В 18–19–х веках появляется другое сравнение: мир уподобляется растению. Наверное, русский читатель лучше всего знаком с этой концепцией из книги немецкого публициста, журналиста Освальда Шпенглера, в которой утверждалось, что всякая культура, всякая цивилизация проходит период зарождения, расцвета и увядания, и этот цикл никак не преодолим. Но уже в середине 20–го столетия появляется другое сравнение. Немецкий лютеранский богослов Дитрих Бонхоффер говорит о том, что наступило время совершеннолетнего мира и совершеннолетнего человека. Конечно, надо понимать, что это всего лишь метафора, и здесь человечество сравнивается с человеком. На первый взгляд — так естественно, так органично, ведь человечество состоит из людей. На самом деле, человечество — это система. Больше она человека, или меньше? Об этом спорят философы, историки, культурологи. Но, в любом случае, ясно, что просто переносить то, что нам хорошо известно по своему личному опыту, индивидуальной жизни, на все человечество — довольно трудно. И, в частности, чем отличается современный мир от того, каким этот мир был 4–5 веков назад? Граница всегда проводится по эпохе Ренессанса, по 15–16–му столетию. Что такого совершилось в мире за прошедшие пять веков, что можно называть именно этот мир совершеннолетним?

Борис Братусь:

Если мы возьмем коллизию: средневековье, потом — Новое время, и уже — наше время. То есть, средневековье — это, если ссылаться на Фромма и так далее, общество высшей социальной и духовной защищенности человека. В средневековье человек был помещен в некое пространство, которое по вертикали и горизонтали было обозримым, ясным и — если не уютным, то определенным. Вот как раз в средневековье он, будучи рожденным в цехе кожевенников, знал свою историю назад, знал всю свою историю вперед, у него была вертикаль вверх. Как говорят, спорили домохозяйки по поводу богословских проблем на рынке. И у него представление о преисподнее было очень ясное. Это не экстрасенсы, энергия, а это ведьма, которую вчера сожгли, и"я сам видел". В Голландии я видел маленький домик, до сих пор сохраненный, в котором помещаются (домик, собственно, для этого построен) весы для ведьм, ибо ведьма весит меньше того, чем она должна была весить. Это — явный домик, это не какой‑то тайный домик. Все было понятно: маленькие окна, чтобы бес туда не влетел, над каждым окном — крест; если человек зевает, лучше перекреститься. Вот, в такое средневековье я один раз вошел в немецком городе Мюнстер, есть такой город, очень католический, — там показали часы, в которых сложным механизмом дается, естественно, время, звездное небо, соответствующий ангел–хранитель, святой, посевной календарь и так далее. Эти часы были заведены на четыреста лет. То есть — человек жил в вечности. Вот эти дурацкие вопросы, кого изберут и что будет завтра, его не касались. Это было защищенное общество вверх и вниз. В новом времени пришла свобода, и страшная плата за эту свободу. И возникла коллизия, которую Фромм обозначил как бегство от свободы. Она была невыносима. Фашизм, нацизм и прочее — это бегство от свободы, это тяга в толпе, тяга к камуфляжу, тяга назад. Тяга к тому, чтобы к чему‑то присоседиться.

Ведущий:

Что, действительно, в технике изменилось что‑то за последние пять веков? Да, безусловно. Изменилось в социальном устройстве общества? Да, безусловно. И, прежде всего, общество, которое было иерархическим, организованным по вертикали, стало организовано по горизонтали, на принципе равенства. Совершеннолетие общества в этом смысле — это способность каждого члена общества быть равным другим, на каком бы посту в иерархии (а иерархия все равно какая‑то остается) он ни находился. А внутреннее, духовное равенство, тем не менее, устанавливается — равенство, не одинаковость. Совершеннолетие происходит от оборота"пришел в совершенные лета". И речь не идет о том, что это — какое‑то идеальное состояние, нет. Совершеннолетие — это, прежде всего, возраст, когда человек отвечает за собственные поступки целиком — вот что такое взрослый возраст. По иудейской традиции, совершеннолетие — это когда человек уже сам отвечает за свои грехи, а не его родители. Это сохранилось в традиции христианской. Но только внутри христианской традиции происходит попытка осмыслить современность в понятиях взрослости, в понятиях совершеннолетия. И здесь Дитрих Бонхоффер является фигурой очень загадочной. Как мог человек, который жил в нацистской Германии, который выступил против Гитлера… Он выступил еще в 33–м году, сказав немцам, что они впадают в детство, выбирая вождя, преклоняясь перед вождем, что этот инфантилизм, жажда порядка приводит нацию к гибели. Сперва он уехал из страны, тогда еще была такая возможность, потом вернулся в 39–м году. Практически последним пароходом из Америки, где он тогда читал лекции, вернулся в Германию. Через несколько лет он уже сидел в нацистской тюрьме. В апреле 45–го года его повесили. И вот в тюрьме Дитрих Бонхоффер пишет письма, эссе; они вышли на русском в начале 90–х годов сборник под названием"Сопротивление и покорность". Отец Александр Мень, автор заметки о Банхоффере как библиисте, отмечал, что ведь это же ирония судьбы — что человек, который жил в каннибальском, людоедском режиме, режиме очень инфантильном, но при этом чрезвычайно агрессивном, говорил, что мир — совершеннолетний. Неужели он не видел, что происходило вокруг?

