого Залога, Церковь постепенно обмирщается, богочеловеческая полнота жертвенной любви, теряет свою глубину и заменяется, так называемым, «социальным» христианством. Любовь и блага такого христианства практически ничем не отличаются от любви внехристианской, и до известной степени, она может удовлетворить некоторые человеческие потребности, но она бессильна осмыслить и исцелить весь трагизм человеческого исторического существования.

Радостная встреча Бога и человека, человека с человеком, не может произойти на таком поверхностном уровне, она возможна только в глубине освященного и преображенного,освобожденного от всякого мрака, существа. Она неосущствима без евангельски–литургического личного покаяния, преображения и борьбы со страстями.

Этот духовный подвиг, должен быть и личным и соборным, должен охватить все древо бытия, от корней до кроны. Человеческое общество, не абстракция: оно собрание и собор реальных личностей. Поэтому и ответственность в нем и за него, прежде всего личная ответственность, ответственность всех за всех. Насколько бы человек не гуманизировал свои общественные структуры, они никогда не смогут заменить личного подвига, ибо молитва человеческого сердца, не молитва о гуманных структурах, которые обеспечивают ему удобство повседневной временной жизни: человек, как мы сказали — во всем и за всем ищет сладость лица другого и вечного утешения от созерцания и общения с ним. Когда безличная «социальная» ответственность заменяет личное покаяние и непрестанную борьбу против отчуждения от самого себя и других, тогда очень легко человеческие потребности становятся важнее самого человека, происходит смещение системы ценностей. Это происходит, когда человек теряет ощущение того, что истинная его полнота в лице другого, теряет ощущение его незаменимости. Порабощенный жаждой приобретения вещей, человек заменяет личную встречу — безличным общением вокруг вещей и предметов. Забывая, что человек живет не только ради хлеба, продает за хлеб личность и душу. От этой замены человека на его потребности и «хлеб», до революционного уничтожения миллионов людей во имя удовлетворения этих потребностей — остается один шаг… Тонко почувствовал эту тайну идолослужения Пастернак — идол остается идолом, будь то кровожадный Молох или еще более кровожадная богиня «будущего счастья всего человечества», в жертву которой приносятся миллионы конкретных личностей, во имя абстрактного счастливого человека.

Литургия, что значит Церковь, Церковь, что значит Бог и человек, Богочеловек, сплетает из жертвенной любви Христовой и христоподобного человека, вечный союз взаимного радования и созерцания лицом к лицу. Бог и человек, время и вечность, слеза ребенка и все человеческие страдания, все это еще на земле начинает собираться воедино и спасаться от забвения и уничтожения, становясь благоуханием Христовым.

Другими словами, за человеком остается выбор между жертвенной христоподобной любовью, в которой даруется и открывается лицо другого, как вечная радость и утешение, или жертвованием себя и другого, собственной похоти и вещам, т. е. идолам, и тогда другой становится источником муки и адского временновечного кошмара. Что значит человек остается перед выбором между служением Богу или идолам…

ЛИТУРГИЧЕСКАЯ КАТИХИЗА (ПОУЧЕНИЕ)

Прежде чем перейти к самой теме, нужно вкратце объяснить, что значит слово катихиза и что под ним подразумевалось в древние времена. Слово kathc»sij [оглашение, огласить] изначально имело смысл какого–либо поучения или сообщения какой–то вести устным словом. На основе некоторых новозаветных мест складывается впечатление, что весь ветхозаветный закон в то время понимался как поучение, катихиза (ср. Рим 2:18). Точно так же мы имеем в Новом Завете свидетельства о том, что под поучением христианами в то время подразумевалось не просто поучение в некоторых истинах, но поучение пути Господню (Деян 18:25; Гал 6:6) — kathcoumšnoj t»n ÐdÒn Kur…on, или целокупной жизни Христовой (ср. Лк 1:4). Это значит, что все содержание Нового Завета понято как поучение, катихиза. Из такого понимания развилось в первые века истории Церкви два рода катихизы: поучение для оглашенных, или поучение для тех, кто готовится к просвещению (крещению) и мистагогическая катихиза, или поучение для просвещенных (крещенных), имеющее целью ввести новопросвещенных в более глубокие тайны веры Христовой и более совершенные степени жизни во Христе. Целью и той, и другой катихизы было постепенное введение в догматы веры и просвещение Словом Божиим, через освобождение верных от ложных учений и ложного жительства, или, по словам Климента Александрийского, целью поучения было: верных «напитать во Христе духовной пищей».

