Послушание требует и предполагает отречения от своей воли, а это самый тяжелый подвиг и труд, но и награда за него великая. По словам аввы Руфа, тот, кто отрекся своей воли и полностью предался в руки Божии и в руки своего духовного отца, получит славу большую, чем от любого другого труда. Очевидно, что послушание имеет христологический и экклезиологический характер — благодаря ему в нас начинает жить Христос, человек уподобляет свою жизнь жизни Христа, а через духовного отца принимает Церковь как живое Предание и животворный союз. Христоподобным смирением, Бог превращает своих верных в один живой богочеловеческий организм Церкви. Господь открывается и дает благодать только смиренным, т. е. тем, для которых мера всего не собственная воля, но воля Бога и ближнего. Христологический характер послушания подчеркивает авва Иперехий, когда говорит: »Драгоценность монаха есть послушание. Стяжавший послушание и сам будет услышан, и с дерзновением предстанет пред Распятого, ибо распятый Господь послушлив был даже до смерти (Фил.2,8). (Авва Иперехий 8, 18–11). Авва Памво называет настоящего послушника исповедником, т. е. сравнивает его подвиг с подвигом мученичества, считая послушание вершиной добродетели. (Авва Памво, 3).

5. Вся жизнь монаха и каждого верного, это показывают примером и словом Отцы–пустынники, должна быть пронизана и наполнена молитвой. Отношение пустынников к молитве выражено в словах аввы Григория Богослова: »Молиться должно чаще, чем дышать». Такое отношение к молитве сохраняется в православном монашестве и в Православной Церкви вообще, вплоть до наших дней. Лучше всего его определил, недавно ушедший о. Иустин Попович, великий молитвенник нашего времени, в своем «Молитвенном дневнике» он записал: »Молитва — самый совершенный метод самопознания и самоотрицания». Для Отцов–пустынников она была единственно нормальным ритмом жизни и отношения человека к Богу и к творению. Поэтому они стараются наполнить молитвой всю свою жизнь, для них время молитвы не ограничивается чтением правила или богослужением; они молятся всегда и в дороге, и во время работы, и во время сна, непрерывно.

Молитва важнейший и очень тяжелый подвиг. «… Думаю, что нет большего труда как молиться Богу без развлечения, — говорит авва Агафон, — ибо, всегда, когда человек хочет молиться, враг старается отвлечь его, ибо знает, что ничто так им не противодействует, как молитва к Богу» (Авва Агафон, 9). Каждое движение к Богу, для пустинников, проверено молитвой, каждая встреча с человеком или каким–либо другим существом сопровождается ей, она предшествует каждому произнесенному слову или наставлению. Чтение Слова Божия немыслимо без нее. Даже сну отводится возможно малое время, чтобы вся жизнь протекала в молитвенном бдении и трезвенности. Примером такой молитвы может служить авва Арсений, о котором поведал авва Даниил: »…Поздно в субботу, на рассвете воскресного дня, он оставлял солнце позади себя и простирал руки свои к небу, молясь дотоле, пока не возсияет солнце в лице ему, после чего он садился» (Авва Арсений 30). Отцы различают внешний телесный труд и внутренний подвиг, внешнюю и внутреннюю молитву. Внешняя молитва выражена в чтении и пении, внутренняя — в тайном молитвенном хранении ума и сердца. Телесный труд и внешняя молитва полезны, но недостаточны. Авва Агафон говорит, что: »Человек подобен дереву, — труд телесный — листья, а хранение сердца — плод. Поелику же, по Писанию, всяко древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и во огнь вметаемо (Мтф. 3,10); то очевидно, что все попечение мы должны иметь о плоде, то есть о молитвенном хранении ума и сердца. Впрочем для нас нужно и лиственное прикровение и украшение, то есть — труд телесный» (Авва Агафон, 8 (13–11).

Надо подчеркнуть, что преподобдный Бенедикт Нурсийский свое известное правило — ora et labora, заимствовал у египетских пустынников. Об этом свидетельствует описанный в «Патерике» случай, который произошел с аввой Антонием. Случилось ему впасть в уныние и помрачение помыслов, тогда обратился он к Богу: »Господи! Я хочу спастись, а помыслы не позволяют мне, что мне делать в скорби моей? Как спасусь? — И вскоре встав, Антоний вышел вон, — и вот видит кого–то похожего на себя, который сидел и работал, потом встал из–за работы и молился, после опять сел и вил веревку, далее опять встал на молитву. Это был Ангел Господень, посланный для наставления и подкрепления Антония. И Ангел сказал Антонию: и ты делай так, — и спасешься!» (Авва Антоний, 1). Этот пример показывает, что молитва органически связана с трудом. Истинная молитва — деятельная молитва, а истинное дело — молитвенное дело. Такая взаимность и согласованность труда и молитвы, одно из главных правил пустыннической жизни. Ибо, как сказал авва Моисей — »где нет согласия труда и молитвы, напрасно всякое дело» (Авва Моисей 17). Другой пустынник, Авва Лукий, а он один из многих, стяжав по благодати Божией непрестанную молитву, трудился и молился целый день, словами псалма: «Помилуй мя Боже…» Часть заработанного он тратил на пищу, а остальное раздавал нищим, чтобы пока он есть или спит за него молились принявшие от него милостыню.

