Анна же Федоровна брала православие с его мистической и эстетической стороны, которые сливались в богослужении… Верой, переданной от отцов, или святыней детства православие для нее собственно не было… мать ее была протестанткой, а сама она воспитывалась в католическом пансионе… Православие было для нее религией приобретенной, как отвечающее мистическим потребностям ее природы». В сущности, об этом же писал в своих «Кавказских водах» Огарев: «Обе стороны, отрицание русской действительности и положительное ее развитие, выросли из общества 14 декабря.

Одна доросла до католицизма, другая — до православия, не замечая, что наша народность, полная раскола, может развиваться только на основании совершенной свободы совести».

Говоря об Александре Одоевском, с которым Огарев чрезвычайно сблизился на Кавказе, и о его религиозности, он замечает: «Был ли Одоевский католик или православный, не знаю… Он был просто христианин, философ или скорее поэт христианской мысли… Вообще церковь ему была не нужна, ему только было нужно подчинить себя идеалу человеческой чистоты, которая для него осуществилась во Христе». Далее, рассказывая о том, как повлиял на него Одоевский, Огарев говорит: «Вскоре я мог с умилением читать Фому Кемпийского, стоять часы на коленях перед распятием и молиться». К этой же теме Огарев обращается и в поэме «Юмор»: «в моей душе есть тихий свет»… и так далее.

Именно этот тип религиозности описывает А. Ф. Писемский в романе «Люди сороковых годов», появившемся в 1869 году. Его герой Павел Вихров приходит в дни Страстной недели в церковь; сначала он «беспрестанно переступал с ноги на ногу… любовался, как восходящее солнце зашло сначала в окна алтаря, а потом стало проникать и сквозь розовую занавеску, закрывающую резные царские врата», но «возвратился из церкви под влиянием сильнейшего религиозного настроения»…

Далее, говоря о религиозных переживаниях своего героя, Писемский замечает: «Чистая и светлая фигура Христа стала являться перед ним как бы живая». Затем во время причастия, — говорит Писемский, — у Вихрова «задрожали руки, ноги, задрожали даже голова и губы, которыми он принимал причастие; он едва имел силы проглотить данную ему каплю — и то тогда только, когда запил ее водой, затем поклонился в землю и стал горячо- горячо молиться».

На самом деле, романтической религиозности был не вполне чужд и такой, казалось бы, беспощадный критик христианства и полный рационалист как Герцен (вообще Вихров у Писемского — это sui generis среднее арифметическое из Герцена и самого Писемского). В начале «Былого и дум» Герцен вспоминает: «В первой молодости моей я часто увлекался вольтерьянством, любил иронию и насмешку, но не помню, чтоб когда‑нибудь я взял в руки Евангелие с холодным чувством»… «Евангелие я читал много и с любовью, по–славянски и в лютеровом переводе». «Во все возрасты, при разных событиях я возвращался к чтению Евангелия, и всякий раз его содержание низводило мир и кротость на душу», — пишет Герцен. Павел Вихров у Писемского во время болезни тоже «беспрестанно, лежа на постели, молился и читал Евангелие».

«Преображенное православие» (напомню, что это выражение Огарева!) - это одна из основных тем в «Людях сороковых годов» у Писемского, раскрывающаяся, прежде всего, на примере Неведомова. Писемский рассказывает, как домой к Неведомову приходит Вихров. На столе у того лежит череп.

«Череп, вероятно, означает напоминание о смерти? (спрашивает Вихров). Неведомое слегка улыбнулся. — Отчасти; кроме того я и анатомией люблю немного заниматься, — отвечал он.

— Ну, а Евангелие?

Неведомое при этом вопросе уже нахмурился.

— Евангелие, начал он совершенно серьезным тоном, — я думаю, должно быть на столе у каждого.

— А распятие, конечно, как распятая мысль на кресте, — подхватил Павел.

— Как распятая мысль на кресте, — повторил и Неведомое.

— И, наконец, Шекспир, — заключил Павел, взглядывая на книгу в дорогом переплете».