Основное свойство катихизы древней церкви есть ее органическая связь с ее святотаинственной и богослужебной жизнью. Как проповедь в качестве особого вида обучения с самого начала была составной частью литургии, так и катихиза вообще: она изливается из святых таинств, особенно из таинства Просвещения и таинства Евхаристии, и вливается в них. Лучшее свидетельство тому — катихизы св. Кирилла Иерусалимского, которые в действительности представляют собой объяснение таинства Крещения, миропомазания и таинства Евхаристии, равно как и толкование Символа веры в том же самом святотаинственном контексте. Св. Амвросий Медиоланский в своих катихизах («О тайнах» и «О таинствах в IV книгах») толкует те же самые таинства и молитву Господню. Эта органическая связанность древней катихизы со святотаинственным и молитвенным преданием Церкви не случайна: это просто продолжение апостольского отношения к поучению и способу поучения. Сегодня установлено, что многие фрагменты из апостольских посланий, особенно из посланий апостола Павла, были первоначально богослужебными гимнами, переросшими затем в апостольское поучение. Это вырастание поучения из «закона веры», и через веру и молитвенный опыт вкушенных Даров Божиих, превращает его в радостное свидетельство об Истине, увиденной и пережитой. Отсюда его сила и его убедительность.

То, что справедливо для древней катихизы, справедливо и для церковного поучения всех веков. Об этой его связи с богослужением, единым истинным центром жизни общины верных, свидетельствуют не только древние катихизы, но и вся святоотеческая богословская мысль. Это между прочим подтверждает и церковный устав, предполагающий поучение в ходе богослужения, особенно в великопостный период.

Не следует, однако, упускать из виду, что церковная катихиза, как и жизнь Церкви вообще, проходила в течение времени через разные искушения. Основным искушением была и осталась опасность отчуждения от ее целостного содержания и укорененности в соборной жизни Церкви, укорененности, с какой мы встречаемся в то апостольское время, но и позднее, у святых отцов церкви. Одно очевидно из исторического опыта: правильный или односторонний подход к катихизе всегда зависел от правильного или неправильного отношения и подхода к самой тайне Церкви, тайне ее миссии в мире. Это справедливо не только для катихизы, но и для всех остальных областей церковной жизни. Так например, всякий раз, когда богословская мысль отчуждалась от живого и животворного Предания Церкви, она становилась — а через нее и катихиза, во многом от нее зависящая, — односторонней и рационалистической (это справедливо в особенности для Запада времен схоластики, но не только для Запада). Иногда опять–таки жажда неба и небесного уводила дух в развоплощенную духовность, т. е. в забвение о жизни во времени и в теле, в безответственное прекращение «искупания времени» (Еф 5:16. — Прим. перев.), что также отрицательно отражалось на катихизе. Когда случалось, что миссия Церкви ограничивалась только земным, только решением так называемых «социальных проблем» (тенденция, весьма присутствующая в новое время), тогда и катихиза, как и вся деятельность Церкви, теряла свое истинное содержание, методы и богочеловеческую глубину. Случалось (и сегодня случается), что в душах отдельных людей, а то и целых поколений доходило до помрачения и утраты чувства евангельского призвания к покаянию, спасению и обожению как единственной истинной цели христианской жизни; через это доходило до утраты здравого ощущения истинной меры и критерия добродетели и человеческого подвига вообще. В таких случаях и катихиза возвращалась к поверхностным моралистическим понятиям натуралистических религий и идеологий, к их методам и целям.