Светлана Коначева:

Он сравнивает состояние совершеннолетия не с состоянием даже детства, а подростка, такого человека переходного возраста, у которого есть масса проблем, и чаще всего эти проблемы он решить не в состоянии и вот нуждается в какой‑то помощи и защите. Что значит вот это совершеннолетнее состояние мира, совершеннолетний мир? Это состояние, когда Бог — как, естественно, научная, моральная, политическая гипотеза, — упразднен. К этому идет все Новое время, когда постепенно сфера человеческого расширяется. Человек осознает, что для решения проблем в этой области гипотеза Бога ему не нужна просто–напросто, он справится своими силами, своими силами объяснит устройство вселенной, исходя из чисто человеческих, антропологических параметров, может создать светскую этику. Государство уже тоже — некое сакральное образование, власть не от Бога, а, простите, общественный договор, и, соответственно, образование временное, не имеющее никаких священных функций. Для Банхоффера важно, что Бог — это не некая область непознанного, потому что тогда очень легко сказать, что это — еще не познанное, и скоро границы человеческого разума, человеческих возможностей будут расширяться, то это все будет сужаться, сужаться, сужаться и тогда что, собственно, останется от этой области? Останется область того, что Банхоффер называет"последними вопросами". Но вот, казалось бы, наука все объясняет, но вот есть какие‑то последние вопросы смерти, вины и тому подобное, и вообще — интимные стороны человеческой души. И вот, кажется, что тогда место Бога — именно там, больше негде. Это тоже Банхоффера не устраивает, потому что можно предположить, что у человека, среднего современного человека может и не быть этих последних вопросов. Нам может нравиться или не нравиться этот человек, но это — реальность. Вот именно этому человеку нужно проповедовать Евангелие. Другого у нас нет. Недолжная, нечестная попытка для того, чтобы сделать возможным для этого человека принять Евангелие, сначала доказать этому здоровому счастливому человеку, что он — грязен и подл, мерзок, что он пребывает, на самом деле, в отчаянии, и только гипотеза о Боге будет для него спасением. Вот, для Банхоффера — это нечестный метод, просто нечестный.

Ведущий:

Современный человек — он действительно более взрослый, поведенчески, и этот человек не нуждается в старшем. Но означает ли это, что взрослый человек — абсолютно здоровый человек? Конечно, нет. И, в этом смысле, наверное, можно сказать, что есть болезни, есть грехи, характерные для детей, а есть грехи, характерные именно для взрослого человека, которые ребенок не может просто психологически совершить. И вот, грех нацизма, грех коммунизма, грех тоталитаризма — вообще это грех именно взрослого, совершеннолетнего человечества. Человечество, которое узнало уже, как взрослый человек, что можно улучшить жизнь, что ответственность за улучшение жизни лежит на каждом. И стали улучшать, стали стремиться к прогрессу. И вот в этом стремлении к прогрессу перешли какую‑то нравственную черту. Ведь, в конце концов, самые страшные преступления мира все‑таки совершают взрослые люди, нормальные, вменяемые, здоровые. Здоровье само по себе, даже психологическое, не гарантирует, что человек не будет грешить.

Что же такое — совершеннолетний мир, с христианской точки зрения? Это — мир, просто избавившийся от потребности в опеке, от инфантилизма? Или Банхоффер имел в виду нечто более сложное, чем утверждение, что секулярный мир, современный мир не нуждается в церкви, вообще не нуждается в учителях? Во всяком случае, не нуждается в христианстве, как руководители не нуждаются в христианстве, каким оно сформировалось к 20–му столетию? Так, может быть, это нам, христианам, нужно что‑то изменить, а, может быть, что‑то неправильно в окружающем нас мире?

Георгий Чистяков:

Вообще — хорошо или плохо быть взрослым? Наверное, надо начать с этого вопроса. И Дитрих Бонхоффер, как человек, принадлежавший к лютеранской традиции, как человек, знавший Священное Писание почти наизусть (если не наизусть), конечно. помнил слова Иисуса:"Будете как дети". И сам был, во многом, носителем этой детскости. Вот, почему он говорит так упорно о взрослости в это очень тяжелое время, время, тяжесть которого прекрасно понимает. Я думаю, что, может быть, взрослость, как ее понимает Банхоффер, это нечто такое, о чем потом заговорит митрополит Антоний Сурожский. Года два или три тому назад Ольга Александровна Седакова, после того, как она побывала в Англии и несколько раз встречалась с митрополитом Антонием, написала замечательный очерк о том, что этот человек — пастырь для взрослых, пастырь для выросших людей. Выросших — в том смысле, что они знают, что жизнь очень сложна, что в жизни, как правило, все кончается не хорошо, а плохо. Знают, что чудес не бывает. И Банхоффер тоже знал, что чудес не бывает. Но только ведь парадокс взрослости заключается в том, что верит в чудеса только тот, кто знает, что их не бывает. Потому что пока мы знаем, что чудеса происходят по нашему ли желанию, или потому, что святые молятся о нас, или потому что добрый Бог с небес взирает на нас и, любя нас, устраивает ради нас чудеса. Какие это чудеса? Это — детские мечты, детские мечты о каких‑то подарках на Рождество, на день рождения и так далее. Это детские мечты о том, что все устроится. Это — детская уверенность в том, что все будет хорошо. Митрополит Антоний (я не знаю, читал он эти места из Дитриха Банхоффера или не читал), но он его повторяет почти дословно, когда говорит: не надейтесь на то, что все будет хорошо, научитесь верить в Бога, и научитесь принимать помощь от Бога и в том случае, когда все будет очень трудно, очень плохо, совсем не так, как мы этого хотим.

Ведущий:

Совершеннолетний взрослый мир, какой вызов он бросает христианству, а, точнее, какой вызов этот мир бросает человеку, любому человеку, хоть христианину, хоть не христианину, если уж мы уловили этот нерв современности?