Нельзя не заметить, что и эта картина во многом напоминает ту, что дается в Ветхом Завете: «И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время» (Быт 6:5). Предел умножению греха кладет закон. Так появляется Декалог, формулировки которого заставляют вспомнить о том, что ужасает и Гесиода. Это и ложная клятва, которой человек один вредит другому — девятая заповедь, это и зависть — десятая заповедь. Тот фрагмент из Гесиода, который был процитирован выше, говорит именно об этих двух последних заповедях Десятисловия.

Если же разобрать античный материал по–настоящему серьезно, то здесь могут быть найдены аналоги и другим заповедям. Разумеется, за исключением первых, то есть тех, которые напрямую связаны с Откровением и той правдой, которую возвещает человеку не Неведомый, если использовать термин апостола Павла, но именно Открывшийся Бог — Бог, который вывел тебя (именно так!) из земли Египетской.

В отличие от моральных постулатов, формулируемых античными авторами и восточными мудрецами, заповеди Моисея отличает не абстрактный морализм, а конкретная обращенность напрямую к тому, кто слушает или читает этот текст в данный момент. При этом по содержанию аналоги практически всех заповедей можно с легкостью найти в греческих текстах VII‑VI веков до н. э.: в эпосе или лирических поэмах, в крайнем случае, у Эсхила или Софокла.

Другой античный поэт, живший на семь веков позже Гесиода, Овидий, современник Августа и, таким образом, Иисуса, возвращается к образу сменяющих друг друга веков: Золотой сменяется Серебряным, Серебряный — Медным, Медный — Железным. Золотой век, по Овидию, отличает то, что люди тогда spontesua sine lege[idem rectumque colebant, то есть сами собой, спонтанно, без какой‑то идеи, без какого‑то внешнего принуждения и т. д., без закона, (sine lege) практиковали (именно не «соблюдали», не «хранили», а активно практиковали)fidem rectumque - «верность и правду», а точнее, «верность правде», поскольку здесь виден явный гендиадис[5], — как бы внедряя в жизнь верность справедливости, подобно тому какcolit, то есть обрабатывает свое поле земледелец.

Верность той справедливости, которая здесь, в латинском тексте Овидия, названа словом rectum (по–гречески это, разумеется, будет 6ixr, «дике», справедливость). Отсюда греческая богиня Дике, но отсюда же и евангельское слово «дикеосини» (5ixaioai3vr)) - справедливость, — например, в словах Нагорной проповеди «блаженны изгнанные правды ради» (Мф 5:10), то есть из‑за их справедливости.

Итак, с точки зрения Публия Овидия Назона, древний человек, не зная закона, сам по себе жил по правде, верность этой правде воплощая в практических делах. Именно об этом говорит апостол Павел, когда пишет о том, что не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут. «Ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, — говорит дальше апостол Павел, — то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их» (Рим 2:14–15). Вообще у апостола Павла можно найти немало точных цитат из греческих авторов. Что касается латинских авторов, здесь все обстоит сложнее, поскольку ни сам апостол Павел, ни его сотрудники не знали латыни. Поэтому утверждать, что он цитирует здесь или использует Овидия, довольно сложно. Скорее, оба они, и апостол Павел, и римский поэт, берут эту формулу из какого‑то общего греческого, скорее всего, александрийского источника, который нам неизвестен.

Итак, древние люди sponte sua sine lege, то есть не зная закона, воплощали в жизни fides - верность или веру. Там, где нет закона, там fides абсолютно необходима, но природа ее такова, что без особой поддержки свыше, поддержки, которую мы называем словом «благодать», она уязвима и хрупка. И именно поэтому (в силу ее хрупкости) Золотой век в конце концов сменяется Железным.

Еще одна цитата из «Метаморфоз» Овидия:

С вредным железом тогда железа вреднейшее злато вышло на свет и война, что и златом крушит, и железом, в окровавленной руке сотрясая со звоном оружье. Люди живут грабежом; в хозяине гость не уверен, в зяте — тесть; редка приязнь между братьями стала. Муж жену погубить готов, она же — супруга. Пало, повержено в прах благочестье.

Коль скоро pietas — благочестье - iacet, то есть лежит поверженным, как воин на поле боя, то fides – верность или вера — теперь уже не является той путеводной звездой, что поведет человека по жизни. Теперь человеку требуется закон, который будет останавливать его своим «нельзя» в тех случаях, когда тот будет его переступать. «Нельзя», «недопустимо», «грешно», «запрещается», «не позволено» и т. д. — вот те многочисленные формулы, которые в древних законодательствах у разных народов, в том числе и у греков, вводят те или иные положения.

В отличие от них Десятисловие, или Десять заповедей Моисея, в содержательном плане предваренное и повторенное десятки, если не сотни раз, в плане формы резко выпадает из всех этих текстов — вавилонских, греческих, ассирийских, римских и т. д. Выпадает своей обращенностью к человеку, к тому, с кем сам Бог говорит на «ты». Иначе говоря, Десятисловие отличается от любого другого древнего законодательства своим императивом, своей обращенностью к живому и конкретному человеку.

В Афинах, на Акрополе, долгое время, веками, хранились так называемые кирбы. В III веке до нашей эры их видел писатель Полемон из Илиона. Перевод текстов этого писателя был нами сделан в конце семидесятых годов (тогда же он был опубликован в «Вестнике древней истории»).[6] Кирбы представляли собой деревянные пирамидки, на которых были написаны законы Солона, и даже чисто внешне напоминали ветхозаветные скрижали. Напоминали они скрижали и по содержанию, потому что в этих законах были сформулированы какие‑то главные постулаты, сообразно которым должен жить человек. Они всегда сохранялись на Акрополе как настоящая святыня для всякого афинянина, как минимум в течение четырех веков. В них, если сравнивать кирбы с законами Солона со скрижалями

Завета, не было только одного — обращенности к человеку, в которую уже заложен элемент диалога, диалога между Богом и человеком, и наоборот — человеком и Богом, тех отношений, которые строятся по принципу Я — Ты, Ты — Я, о чем так много говорили в течение первой половины XX века такие богословы как Мартин Бубер, Габриэль Марсель, отец Сергий Булгаков и С. Л. Франк, того диалога, что является непременным условием того, чтобы благодать Божия начала действовать в нас.

Старший современник Овидия Вергилий тоже знает о теории Золотого века и исповедует теорию Золотого века или Сатурнова царства, но только, в отличие от большинства античных мыслителей, Вергилий считает, что Золотой век еще вернется, причем очень скоро, на грешную землю. В четвертой из десяти своих эклог и пастушеских поэм Вергилий восклицает: