Когда этот старый, безнадежно больной и немощный человек, за плечами которого было и противостояние нацизму, и 50–летнее священническое служение, и огромный опыт пастыря, своим надтреснутым голосом просил прощения, это производило впечатление и на верующих, и на неверующих. Каждая его зарубежная поездка была событием. И всегда паломничеством. Не случайно Папа, спускаясь по трапу с самолета, всегда склонялся ниц перед землею той страны, куда он прилетел, и целовал эту землю, как целуют кого‑то родного.

Мне довелось встречаться с Папой раз десять в его покоях, говорить о России, о нашей жизни, о Соловках… Соловки, о которых Иоанн Павел II знал очень хорошо, потому что лет 10 тому назад прочитал по–итальянски (тогда еще не выпущенную в русском варианте) книгу Юрия Бродского «Соловки. Двадцать лет особого назначения». Иоанн Павел II мечтал посетить Соловки в качестве простого паломника. Мечтал склонить колени у анонимных могил, потому что здесь никто не знает, кто где похоронен. Этого не случилось. А ведь он так любил Россию, так дорожил тем, что у него в гостях бывали русские. А главное — Папа так любил православие, считая, что христианство непременно должно дышать двумя легкими — западным и восточным.

Однажды я подарил ему Евангелие на церковнославянском языке, Папа попросил открыть его наугад и прочитать несколько стихов. Я читал по–славянски, а он, узнавая текст, повторял прочитанное на польском и итальянском… Мне кажется, что Евангелие он знал наизусть. Но дело даже не в этом. Главное, что Папа был человеком Евангелия. Когда‑то Франциск Сальский, французский святой, живший на рубеже XVI и XVII веков, сказал, что жизнь святого отличается от Евангелия тем, что оно похоже на ноты, а жизнь святого — на музыку, которая исполнена по этим нотам. Именно такой была его жизнь… В ней все было согласно с Евангелием. В ней все было Евангелием пронизано. В ней все светилось и искрилось светом Христа, который просвещает всех.

19 октября 1997 года, когда Папа прославил маленькую Терезу из Лизье как учителя Церкви, Евангелие во время мессы на площади San Pietro читалось не только по–итальянски, но и на церковнославянском языке. А затем Иоанн Павел II взял славянское Евангелие из рук дьякона и благословил им молящихся. Вечером того же дня я был у него во время ужина. Папа подарил мне золотой крест, благословил меня им и расцеловал как сына. Теперь я храню этот крест как святыню. Я, православный священник, в котором именно сына, именно родного человека увидел наш Папа — Иоанн Павел II.

«Останься с нами, Господи», — эти слова из пасхального гимна Папа положил в основу своего последнего обращения Urbi et orbi, прочитанного кардиналом Андже- ло Содано в пасхальное воскресенье на площади Святого Петра. Именно Господь, умерший и воскресший, не оставляет нас ни при каких обстоятельствах, если только мы сами Его не отталкиваем от себя. Папа учит нас, как нужно жить, чтобы Иисус всегда оставался с нами, чтобы Он и Его Евангелие составляли сердцевину нашей жизни. Помнится, 13 мая 1981 года после выстрелов Али Ахджи, которые чуть было не лишили Папу жизни, мне подумалось, что теперь, после такого ранения, Иоанн Павел II, которого я, конечно, будучи в советские времена «невыездным», не знал и никогда не видел, не проживет долго. От этого было очень больно. Но Бог даровал ему долгие годы, конечно, именно для того, чтобы все мы, общаясь с ним и вслушиваясь в его проповеди, становились лучше.

Но есть в жизни Иоанна Павла II и еще один аспект. Как‑то, прощаясь со мною, Папа сказал: «Я каждый день молюсь за тебя, Ежи». Обычно мы с ним говорили по- итальянски или по–французски, но обращался он ко мне, используя польский вариант моего имени — Ежи. «Я каждый день молюсь за тебя, Ежи». Он молился… Молился за сотни, тысячи, за десятки тысяч людей, имена которых держал в своем сердце. Он знал, что такое молитва, ее сила, он умел молиться…

И, хорошо помня всех, кто у него бывал и с кем он встречался, всех нас он посвящал Богу. Великую силу его молитвы я не раз испытал на себе. В эпоху сверхскоростей, интернета и мобильной связи, мы, сознавая, как важно живое слово, личный пример и мудрость проповедника, часто забываем о том, что Иисус научил нас прежде всего непрестанно молиться. Иоанн Павел II не забывал об этом никогда. Он молился сам и учил молитве других.

Чтобы понять, кем был Иоанн Павел II и почему ему удавалось так много, достаточно вспомнить, как он молился во время богослужения. Папа уходил в молитву полностью, с закрытыми глазами он держался за Крест и светился весь, словно свеча перед иконой. Но, что особенно важно, в этой молитве он не уходил от мира и от людей вокруг себя, не замыкался в своего рода затворе на глазах у миллионов, но, наоборот, полностью сливался с ними в одно единое целое по слову Иисуса «да будут все едино».

«Обращенная ко Всевышнему, моя молитва совершается вместе с Марией, вместе с возлюбленными паломниками в Фатиме, она сливается в одно благодатное делание, в котором мне бы хотелось пребывать всегда и вместе со всеми: с четками в руке, со сладостным именем Матери на устах и с песнью Любви — Милости Господни вовек воспою — в сердце». Так говорил он в Фатиме, когда приехал туда в мае 1982 г., ровно через год после покушения. Конечно, под руководством Иоанна Павла II подготовлено множество блестящих документов и весьма глубоких по содержанию энциклик (о каждой уже написаны и еще будут написаны десятки книг), однако тот, кто по–настоящему хочет познакомиться с Папой Войтылой, должен прочитать всего лишь небольшую книгу под названием «В час Розария». Ее опубликовал в начале 90–х годов в Риме Леонардо Сапиэнца.

В этой книге собраны тексты тех коротких проповедей, что Папа регулярно произносил (зачастую без подготовленного заранее текста) перед тем, как начать чтение Розария вместе с теми, кто собирался на площади перед его дворцом в Кастель–Гандольфо или в любом другом месте, где он возглавлял общую молитву с четками в руках. Как это обычно по вечерам делается в сельских костелах его родной Польши и повсюду, где живут католики. На самом деле — на всех континентах.

Особенность Розария состоит в том, что его можно читать в полном одиночестве, вдвоем или втроем, но можно, как делал это Папа, молиться по четкам вместе с тысячами собравшихся для этого людей. «Молитва Розария, — говорил Иоанн Павел II, — это молитва человека за человека, молитва человеческой солидарности, общая молитва искупленных, в которой отражаются дух и надежды первой Искупленной — Марии, Матери и образца Церкви. Молитва за всех людей мира и истории, живых или умерших, призванных быть вместе с нами Телом Христовым и стать вместе с Ним сонаследниками славы Отца».

Здесь речь идет все о том же: об удивительной силе молитвы, которая объединяет людей друг с другом и тем самым, как ничто другое, преображает нашу жизнь. Христианство — это семья. Иоанн Павел II иногда говорил об этом, но главное, просто показывал это каждому без всяких слов, когда оставался со своими прихожанами как отец с детьми на площади у собора Св. Петра или в любом другом месте и молился вместе с ними. Мне вспоминается встреча Папы с итальянскими школьниками. Это было в Риме в один из жарких летних дней, когда в пять часов, а именно тогда началась эта встреча, солнце жарит вовсю и воздух все более раскаляется. Папа казался усталым, а школьники шумели, орали, пели и вообще выделывали что‑то невообразимое. Иоанн Павел II был счастлив. Уходя, он еле держался на ногах, но при этом светился от радости. «Как хорошо!» — сказал он нам, войдя в притвор собора.

То же самое бывало, когда он встречался с шумными африканцами или арабами — не только с католиками, но с представителями всех без исключения исповеданий и религий. Иоанн Павел II — это человек, умевший преодолевать любые барьеры. Он не умел идти на «политические» компромиссы, но знал, как протянуть руку каждому и открыть ему навстречу сердце.

Не случайно, наверно, ушел он в радостные и ослепительно белые пасхальные дни. Смерть его была трудной, но какой‑то особенной, ибо каждому было понятно, что уходит он не в небытие, но к Богу. Именно как santo subito — «святой немедленно», — как восклицали собравшиеся на площади Святого Петра паломники в день его похорон. Смерть — «вершина прозрачности». Так писал Папа в «Римском триптихе», восклицая вместе с Горацием поп omnis moriar — «я умру не весь»… Ибо «все, что нельзя разрушить во мне, теперь стоит лицом к лицу с Ним, Сущим!».