В ранние периоды истории горестная информация доходила до человека сама собой. В течение XX столетия тоталитарные режимы ее сразу делали секретной, поэтому она попадала к людям окольными путями. На Западе (а в течение последних десяти лет и в России) люди привыкли, чтобы новости принадлежали всем. Право на информацию — священное право. Получить новость, узнать правду сразу после несчастья — значит с болью, а кто может, и с молитвой, л и ч н о пережить его. Пережить с самого начала и до конца. Пережить с теми, кого непосредственно коснулась беда.

Мучительными для России были полторы недели ожидания — спасут или не спасут команду «Курска»? Потом появились сообщения, что, оказывается, с первых часов руководителям операции было ясно: спасти их нельзя. То же самое повторилось и в случае с пожаром на Останкинской башне: вот–вот, сообщали нам, его потушат… хотя специалистам с первых минут было ясно, что пожар не будет остановлен, пока башня не выгорит дотла. Нас как будто держат за тех, какими были мы двадцать и даже десять лет назад. Но мы совсем другие.

К счастью, мне часто приходится бывать в глубинке, и я знаю: глас народа сегодня — это не разговоры в московском троллейбусе. Нет, современный россиянин — вне зависимости от того, где он живет, — человек сознательный. Внутренне созревший. Огромное впечатление произвело на меня то, как держались родственники погибших подводников. Очень простые, в сущности, люди, они держались точно так же, как держались, мы помним, жены репрессированных писателей, священников и маршалов, как держались, мы знаем, жены декабристов — на высочайшем уровне человеческого достоинства.

Современные россияне все‑таки не мрачные идеалисты, сплетничающие о врагах–взрывателях и рукоплещущие лидеру американского Ку–клукс–клана (которого дома давно перестали слушать), а молодежь из маленьких городков России, ребята 13 — 20 лет, широко пользующиеся Интернетом и никак не считающие себя пассивными свидетелями истории. Я недавно побывал в городе, где население меньше ста тысяч, и почти тысяча пользователей Интернета. Вот — современный россиянин. Такому человеку нельзя лгать. С таким человеком нельзя играть в информационные игры «веришь не веришь». И с ним такой фокус больше не пройдёт.

Могу сказать опять‑таки по опыту своих поездок по провинциям: огромное значение там приобретают «круглые столы», семинары и конференции, посвященные прошлому и будущему нашей страны, где больше говорят не приехавшие из Москвы гости, а, наоборот, хозяева. Новая Россия строится именно здесь — где рушатся баррикады между теми, кто привык, чтобы их слушали, и теми, кто привык слушать. Между теми, кто работает в средствах массовой информации, и теми, кто пользуется ими. Между теми, кто управляет, и теми, кем управляют.

Из уст священника это, быть может, прозвучит странно — мне кажется, что прошло время проповедей. Прошло время громких речей и эффектных деклараций. Прошло время властителей дум. Если десять лет назад мы ночь напролет сидели перед телевизорами, с воодушевлением следя за словесными баталиями на съездах народных депутатов, сегодня такие речи никому не нужны, никому не способны помочь.

Мы должны сами наконец научиться разговаривать друг с другом. Доверительно и откровенно. И на всех уровнях.

Нам надо понять: лидеров — в том смысле, в каком они были в политической и общественной жизни XX века, — больше не будет. Вожди и мыслители уходят, на их место приходят менеджер и, скажем так, обыватель. Но только не тот обыватель, который в августе 1914 года пил кофе, пролистывая газету с сообщением о начале войны, после чего шел на работу, а обыватель как выразитель интересов и чаяний среднестатистического подданного. Выразитель недоверия среднего человека к тому, что лично от него будто бы ничего не зависит.

Нет, мы вступили в такое время, когда от каждого из нас что‑то зависит. Когда все причастны ко всему происходящему. Вот почему лишены какого‑либо смысла поиски виновных, поиски врага. Виновные и главные враги — мы сами, привыкшие перекладывать ответственность на других, надеяться на то, что начальству виднее, привыкшие видеть в журналисте главного потребителя информации.

Лишены, по–моему, здравого смысла и разговоры о том, что последние десять лет были временем сплошных разрушений. Во–первых, эта иллюзия связана как раз с нашим все более свободным доступом к информации. А во–вторых, мы забываем, какие катастрофы были в предыдущие десятилетия. Мы забываем о Челябинской трагедии, о Чернобыле, о землетрясении в Спитаке. Мы забыли о том, как бились один за другим самолеты и терпели бедствие корабли и субмарины и как об этом узнавали, кроме начальства, лишь те, чьи родные разбивались и тонули.

Мы переживаем беду — и забываем о ней. Но иногда, редко, нас выводит из состояния равновесия страшный вопрос: «За что?»

Легко думать с болью о погибших, когда они пали на поле брани. Труднее — когда их убила злобная и безнравственная власть. Но как оплакивать людей, погибших непонятно за что?

Все изнутри начинает в тебе возмущаться. Мы — перед глухим тупиком, и выход из него не подсказывает нам никто и ничто.

Ты начинаешь искать злодея, который всё это устроил.