Если говорить о двух цинизмах, то у неверующего человека он (цинизм) проще. Он рассуждает так:"Денег нет, больной все равно умрет, лучше уж заботиться о тех людях, которые должны жить". Что касается цинизма человека верующего, то этот цинизм сложнее. И вот тут меня удивляют наши околоцерковные журналисты, которые пишут"Смерть и выздоровление — в руках Божьих. Умирающему надо позволить умереть". И все‑таки это неверно, потому что Христос нас зовет не помогать умирать, а помогать жить. Пока это возможно. До последнего момента надо умирающему помогать жить. К священнику часто приходят люди, которые глубоко страдают потому, что, как им кажется, они что‑то не сделали для своего отца, или матери, или ребенка, и те умерли. Я со стороны вижу: они сделали все возможное. Но совесть оказывается судьей гораздо более жестким и строгим, нежели мое мнение.

"Будьте святы, как свят ваш Отец небесный", — есть фраза в Евангелии. Будьте милосердны, как милосерден ваш Отец небесный. А если мы посмотрим на историю этого слова, то мы увидим, что правильно говорить о боли, о том, что милосерден лишь тот человек, который способен откликнуться на боль другого человека как на собственную. Откуда приходит эта способность?

Думаю, в первую очередь надо говорить об опыте личных утрат. Мать Мария Скобцова похоронила двух своих дочерей: взрослую и маленькую. И когда она шла за гробом своей маленькой дочери, ей показалось — она потом говорила — что Бог зовет ее стать матерью всех. Она прошла концлагерь и умерла с детьми.

Русско – Французский семинар

по психологическим аспектам помощи детям с заболеваниями

с возможным летальным исходом.

РДКБ, Москва 1999, 28 –29 апреля

ихаил Кабак, врач, отделение трансплантации почки:

Как мне вести разговор с родителями о смерти ребенка, которого я лечил? И как разговаривать с родителями, когда я хочу сделать забор органов для пересадки?

Фёдор Василюк, психолог:

…Особенность, о которой Вы говорите, состоит в том, что это ребенок, которого лечили Вы, и соответственно, у врача может быть очень болезненное чувство своей вины, ответственности; размышления: все ли я сделал, что мог сделать.

В чём особенность этой ситуации? Когда обычно человек в эмоционально нейтральном, более или менее ровном состоянии сообщает трагическую новость, зная, что тот, кому он сообщит, будет в шоке эмоциональном, он готов поддержать его в этот момент, потому что он сам на ногах стоит. Но когда врач в такой ситуации и сам нуждается в поддержке, для него это тоже горе, иногда тоже острое. Получается, что две боли встречаются друг с другом, две трагедии: профессиональная и человеческая трагедия врача встречается с человеческой трагедией родителя. Как быть в этой ситуации?

Я думаю, что один из подступов к ответу, который даёт опыт работ в психотерапии, состоит в том, что это та ситуация, где мы, как врачи, должны выйти за пределы профессионализма, как бы позволить себе быть слабыми, быть ранеными в каком‑то смысле, быть такими же страдающими. И тогда видна будет искренность человеческая, которая у нас есть, мы её не можем прикрыть за халатом, за какими‑то формальными разговорами, это несоответствие любой человек заметит и он не поверит любым, даже самым правдивым словам, потому что они будут идти не от сердца. Если врач сумеет говорить от своей боли к его, родителя боли, тогда больше шансов, что эта рана к ране, они как бы срастутся и создадут какую‑то ситуацию.

Этому тоже, как ни странно, можно учиться. И психологический тренинг не похож на формальную процедуру, где говорят: делай раз, делай два, делай три. Это как раз похоже на экзистенциальное выявление своих человеческих проблем, где люди, переживавшие похожий опыт, вместе обсуждают и думают, как они в следующий раз могли бы ответить.