Именно чувствуем. Ибо очень часто ничего не знаем об этом, а зачастую и просто забываем, что Бог присутствует в этом трудном мире, как и обещал Он устами Иисуса: “Я остаюсь с вами во все дни до скончания века” (Мф 28: 20). Мы именно чувствуем это, не зная, и понимаем не умом, но сердцем, что Господь разделяет с нами любую нашу беду во всей ее полноте. Он с нами там, где плохо. И это – главное. Спускаясь вместе с нами словно в ад, в глубины нашей беды и нашего отчаянья, Он и выводит нас из этих глубин, даруя нам мудрость и терпение. Как изображается это на пасхальной иконе “Сошествие Спасителя во ад”…

Что же касается происхождения зла, то главное – понять, что доминанта наших отношений с Богом не логика, а любовь. Бог не учит и не наказывает, но любит. “Традиционная западная теология, – пишет Эрих Фромм, – пытается высказывать суждения о Боге. Предполагается, что я могу познать Бога мышлением. В мистицизме же, являющемся логическим следствием монотеизма, попытка познать Бога рационально отвергается и заменяется переживанием единения с Богом, при котором для знания о Боге не остается ни места, ни необходимости”. Если это так, то “говоря, что Бог – мудрый, сильный, благодатный, мы опять‑таки подразумеваем, что Это – некое существо; самое большое, что можно сделать, – это сказать, чем Бог не является, то есть назвать негативные признаки: можно говорить, что Он не ограничен, не несправедлив, не недобр. Чем больше я знаю о том, чем Бог не является, тем больше я знаю о Боге”, – говорит Фромм, ссылаясь на Маймонида. Мы же можем к этому наблюдению Эриха Фромма добавить всю без исключения восточнохристианскую традицию так называемого апофатического богословия. Поэтому нельзя говорить, что Бог попускает зло. Можно только утверждать, что Он не имеет со злом ничего общего.

Не можем мы (хотя постоянно именно это и делаем!) и представлять историю как арену, на которой борются Добро со Злом, Ормузд с Ариманом, свет со тьмою и так далее. Увидеть в Зле антагониста Добра – значит отказаться от монизма, стать дуалистом, по–манихейски допустить, что Зло является таким же изначальным признаком бытия, как и добро, то есть своего рода анти–Богом. Но что же такое зло? Если Бог всегда созидает, Он – Творец или Зиждитель, Creator, то зло может только разрушать, разваливать, убивать, подвергать разложению и так далее. В нем нет никакой (пусть даже со знаком минус) созидательной силы. Оно – исключительно разрушительно.

Зло (и тут мне снова придется сослаться на Фромма) – это всегда некрофилия, то есть “страстное влечение ко всему мертвому, больному, гнилостному, разлагающемуся; одновременно это страстное желание превратить все живое в неживое, страсть к разрушению ради разрушения”. Зло можно сравнить с тем зловонием, что на свалке исходит от помойных куч. Зло всегда, употребляя образ Гумилева, “дурно пахнет”.

Злу, если мы будем понимать его вместе с Фроммом именно так, противостоит не Добро, то есть Бог, но жизнь, та самая жизнь, которую Бог (как “Сокровище благих и жизни Подателю”) дает всему живому. Гитлер пошел на смерть ради смерти, потому что все, что составляло его мир, к этому моменту уже рухнуло, мученик, наоборот, идет на смерть не ради смерти, но ради жизни, ради того, чтобы другому человеку было лучше. Так мать Мария (Скопцова) попала в нацистский концлагерь, потому что в оккупированном Париже спасала евреев от голода и смерти; святой Максимилиан Кольбе вошел в газовую камеру, чтобы спасти жизнь другого узника, потому что у того была большая семья; Мартин Лютер Кинг был убит именно за то, что в сердцах черных и белых американцев стремился зажечь любовь друг ко другу, и так далее.

Бог в христианстве являет Себя миру не в сильном вихре, раздирающем горы и сокрушающем скалы, не в землетрясении и не в огне, как прямо говорится об этом в рассказе о пророке Илье и том богоявлении, что было пережито им на горе (3 кн. Царств 19: 11–12), а в веянии тихого ветра, но, главное, в предельной слабости и беспомощности… Сначала в виде беспомощного Младенца, а затем в виде не менее беспомощного Страдальца, распятого и умирающего на Кресте, – и в том и в другом случае именно эти дни главные в церковном календаре (Рождество и Пасха!) для любого христианского исповедания.

Мученики почитаются христианами примерно так же, как в античные времена греки почитали своих героев. Однако если герой выходит всегда победителем (Персей убивает Медузу, Беллерофонт – Химеру, Геракл – лернейскую гидру, стимфалийских птиц, немейского льва и так далее, а Тесей – Синиса и Прокруста), то мученик формально заканчивает жизнь как побежденный – за веру его непременно убивают его палачи. Культ античного героя – это всегда культ силы, прежде всего мускульной. Культ мученика – это культ чистоты души и невооруженного бесстрашия.

Герой, пускай освобождая людей, всегда приносит смерть другим, мученик не боится только смерти собственной, другим он приносит жизнь, “умирая за други своя”, как говорится в Евангелии. Главное в мученичестве как в свидетельстве (итальянское martirio) – выбор. Выбор служить другим, принося им добро, выбор, который связан с чистой верой и поразительным бесстрашием, ничем не вооруженной смелостью. Но есть и другое мученичество (по–итальянски tortura) – мученичество младенцев из Вифлеема, еще более невооруженное, ибо на него человек идет без выбора, идет, потому что власть поставила на нем клеймо и некрофильски обрекло его на смерть.

Опубликовано в журнале: «Вестник Европы» 2002, №6

http://magazines. russ. ru/vestnik/2002/6/chis. html

Жезл Ааронов

Из статьи “Четвёртая книга Моисеева. Числа”

Лет, наверное, тридцать тому назад в Москве ранней весной, почти зимой, начали появляться коричневые прутики багульника, безжизненные и сухие. Их надо было принести домой, поставить в воду, и по прошествии недели или двух, когда за окнами ещё лежал снег и было безумно холодно, этот безжизненный багульник вдруг давал маленькие