«И мы должны принести миру наш опыт Бога, our experience; не христианство, — сказал он, — не правила, не каноны, не даже формы молитвы, но саму суть нашего общения с Богом».

«В мире духовности, — говорит он, — важно не то, что отделяет одни формальные конфессии от других, а то, что отделяет их от их мистических ответвлений».

Как раз об этом говорит и Симона Вейль, когда замечает, что мнения мистиков почти всех религиозных традиций сходятся почти до полного тождества и представляют истину каждой из этих традиций. Симоне до боли дорог католицизм, хотя она так и не крестилась до самой смерти, потому что не хотела отрываться от своего народа, который в это время был сжигаем в печах Освенцима и Майданека. Ей до боли дорог католицизм, но не катехизис Тридентского собора, то есть католичество официальных документов, жестко регламентирующих поведение верующих. Ей дорог католицизм святого Франциска и тех молитв, которые звучат во время богослужения, той атмосферы духовного полета, что переживает во время богослужения верующий человек в глубинах своего сердца. В том, как она сама говорит, глубоко скрытом месте, куда даже сознание наше не проникает.

Религия провозглашена частным делом, — пишет Симона Вейль. Казалось бы, прекрасно. Однако, — и дальше еще одна цитата: «согласно современному образу мыслей, это не означает, что она содержится в глубине души, в этом глубоко скрытом месте, куда не проникает наше сознание. Это означает, что религия — дело выбора, мнения, вкуса, почти фантазия». Кстати, об этом же говорит Карл Густав Юнг. «Современному человеку, — пишет Юнг, — религии больше не являются изнутри, как исходящее от души. Они стали для него принадлежностью внешнего мира. Надмировой дух не охватывает его своим внутренним откровением. Он пытается выбирать религии и убеждения, словно примеряя воскресный наряд».

И Юнг, и Симона Вейль говорят о том, что религия превращается в идеологию, в нечто такое, что человек выбирает, исходя из рациональных установок, считая, что избранная им религия есть воплощение истины в последней инстанции, именно считая, но не чувствуя, не ощущая сердцем, что путь, который я выбираю, быть может, и не лучше, но именно его, вопреки всему рациональному, мне, именно мне, каким‑то таинственным образом указывает Сам Бог.

«Нет спасения без внутреннего озарения», — говорит Симона Вейль. Без внутреннего озарения, без присутствия в душе Бога, без того внутреннего откровения, о котором пишет Юнг. Согласно же Симоне Вейль, вера в человеке живет «в глубине души, в этом глубоко скрытом месте, куда даже сознание наше не проникает». И опять вспоминается Юнг с его утверждением о том, что религия — это живая связь с душевными процессами, которые зависят не от сознания, а происходят где‑то по ту сторону от него, в темноте душевных задворок, потому что «чувство Бога искусственно вызвать в себе невозможно».

Анри Бергсон в книге «Два источника морали и религии» говорит о двух типах религиозности — статическом и динамическом. В статической религии преобладают магизм, ритуал и доктрина; в динамической — только мистицизм и любовь, в которую этот мистицизм и выливается. Мистик чувствует, что истина течет в него из своего источника как действующая сила, и он уже не может больше удержаться от её распространения, как солнце — от излучения своего света. Только распространять истину он будет уже не просто речами, ибо любовь, которая его поглощает, — говорит Бергсон, — это уже не просто любовь одного человека к Богу, — это любовь Бога ко всем людям: через Бога или посредством Бога он любит все человечество божественной любовью. Именно такой тип мистики открывается нам и в «Откровенных рассказах странника», и в проповедях митрополита Антония Сурожского, и в книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа».