Вот путь Христов; но этот путь говорит нам и о нас самих, ибо это наш грех; грех всего человечества, но и каждого из нас, потому что грех земли сплетается из мелких и из крупных грехов каждого человека. Наш грех, мой, твой, ее, его грех ложится на Христа, как эта смертоносная хламида, как эта смертность, которая собирается со всего Иордана, чтобы осталась в нем только спасительная чистота. Как мы отзовемся на это? Бог отдал Своего Сына на смерть, невинного, беззащитного; и этот Сын человеческой и Божественной любви свободной волей на Себя принимает все, что Бог на Него возложил. Как мы отзовемся на такую любовь, на Божественную любовь и на человеческую любовь Христа? Как бы мы отозвались, если бы кто-либо из наших близких, друзей или кто-то нам совершенно чужой свободно, без принуждения отдал свою жизнь для того, чтобы вырвать нас из смерти? Апостол Павел дивится этому и говорит: Едва ли кто отдаст жизнь за своего друга, а Христос отдал свою жизнь за нас, когда мы были Ему врагами, когда мы служили, поклонялись греху, когда мы любили грех больше правды, больше Него...

Так же как каждый из нас может отдать свою жизнь или отказать в ней ближнему, Он был свободен как человек сказать: “Возложенное на меня Отцом Я не могу принять в плоти Моей человеческой!” Он все знал, Он знал, что будет, — и Он это принял.

Вот над чем нам надо крепко-крепко задуматься, когда мы живем так, как мы живем, а не так, как Господь Своей жизнью и смертью нас молит жить.

 ***

Когда мне за многие последние годы приходилось говорить о страстях Господних, я старался сосредоточивать внимание на Самом Спасителе Христе. Сегодня я хочу говорить больше о тех людях, которые принимали участие в этом последнем, крестном пути Господнем, начиная с Вербного воскресенья.

Когда мы думаем об участниках этой страшной, страдной поры, мы всегда думаем о “них”, как бы говоря: “Был я тут, этого бы я не сделал. Я бы все понимал, я бы на все отозвался, ничего бы не испугался, если только я тогда знал бы Христа”. Но на самом деле это не так. Если посмотреть на себя честно, то можно себя узнать в каждом из участников этой страшной поры; и не в лице Христа, Божией Матери или тех, которые остались верными хотя бы ненадолго, но в лице тех, которые оставили Его.

И вот сейчас я хочу начать с Вербного воскресенья. Вербное воскресенье — праздник. Мы видим теперь, через две тысячи лет, как Спаситель входит в Иерусалим, как Он окружен приветственными возгласами, криками толпы. Где-то слышится голос и тех, которые хотят заставить эту толпу замолчать, которые Христа не приемлют. Но в основе мы видим вход Господень в Иерусалим как торжество, как момент, когда Он царственно, с миром въезжает в Сион, в Иерусалим, в град. Это, однако, только самая яркая сторона; что же в это время происходило? В это время толпа встречала Христа, ожидая, что Он восстановит Царство Израильское, что Он станет во главе восстания против римлян, обеспечит общественную и политическую свободу, и восстановится то, что когда-то было: независимость. А на самом деле Христос въезжал в град Иерусалимский, как пророки сказали, не на коне, словно победитель, а на осле, указывая этим, что Он приходит с миром, а не с войной, не как грозный царь, а как кроткий Спаситель. И в этом торжестве народа, в этих криках, в этом шуме только Христос знал, что все в Нем ошибаются, включая даже учеников; все думают о земном, не о небесном, и придет момент, когда разочарованные в Нем обратятся против Него с гневом, с яростью, со всей неблагодарностью своей, потому что Он обманул их надежду... Вход Господень в Иерусалим пронизан этой двойственностью. В этом смысле это страшный праздник, потому что в середине этого праздника Спаситель Христос — один, совершенно один; приветствуют не Его, приветствуют воображаемого политического вождя. И Он знает, что пройдет немного дней, как вся эта толпа будет кричать: “Распни, распни Его! Он нас обманул, Он обманул мою надежду, Он солгал против моей надежды”. Вот одиночество Христа среди этой толпы.

