Мы ходим по улицам и на каждом шагу встречаем просящих подаяние. Это те же инвалиды, или старушки, или семьи беженцев. Их очень много, быть может, именно потому, что в советские времена их приравнивали к преступникам и даже объявляли вообще несуществующими, говорили, что нищенство у нас искоренено как социальная язва «проклятого прошлого». А теперь эта язва у нас перед глазами. Что нам делать?

Делиться. Хотя бы из сознания: то, что случилось с ними, может случиться с каждым из нас. Другое дело — что людям, выходящим на улицу просить милостыню, тоже необходимо подумать: а что они могут дать нам? Ведь и у них тоже есть такая возможность — что‑то дать нам взамен скромного нашего подаяния!

Как‑то в метро я встретил старушку, которую нельзя было заподозрить в «профессиональном нищенстве», — она пришла сюда, потому что больше идти было некуда. Но она не стояла просто так с протянутой рукой — она продавала маленькие салфетки, которыми можно хватать горячую сковородку или кастрюльку. Они были сшиты из каких‑то старых тряпочек и украшены аппликациями в виде кленовых листьев, и просила она за них какие‑то копейки. Люди останавливались и покупали у нее эти салфеточки, причем многие — за большие деньги. Каждый момент, когда человек подходил к ней купить эту вещицу, был моментом встречи — о которой она, быть может, забудет, но для того, кто купил, встреча будет очень долго продолжаться: ведь такая вещь всегда в ходу.

Для меня та мимолетная встреча стала настоящим чудом. Оказалось, что очень старый, очень больной и очень бедный человек может помочь многим–многим людям, и мне в их числе, притом что я даже не знаю ее имени и вообще с нею больше не встречусь…

Мы устраиваем Олимпийские игры инвалидов, строим для них санатории, помогаем поехать компанией на отдых. Мы ко всему этому относимся как к свидетельству нашей цивилизованности, гуманизма. Но ведь это страшно — когда хромые общаются лишь с хромыми, а глухонемые — с глухонемыми. Меня смущает сама идея санатория для инвалидов или Общества слепых. Потому что здесь человек замыкается в кругу людей, страдающих тем же недугом.

Общество должно созидаться на паритетных началах: 50 процентов зрячих — 50 незрячих, 50 процентов людей в инвалидных колясках — 50 процентов людей, у которых этих проблем нет, но есть другие, и не менее серьезные. Общество, в котором все мы жили еще недавно, провозглашало себя здоровым — и сколько замечательных, одаренных личностей было оттеснено на обочину, спрятано с глаз подальше!..

В мире нет здоровых и инвалидов — мы все, сколько нас ни есть на земле, в чем‑то здоровые и в чем‑то инвалиды. Один слеп, а другой страдает неразличением добра и зла. Мы все одновременно и опекающие и опекаемые. Никто не знает, кто он в данную минуту — врач или больной.

Только когда мы перестанем делить мир на врачей и пациентов, что‑то начнет у нас получаться.

Прочла ли Россия Солженицына?

Впервые опубликовано в газете"Русская мысль"N 4249 от 10.12.1998

В последние годы неоднократно писали и говорили о том, что сама тема, которой посвятил себя Солженицын, ушла в прошлое, а поэтому и его тексты читателем сегодняшнего дня не воспринимаются.

"Разумеется, в свое время он сделал очень много, но теперь. Его эпоха ушла в прошлое. Его творчество связано с тем периодом истории, о котором вспоминать все время просто нельзя, ибо это приводит лишь к тому, что общество поляризуемся, а задача заключается в том, чтобы уйти от этой поляризации. Антикоммунизм сегодня неактуален. Все от него давно устали" — и т. д.

На самом деле все не так. В"Архипелаге"Солженицын говорит не только о том времени, что ограничивается 1918–1956 гг., но прежде всего о внутреннем мире человека на Руси, не только об истории, но о реакции живого человека на историю.

Его книга — не хроника, но действительно"опыт художественного исследования", в котором писатель анализирует не только исторические события, но наше место внутри этих событий.