В целом же, и бегство в пустыню и все устроение пустыннической жизни, направлены на то, чтобы ограничить все земные попечения самым малым, а служение Богу и молитва — сидение Марии у ног Иисусовых, «благая часть», по словам Самого Спасителя, стала «единым на потребу».

6. Но для Отцов–пустынников, и жизнь и молитва невозможны без поста. Своим опытом они познали и открыли то, о чем свидетельствуют сейчас современная медицина и психология: единство тела и души во всех своих проявлениях, точнее, единство человеческого существа. Душа животворит или мертвит тело, тело воздействует на душу — позитивно либо негативно. Человек, каждое мгновение участвует мыслью, словом, делом, в добром или злом. Поэтому не может быть настоящего совершенствования без совершенствования внутренней жизни человека, так же как и не может быть духовной жизни без активного участия в ней тела. «Постимся, братья, духовно и телесно», призывает верных Православная Церковь каждый год в дни св. Четыредесятницы, подчеркивая, что пост значит не только воздержание от пищи, но прежде всего, воздержание от злых помыслов, желаний и дел: телесный пост необходим как помощь в борьбе со страстями, особенно с высокоумием и гордостью — корнем всякого зла. Тело же, которое вместе с душой участвует в грехе, должно участвовать с ней и в приобретении добродетели, чтобы вместе они приняли дары Божии.

Авва Иперехий говорит о посте, что «он — узда греха» (Авва Иперехий, 2). Цель телесного поста не умерщвление тела, но избавление от страстей. Ибо, говорит Авва Пимен, — «мы хотим умервщлять не тело, а страсти». Телесный пост требует прежде всего чистоты совести, которая равна «прямому пути спасения». Так же как и без чистоты совести пост становится не чист, так и без поста невозможно приобрети чистоту совести. «Адам, — говорит Авва Исидор Пресвитер, — прельстился снедию и был изнан из рая, а Лот, упившись вином впал в блуд» (Авва Исидор Пресвитер, 1).

Пост органически связан с евангельским покаянием, с очищением души и тела, чтобы тело могло стать храмом Божиим, а душа священнослужителем в этом храме (о. Иустин Попович). Пост, как и всякая доброе дело, должен совершаться в тайне, ибо тот, кто воздерживается от пищи и гордится, пусть лучше есть мясо. Пища входит не только через уста, но и через уши, в виде похвал, говорит авва Зинон. Потому тот, кто хочет истинно поститься, пусть постится всеми чувствами. Истинный пост, прежде всего пост от скверных мыслей и дел, без этого телесный пост не будет принят Господом. У преподобного Иоанна Колова мы находим такое, образное, объяснение смысла поста — «Если царь захочет взять неприятельский город, то прежде всего задерживает воду и съестные припасы: и таким образом неприятель, погибая от голода, покоряется ему. Так бывает и с плотскими страстями, если человек будет жить в посте и голоде, то враги, будучи обессилены, оставят душу его» (Авва Иоанн Колов 3, 20). Пустынники постились с исключительной строгостью и придавали этому особое значение. Только любовь к братьям, когда они посещали или принимали кого–либо из них, могла заставить их временно отступить от своего правила. Но опять же, когда кто–то из отцов нарушая правило из любви к брату, делал это «радостно принимая оное, чтобы мучить себя в келье», т. е. принимая на себя после этого еще больший подвиг (Авва Макарий 10,29). Таким образом они исполняли заповедь Божию о любви к ближнему и совершали в тайне свое строгое монашеское правило.

Основа этики и духовной жизни Отцов–пустынников — в том, что все добродетели неразрывно связаны и вырастают одна из другой; соблюдение одной заповеди невозможно без соблюдения других.

Пост имеет прежде всего духовный смысл и органически связан со всей духовной жизнью. Это видно из слов аввы Евпрепия — «Страх Божий, смирение, скудость пищи и плач, пусть всегда сопровождают тебя» (Авва Евпрепий 6). В этом смысле очень важно подчеркнуть, что конечная цель поста не исполнение правил и закона, но абсолютное посвящение души и тела Богу, смирение тела, чтобы душа, свободная от его тяжести, могла достичь истинной свободы, одновременно возвращая её телу. И кроме того, цель поста — углубление чувства святости насущного хлеба и приобретение истинной любви к Богу и ближнему, достижение более благодатных возможностей проявления этой любви.

