— Здесь нет эквивалента, который выразил бы значение: «неправедная власть».

— В русском языке нету такого слова, потому что на Руси не было правового сознания. У греков, у римлян оно было, и поэтому у них разные термины обозначают власть законную и власть захваченную, власть незаконную. Мы вынуждены к слову «власть» прибавлять разные эпитеты.

— Ну да: это была тирания. В конце концов, в русский язык это слово вошло. Но…

— Да. Апостол же не говорит, что turannis (тирания) или dunamis (сила) — от Бога. Он говорит: от Бога — arch. А arch — это власть разумная, власть законная.

— Но, отец Георгий, вот эта власть, нынешняя, в которой участвуют, и довольно заметно, я бы сказал так: если не вполне безбожники, то люди, которые безбожно действуют, — это вчерашние и сегодняшние коммунисты, — эта власть ведь легитимна, в отличие от советской власти! Ведь мы же их избрали, — ну, не я лично, и не вы, — но ведь народ‑то их избрал. А их оппонентов называет «дерьмократами». И почему? Откуда вот это вот все?

— На самом деле эта власть, конечно, полу–легитимна, потому что она в большинстве случаев избрала сама себя — поскольку в провинции, как правило, избирательная кампания организовывалась с жестким указанием всем избирателям голосовать за того, кто уже у власти. Они, эти будущие губернаторы, будущие депутаты и так далее, они прямо говорили о том, что если вы за меня не проголосуете, то мы не будем вам давать электричества, воды, мы не будем вас кормить — и все прочее. То есть, люди, с одной стороны, были вынуждены, запуганные, голосовать за них; кроме того, эта власть, — сегодняшний состав Государственной Думы, в частности, — на волне недовольства шоковой терапией была избрана в Думу.

И, кроме того, в ходе избирательной кампании они — коммунисты — пользовались той идеологической машиной оболванивания людей, которая до этого безотказно действовала семьдесят лет. Одна наша прихожанка в деревне, где у нее домик, спросила у своей соседки: «За кого ты голосовала?» Она говорит: «Ну, как?.. Вот — за бывшего первого секретаря.» Тогда говорит эта женщина: «Но ведь он же мерзавец!» Старушка ей отвечает: «Да, мерзавец, но ведь он же — первый…» Значит, она, эта женщина — старая, пожилая, честная, добрая, и так далее, — она просто не представляла себе, что она может проголосовать иначе, если этот человек представляет власть, хотя и знала прекрасно, значительно лучше своей московской соседки, что это негодяй и мерзавец, который ее району ничего хорошего не сделал. Значит, люди голосовали за коммунистов, потому что была задействована идеологическая машина, — очень в большой степени.

— Мне вспоминается песня Старчика — из лагерного фольклора — там от лица чекиста ведется речь:

Триста лет татары игом гнули,

Только убедились — не согнёшь.

Мы их в шестьдесят лет так согнули —

Триста лет потом не разогнешь…

Но вот — как нам быть? Я разговариваю с моими соседями по лестничной клетке, с какими‑то еще людьми с простыми. Недоверие к демократам, неприязнь, ненависть к ним. Моя родственница голосовала на выборах в Думу за коммунистов — не потому, что она любит коммунистов, а потому, что она хотела что‑то продемонстрировать в то время действовавшим демократическим властям — что они пренебрегают нуждами пенсионеров.

— Знаете, недоверие к демократам — оно понятно, потому что, скажем, когда восемь или семь лет назад встал впервые вопрос о том, а кто будет лидером у новой, демократической России, то сначала им как‑то стихийно мыслился Андрей Дмитриевич Сахаров, а после смерти Андрея Дмитриевича одним из таких лидеров, о котором заговорили все, был предложен Юрий Николаевич Афанасьев — нынешний ректор РГГУ. Но очень быстро все члены тогдашней межрегиональной группы сказали: «За Афанасьева никто не будет голосовать — он слишком интеллигентен».