Но где же мы в этой толпе? Неужели мы воображаем, что мы единственные понимаем Его пути, что мы всей душой с Ним!? Если бы это было так, то уже давным-давно в наших душах, в наших семьях, в нашей общественной жизни, в наших государствах мы создали бы Царство, которое не от мира сего, — Христово Царство. Наши отношения со Христом, наше отношение ко Христу такое же запятнанное, замаранное, как тогда; Он один. А вместе с этим, у нас Евангелие, у нас опыт двадцати столетий, мы знаем то, чего не знали ни евреи, ни язычники того времени о Христе, но все равно как будто не понимаем.

И нам надо опомниться; надо задуматься очень глубоко, очень крепко над тем, что происходит в этом торжестве; не запутаться, а стать в это момент со Христом и далее идти со Христом.

Дальше разверзается Страстная; нарастающее разочарование тех, которые во Христе хотели видеть того, кем Он не был, и возрастающий с разочарованием гнев: Он их обманул, последняя их надежда разбита, и нарастает желание отомстить Тому, Кто столько сделал и, однако, обманул основную надежду. Он исцелял больных, воскрешал мертвых, проповедовал новую жизнь — это было хорошо; Он как бы готовил людей к тому, что все это Он сделает достоянием Своего народа. Но Он этого не сделал, — распни, распни Его!

Тайная вечеря. Ученики собрались вокруг Спасителя; Он ведет с ними долгую беседу. В Евангелии от Иоанна речь идет только от лица Христа; но можно себе представить, что были паузы, периоды молчания, размышления, вопрос или высказывался, или зарождался в чьем-то уме и сердце, и на него Христос, всеведущий, любящий, отвечал. И вот в этой группе людей происходит ряд событий.

Христос встает и хочет умыть ноги Своим ученикам. Он среди них, как слуга среди своих господ... У них недоумение; а Петр говорит: Нет! Не умоешь моих ног!.. И Христос ему отвечает: Если Я твои ноги не умою, то у тебя не будет части со Мной... С каким смирением нам надо принимать Божии услуги. Мы ведь постоянно молимся Богу: “Господи, помоги! Господи, сотвори! Господи — дай!” Разве это не то же самое, что сказать: “Господи, умой мои ноги!” Мы считаем это молитвенным дерзновение, верой; но отдаем ли мы себе отчет в том, что, молясь таким образом, мы часто как бы требуем от Христа, чтобы Он стал слугой, — слугой наших реальных нужд или мимолетных желаний: “встань из-за стола, сними верхнюю одежду, препоясайсяполотенцем, налей воды в таз, умой мои ноги, — я устал, мне что-то нужно, я чего-то хочу”. Можно задуматься над этим.

Среди учеников и Иуда; ему тоже умывает Господь ноги; Он без разбора умывает ноги ученикам; Он все об Иуде знает, но Он и к нему относится, как слуга к своему господину, потому что Он пришел и его спасать, если только Иуда даст, позволит спасти себя.

И тут, когда Христос говорит о том, что придет волк и рассеет овец, что все Его скоро оставят, Петр бахвальствует: “Если и все Тебя оставят, я не оставлю Тебя!” И что? Через несколько часов он не только заснет во время страшной Гефсиманской ночи, но позже отречется от Христа, чтобы спасти себя от возможной опасности, со страху. Другие ученики тоже чувствуют, что они за Христа и на плаху пойдут, — но все Его оставят... Легко нам дивиться этому, но не то же ли самое мы делаем постоянно: нам стыдно называться Христовыми, нам стыдно сказать, что мы православные, нам стыдно поступать наперекор течению, нам боязно. Только в храме, только когда мы между собой, мы вдруг делаемся смелыми — но не перед лицом даже мнимой опасности, даже насмешки, даже пожимания плечами...