http://www. ogoniok. com/archive/2001/4717/42–18–19/

Виновны все

Ни во взрыве в подземном переходе на Пушкинской площади, ни в гибели субмарины «Курск», ни в пожаре на Останкинской телебашне, в общем‑то, нет ничего такого, что переворачивало бы наши представления о жизни. Кораблекрушения, пожары, другие бедствия бывали всегда. Разным было только то, как человек на подобные новости откликался.

Наш отклик на эту августовскую череду бедствий<2000 года>-- растерянность. Вопросы «почему?» и «за что?» нас волнуют все‑таки больше, чем «кто виноват? и «что делать?». Мы неспособны просто по–человечески дать оценку случившемуся. Мы впадаем в мистицизм. Говорим, что во всем виноват месяц август: ни разу не обходился без несчастий. Что подводную лодку взорвали чеченцы, а телебашня загорелась от накала страстей в эфире в связи с гибелью подлодки. Мне рассказали, как одна пожилая москвичка всерьез уверяла подругу, будто пожар в Останкино — это сигнал к началу Третьей мировой войны. Другая версия, подслушанная моим знакомым в троллейбусе: «Те, кто решил развалить Россию до конца, увидели: с «Курском» ничего не вышло, народ выстоял, поэтому народ лишили телевидения». Непонятно, правда, как это увязать с тем, что якобы наше телевидение давно в руках жидомасонов…

Так позволительно рассуждать язычникам. Дикарям. А мы все‑таки люди цивилизованные.

Когда пробуешь оценить происшедшие в России в последний месяц катастрофы — в духовном, а не только в политическом аспекте, — упираешься всё в ту же самую проблему информации. Ведь информация в дословном переводе значит «внятное, зрелое представление о чем‑либо, рождение в сознании какого‑то четкого образа».

В ранние периоды истории горестная информация доходила до человека сама собой. В течение XX столетия тоталитарные режимы ее сразу делали секретной, поэтому она попадала к людям окольными путями. На Западе (а в течение последних десяти лет и в России) люди привыкли, чтобы новости принадлежали всем. Право на информацию — священное право. Получить новость, узнать правду сразу после несчастья — значит с болью, а кто может, и с молитвой, л и ч н о пережить его. Пережить с самого начала и до конца. Пережить с теми, кого непосредственно коснулась беда.

Мучительными для России были полторы недели ожидания — спасут или не спасут команду «Курска»? Потом появились сообщения, что, оказывается, с первых часов руководителям операции было ясно: спасти их нельзя. То же самое повторилось и в случае с пожаром на Останкинской башне: вот–вот, сообщали нам, его потушат… хотя специалистам с первых минут было ясно, что пожар не будет остановлен, пока башня не выгорит дотла. Нас как будто держат за тех, какими были мы двадцать и даже десять лет назад. Но мы совсем другие.

К счастью, мне часто приходится бывать в глубинке, и я знаю: глас народа сегодня — это не разговоры в московском троллейбусе. Нет, современный россиянин — вне зависимости от того, где он живет, — человек сознательный. Внутренне созревший. Огромное впечатление произвело на меня то, как держались родственники погибших подводников. Очень простые, в сущности, люди, они держались точно так же, как держались, мы помним, жены репрессированных писателей, священников и маршалов, как держались, мы знаем, жены декабристов — на высочайшем уровне человеческого достоинства.

Современные россияне все‑таки не мрачные идеалисты, сплетничающие о врагах–взрывателях и рукоплещущие лидеру американского Ку–клукс–клана (которого дома давно перестали слушать), а молодежь из маленьких городков России, ребята 13 — 20 лет, широко пользующиеся Интернетом и никак не считающие себя пассивными свидетелями истории. Я недавно побывал в городе, где население меньше ста тысяч, и почти тысяча пользователей Интернета. Вот — современный россиянин. Такому человеку нельзя лгать. С таким человеком нельзя играть в информационные игры «веришь не веришь». И с ним такой фокус больше не пройдёт.

Могу сказать опять‑таки по опыту своих поездок по провинциям: огромное значение там приобретают «круглые столы», семинары и конференции, посвященные прошлому и будущему нашей страны, где больше говорят не приехавшие из Москвы гости, а, наоборот, хозяева. Новая Россия строится именно здесь — где рушатся баррикады между теми, кто привык, чтобы их слушали, и теми, кто привык слушать. Между теми, кто работает в средствах массовой информации, и теми, кто пользуется ими. Между теми, кто управляет, и теми, кем управляют.

Из уст священника это, быть может, прозвучит странно — мне кажется, что прошло время проповедей. Прошло время громких речей и эффектных деклараций. Прошло время властителей дум. Если десять лет назад мы ночь напролет сидели перед телевизорами, с воодушевлением следя за словесными баталиями на съездах народных депутатов, сегодня такие речи никому не нужны, никому не способны помочь.

Мы должны сами наконец научиться разговаривать друг с другом. Доверительно и откровенно. И на всех уровнях.