В сердце родится тихая грусть... Укор? Раскаяние? Почему мне всегда было «некогда»? Почему я впервые приобщаюсь к этому счастью? Боже мой, как скудна была доселе моя жизнь! Как много я упустил! Какое богатство я утратил!.. Я вижу, я понимаю: это благостное лоно могло прожить без меня еще целую вечность... И все же... Оно как будто бы ждало меня, готовило мне дары, оно согласно принять меня и осчастливить. И ныне прощает мне — и мое долгое отсутствие, и мой поздний приход... Мне будет все предоставлено, все открыто, все даровано — если только я открою ему мое сердце и буду внимать и созерцать...

___________

Какое странное чувство охватывает человека у самого края воды... Плещущая волна как будто хочет сказать: «досюда и ни шагу дальше» — и тем самым она пробуждает в душе потребность, настойчивое желание переступить этот предел и проникнуть дальше указанного... Она манит и дразнит — и не пускает... Нет, она, конечно, пускает и даже приглашает; но только эта нежная влага слегка расступится, ласково охватит меня и вымочит... Кто робок от природы, тому надо беречься; тут уже не избежишь, не спасешься, сухим не выйдешь: краткий, плещущий набег — и кончено, попался... И сразу — робости как не бывало... Какое бережливое прикосновение, какая гостеприимная встреча, какое любовное обхождение. Упоительно и радостно... Успокаивает и возбуждает... Единственное в своем роде наслаждение. Но теперь предел перейден, дело сделано — и хочется перейти его еще раз и еще раз... проверить первое ощущение, повторить ласковый прием... И — отдаться этой дивной стихии: трогать ее, гладить; ласкать, будоражить, дразнить, разбрызгивать, плыть, нырять, глотать ее, исчезнуть в ней,— и наслаждаться ею. И все время испытывать её жизнь и ее привет: воспринимать ее любовь и отдавать ей свою... Пока не наступит полное единение, совершенная близость: пока из блаженной игры не возникнет светлая дружба...

___________

Одеваюсь и ложусь, утомленный, у самого берега в тени старой пинии и прислушиваюсь к голосу моря. Оно как будто хочет успокоить меня, погасить мое возбуждение, может быть, — усыпить меня, чтобы я отдохнул от непривычного счастья: от этой глубокой дали, которая раскрыла и подготовила мое сердце, и от этой ласковой игры, которая его наполнила и опьянила. Я закрываю глаза и предаюсь вниманию. Множество струящихся и лепечущих голосов шепчут мне о чем-то едином: сначала я слышу как будто тихие упреки, но они тают в дыхании ласкового прощения; потом я различаю нежные утешения: от них исчезает последняя тень грусти и исцеляется скорбь моего сердца, а потом идут надежды и обетования: они исходят из некой древней, мирозабвенной глубины и повествуют мне о райской жизни и о ее дивной невинности...

Сердце наполняется сладостным, непонятным счастьем — легким, зовущим и ни к чему не обязывающим. Хочется без конца внимать, только благодарить и ничего больше не желать. И каждый миг набегает тихий шорох волны: она булькает и ласково шепчет, как будто понимает меня и хранит мой покой; она пенится и замирает, словно ворожит надо мной; нежно вскипает и шелестит, и дышит на меня, будто хочет вызвать во мне несказуемые видения — и погрузить меня в блаженные сны, и уверить, удостоверить меня, что это не сны, а пророчества и обетования...

Я и доселе не знаю, что я тогда, убаюканный шепотом волн, спал или бодрствовал? или, может быть, я проснулся во сне к новой жизни? То, что было — исчезло и никогда больше не появилось. Но я чувствовал, что вечное и благое лоно мира приняло меня в свою тихую любовь и раскрыло мне свои чистейшие пространства... Мне было позволено взглянуть в эти тайные недра бытия, коснуться тех мест, где мы все обитали некогда в доверчивой невинности, где нас и доселе ждут Божие прощение и Божия любовь... И с тех пор я ношу в сердце непоколебимую уверенность, что все страдания человека осмысленны и необходимы; что он должен выстрадать себе свободный и целостный возврат к Богу; и что всех нас ожидает любовное прощение, благостный покров, исцеление к невинности и мудрость блаженного созерцания...

__________

Когда я пришел в себя, солнце заходило, исчезая в море, и я не знал, долго ли я был в отсутствии. Я лежал на берегу под пинией, и все, испытаное мною, казалось сном. И только поток счастья владел всем моим существом. Это счастье было подобно свету, а свет испытывался как любовь, а любовь дарила исцеление и упоение. И я чувствовал, что приобщился некой неизмеримой, неистощимой благости, для которой землерожденные еще не нашли верных слов, а то, что я сам мог выразить в словах, казалось мне только преддверием святыни, только папертью узренного мною храма...

Мое лицо было влажно. Не слезы ли это? Но тогда это слезы исцеленного, слезы счастья и благодарности... Или, может быть, это был привет моей новодревней пер-вородины? Тогда я хотел бы сберечь его на всю жизнь и передать его другим людям, чтобы они испытали испытанную мною радость прощения и обновления.

И теперь, если меня посещает горе или овладевает мною тоска, и слезы появляются на глазах, то это уже другие, новые слезы, которые я не умею отличить от блаженной влаги моей первородины... Ибо я посетил некий божественный берег и знаю наверное, что для сердечной боли есть мера, а для любви и прощения — меры нет; и еще, что всякая боль и всякое горе есть только подготовление к блаженству, есть только первая ступень к просветлению духа...