Так проходили годы. В начале Первой мировой войны брат Шарль был убит случайно забредшими сюда людьми из другого племени, которые думали найти в его хижине оружие. Конечно, никакого оружия там не было…

Вот, мне кажется, что первым человеком XX столетия был именно он, брат Шарль. Ученый, педагог, писатель и по–своему поэт, автор потрясающих комментариев к Священному Писанию и размышлений над его текстом, в прошлом офицер, и тоже, как говорят, блестящий, великий аскет и подвижник, человек любви, человек, который сумел рассказать людям о Христе не словами, а самой жизнью; человек, который умер как мученик.

Он — в то время, когда, по словам А. Ахматовой, начинался не календарный, а настоящий XX век, — стал первым представителем этого нового столетия.

* * *

А вслед за ним идет мать Мария (Скобцова) - поэтесса, философ и ученый, автор нескольких поэтических книг, автор блестящих философских очерков, автор многих книг и вообще одна из самых блестящих представительниц интеллектуальной эмиграции.

В русской эмиграции в Париже мать Мария становится монахиней, надевает апостольник и начинает служить тем, кому плохо. Она создает и ночлежные дома, и столовые для бедных, уже старых и больных русских людей в Париже. Попадают в эти дома и русские, и не русские. Она, не имея никаких средств для финансирования, находит какие‑то способы для того, чтобы собирать продукты, варить обеды и кормить этих людей, которые иначе бы умерли с голоду. В конце дня она приходит на парижские рынки с большим мешком, и торговцы отдают ей что‑то — кто что может. Однажды мне пришлось разговаривать в Париже с одним старым жителем Монмартра, который на рубеже 30–40–х гг. торговал в «чреве Парижа». Он сказал: «Я знал русскую монахиню, которая приходила на рынок с мешком. Иногда мы ей давали какую‑то еду для ее подопечных».

Мать Мария сумела прожить жизнью, очень похожей на жизнь брата Шарля, но только в условиях большого города, в условиях, когда русские эмигранты начали стареть и болеть, а затем началась война. Православная в католическом Париже, тоже немолодая и больная, чудовищно близорукая, без очков терявшая способность найти дорогу даже в тех местах, которые были ей знакомы, она была самой смелой, самой сильной только по одной причине: потому что с ней был Бог. «Сила Моя в немощи совершается» (ср. 2 Кор 12:9), — сказал Господь апостолу Павлу. На примере матери Марии (Скобцовой) эти слова иллюстрируются как нельзя лучше.

Война, массовые аресты среди евреев. Именно им начинает служить мать Мария, тайно проникая на парижский велодром, превращенный в концентрационный лагерь, и пронося туда воду и еду для детей. За это ее арестовывают, за это отправляют ее в конце концов в газовую камеру накануне Пасхи Христовой. Вот еще один человек XX века, вот еще одна биография, рассказанная пусть до предела кратко. Именно с этими людьми, именно с их опытом входим мы в следующий XXI век, входим мы в следующее третье тысячелетие.

Н= [17] *

Эдит Штайн — философ, профессор, автор книг и статей, молодая ученая леди. Еврейка по национальности, в ранней юности расставшаяся с верой отцов, ставшая агностиком, — она открывает для себя Бога через христианский, католический опыт святой Терезы*, становится монахиней–кармелиткой и умирает в фашистском концлагере.

Отец Таврион — православный архимандрит, прошедший через сталинский ГУЛаг, вкусивший там все, что можно было вкусить от этих бед и несчастий; человек удивительно солнечной и радостной веры; человек, благодаря которому в православие пришли сотни и сотни людей в 50–60–е, на рубеже 70–х годов, — еще один из самых светлых людей XX века.

Отец Александр (Мень) - проповедник, священник, богослов, великий катехизатор. Надо сказать, что каждый из них — и отец Таврион, и Эдит Штайн, и отец Александр (Мень), и мать Мария (Скобцова) - так же, как и мать Тереза из Калькутты, оставались верны тому пути, который избрали, оставались абсолютно верны своему исповеданию. И вместе с тем это были люди, которые жили поверх барьеров. Это были люди, которые трудились для всего человечества, хотя не всегда задумывались и не всегда догадывались об этом.

Надо сказать, что у отца Тавриона и отца Александра (Меня) был московский предшественник–отец Алексий (Мечёв). Вот еще один из граждан XX столетия. Глубоко погруженный в церковную жизнь православный священник, он на исповеди выслушивал всех, не делая никакой разницы между верующими и неверующими, христианами и нехристианами, православными и неправославными людьми. Он был открыт всем — а быть более верным православной вере, чем он был, наверное, очень трудно. В условиях большого города — а Москва все‑таки даже в начале века была очень большим городом — отец Алексий (Мечёв) жил подобно брату Шарлю де Фуко. Проповеди его сохранились, но, в общем, в них ничего особенного не найдешь: проповедовал он не словами, а самой жизнью.

* * *