Здесь необходимо подчеркнуть еще один очень важный факт. По ощущению и пониманию пустынников — пост никогда не был и не мог быть самоцелью. Он всегда только средство и подготовка души, к тому чтобы Господь мог сойти в нее и поселиться в ней. То, что можно сказать о посте, можно сказать и о любой другой добродетели: спасение нельзя заслужить, о каких–то заслугах человека перед Богом, единственным Спасителем, не может быть и речи. Цель поста и всех добродетелей — познание собственной немощи и человеческого труда в тайне спасения. Добродетель сама по себе не спасает, она только помогает стяжать смирение и рождает сознание, того что единственное спасение человека в Боге и молитве к Нему. Здесь мы встречаемся с одним парадоксом и антиномией, на которых построено все православное учение о соотношении добрых дел и благодати Божией, т. е. вся православная этика и духовная жизнь: Посту и добродетели придается огромное значение, но не как средству достижения спасения, но как пути воспитания глубокого смирения перед Богом и пробуждения сознания полной человеческой немощи в спасении своими силами и «добрыми делами». Складывается впечатление, что потеря ощущения этого парадокса духовной жизни, стала одной из главных причин бесконечных пререканий внутри западного христианства, особенно после эпохи Возрождения, о соотношении «добрых дел» и благодати — крайность, породившая другую крайность — полное отрицание добрых дел. В действительности, добродетели и доброделание сами по себе не спасают, в этом смысле надо понимать слова аввы Иоанна Колова — «Врата к Богу есть смирение, и отцы наши многими скорбями, радуясь вошли в град Божий…. Смиренномудрие и страх Божий выше всех добродетелей.» (Авва Иоанн Колов «).

7. Пост и молитва, вот крылья души, без которых человек не может свободно лететь к Богу. Но по Отцам–пустынникам, духовная жизнь заключается не только в посте и молитве, но как мы уже подчеркнули, в одновременном исполнении всех Божиих заповедей, в непрестанной борьбе со страстями и искушениями. Ибо, по словам аввы Агафона — »без соблюдения заповедей Божиих невозможно стяжание добродетелей» (Авва Агафон 3), а авва Памво добавляет — »Исполнением заповедей и заветов Старцев стяжается благодать Божия» (Авва Памво, 17). Заветы Старцев, о которых говорит авва Памво, эти те же заповеди Божии, но пережитые в собственном опыте, испробованные собственной кровью. Они — опытное свидетельство переживания прикосновения и общения святых Старцев с Богом, свидетельство высоты возможностей человеческой природы. Старцы, принявшие на себя многие подвиги и испытавшие на себе много больше того, чему они учили других, указывают как на основу духовного опыта — на «царский путь», т. е. разумный и самый «безопасный» путь достижения Царства Божия.

По учению Отцов–пустынников, исполнение заповеди не зависит от одного только желания её исполнить. Исполнение заповеди зависит от многих обстоятельств, от времени, возраста, состояния здоровья и духовной подготовленности. Далеко мог бы нас увести глубокий анализ психологии пустынников, раскрытой в наставлениях и изречениях; их видения человеческой души, взаимной зависимости и связи всех добродетелей, в процессе их приобретения; страстей и образа порабощения ими души и сердца. Каждый из пустынников, с которыми мы встречаемся в Отечнике, имеет свой особый дар, а все вместе, они полны удивительным смирением, божественным огнем и даром рассуждения. Они не проповедают о добродетелях, они воплощают их в собственной жизни, тихо светятся ими. Каждому из них свойственно глубочайшее уважение к личности другого человека, в какой бы тяжкий грех тот не впадал. Они не хотят быть ни учителями, ни судьями, по их пониманию, поучение — это уже осуждение другого, превозношение над ним. «Учить может лишь тот, кто сам здоров и бесстрастен» (Авва Пимен 127) — вот их основной принцип отношения к себе и к другим. А так как ни один из них не считает себя здоровым и бесстрастным, все они избегают роли учителей.

Подчеркивая важность значения всех добродетелей и исполнения всех заповедей, пустынники, однако же, особое значение придают добродетели рассуждения. Так, авва Антоний Великий говорит, что всякий подвиг, совершенный без рассуждения — ведет в погибель и удаляет от Бога. Рассуждение, означает дар различения того, что полезно и что вредно, оно очень важно в отношении к другим людям (ср.Авва Миос, 2), оно заключается в способности различения истины и лжи (Авва Никон 1). Тот, кто обладает этим даром от Бога, все что делает и говорит, делает и говорит с одной целью — духовной пользы и спасения ближнего. Рассуждение, суть которого — мудрость и разум, Авва Пимен сравнивает с секирой в опытных руках, легко секущих дерево (Авва Пимен, 52). Человек имеющий дар рассуждения всегда знает, когда говорить, а когда молчать, он подражает Богу и в речах и в молчании ( ср.Авва Пимен 147), в трезвости и мудрости, в нахождении меры во всем. Аскеза без рассуждения, не знающая меры, становится тиранической бесовской аскезой, которую следует отличать от божественной «царской» аскезы, основанной на умеренности и рассуждении (Мать Синклитикия, 13). Другими словами, рассуждение должно быть свойством всякой добродетели, оно должно «управлять душой» (Мать Синклитикия, 17) и всеми поступками человеческими, стать внутренним мерилом всей жизни.