Но это же тоже пройдёт. Я думаю, что эпоха лёгких заработков уходит. Наступает эпоха стабильных, может быть, хороших заработков, но всё‑таки тех, которые будут доставаться в результате серьёзного труда. И если мы возьмём какую‑нибудь страну вроде Франции и Италии, то увидим, что за элементарный перевод, который может сделать студент I‑II курса, он будет получать копейки. А настоящий мастер художественного перевода будет получать за свой труд серьёзные гонорары. Ведь для того, чтобы достичь этого уровня, для того, чтобы тебе платили триста долларов за полчаса работы, надо было тридцать лет ежедневно просидеть в библиотеке. Получается, что человеку платят эти деньги не потому, что он их заработал сегодня, а потому, что он их до этого зарабатывал в течение тридцати лет, питаясь иной раз чёрным хлебом и кипятком, поскольку на чай не хватало. Это – нормальная ситуация, но в России она пока не работает.

— Спасибо, отец Георгий, и напоследок не могли бы Вы обратиться к молодёжи со страниц нашего журнала?

— Обратиться к молодёжи – это что‑то слишком серьёзное. А я человек, к счастью, не совсем серьёзный. Когда‑то один из самых моих больших друзей, Наталья Леонидовна Трауберг, сказала: «Хорошо, что мы с Вами, отец Георгий, смешные. Это нас спасает от важности, это нас спасает от надменности». И я горжусь тем, что не в моём вкусе важничать, не в моём вкусе изображать из себя человека, который может чему‑то научить.

Самое главное, что, как мне кажется, можно сказать со страниц журнала читателю, это то, что мы должны размывать границы между поколениями, что мы должны дружить и со старшими, и с младшими, и как‑то по–доброму и уважительно относиться друг к другу. Хотя, наверное, это обращение будет обращением как раз не к молодёжи, а к людям моего поколения и к самому себе: дружите с молодёжью, дружите со студентами и людьми школьного и студенческого возраста, относитесь к ним с уважением, пытайтесь понять их, не навязывайте им себя, и тогда они заинтересуются Вами и начнут раскрываться в общении с Вами. И тогда вместе мы сумеем сделать очень многое.

Беседовал Иван Клочков

Сайт журнала"Дорога вместе"

Безумие христианства

Да хранит, да благословит, да укрепит вас Господь благодатью Воскресшего, Коим мы живём и движемся.

Да будем мы продолжать не только жить и трудиться в этом мире, но постоянно повышать планку нашей веры. Постоянно повышать планку. Потому что, понимаете, что меня на самом деле больше всего волнует? Что сейчас в своем разрешённом варианте христианство всё больше и больше превращается в обычную религию. Вот в такую религию, какие были у древних греков, римлян и так далее. Какое‑то такое ритуальное дополнение к жизни и ритуальное освящение жизни.

Ведь в некоторые времена прийти в церковь – это был подвиг. За это выгоняли с работы, за это – если кто партийный, паче чаяния, как вот был мой друг большой, ныне покойный, Юлий Анатольевич Шрейдер, он был член партии – его за это выгнали из партии; других, которые были беспартийные, с работы выгнали. Третьих даже в тюрьму сажали. В пермские лагеря отправляли, если кто активно вел себя, и так далее. То есть это был выбор, это было событие. Было действительно что‑то такое: человек выбирал Бога. И говорил: «Я выбираю не квартиру, я выбираю не машину, я выбираю Бога». А теперь у нас так как‑то выбирают машину, выбирают квартиру, и Бога приглашают, чтобы он это всё освятил. Теперешние всякие замечательные освящения мерседесов и всё прочее, теперь это происходит в нашей жизни. Вы понимаете, на самом деле это все очень страшно.

Я помню, что как‑то в одной из заграничных поездок я сказал на какой‑то конференции, что у нас теперь сложилась такая ситуация, что епископ – это один из членов всегда областного истеблишмента: там губернатор, прокурор, ещё кто‑то и вот епископ. Ну а уж военком и ещё кто‑нибудь, значит, – это более мелкие люди, знаете, это более мелкие люди. И на это мне сказал один немецкий епископ: «Но это же ужасно. Но это же ужасно. Это конец христианства, потому что это значит, что христианство стало респектабельным». А христианство, оно всегда должно быть нелепостью, всегда должно быть глупостью, так как даже апостол Павел говорил, что наша вера – это глупость. Всегда должно быть отказом от очень многого. Вот во Франции. Вроде как цивилизованная страна, замечательная, культурная. Прекрасные книги издают. Но ведь на священников смотрят как на сумасшедших. Священник – это значит сумасшедший, и только и всего. Потому что кто же, кроме как сумасшедшего, может пойти в священники? Верующий человек – он вообще уже на подозрении, так сказать, у начальства, на работе и так далее. И это не потому, что они все безбожники. Не потому, что они атеисты и так далее. Верующих у них там, конечно, больше, чем у нас. Значительно, конечно, во Франции процент тех, кто в церковь ходит, выше, но это потому, что там правильное настроение, что христианство – это безумие перед миром. Христианство связано с отказом от очень многого. Христианство, скажем, богатого человека связано с какими‑то нелепыми тратами на бедных, на убогих, на несчастных. С нелепым строительством каким‑то.

Вот в этом смысле в царское время было всё‑таки неплохо, несмотря на то, что, казалось бы, православие было правящей религией. Но, во–первых, на верующих в дворянской среде смотрели снисходительно. Мягко говоря, а иногда и хуже. На священника смотрели, ну примерно, как и на городового. В праздничные дни, когда священник приходил там похристосоваться с барами в какой‑нибудь богатый дом, ему на блюде выносили рюмочку водки и там какой‑нибудь бутербродик. И всё на этом заканчивалось. То есть никто не воспринимал духовенство как первое сословие. Нет, понятно, что это считалось, что духовное – это так, это низший слой населения. Когда будущий владыка Игнатий Брянчанинов решил постригаться в монахи, то для его родни это была катастрофа, что в их дворянской военной семье вдруг поп появится. Это воспринималось, как страшная катастрофа. И они ехали туда, где его постригали, в Вологде это, кажется, было, чтобы воспрепятствовать пострижению. То же самое, когда Феофан Затворник в монахи уходил, для его родни это был скандал. Это было неприлично, что в дворянской семье вдруг заводится монах. И в результате всё‑таки христианство как безумие успевало. Смотрите, сколько больниц было построено богатыми верующими людьми, сколько домов призрения, сколько было всего организовано. До сих пор эти больницы существуют. И только вот в раннебрежневские времена, когда большие блочные корпуса больничные начали возводить, только тогда мы перешагнули через то, что было понастроено в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. Т. е. хватило на шестьдесят лет этих больниц, которые были тогда построены. Или в городках промышленных дома для рабочих. Вот если кто был в Гусь Хрустальном – какие там прекрасные дома для рабочих построены! Ну естественно, что после революции эти дома для рабочих заняли всякие коммунистические власти разнообразные. Рабочих в общежития отправили. Это всё понятно. Но всё это было уже после революции.

Вы понимаете, что христианство должно быть безумием? Христианство – это очень высокая планка. И мы всё время должны как‑то мысленно поднимать эту планку. Как отец Александр Мень говорил, – это не прижаться к тёплой печке, а это опасная и трудная экспедиция. А нам хочется, чтобы христианство было как раз прижаться к тёплой печке, чтобы придти, пожаловаться. Батюшка утешит, приласкает, приголубит, и на этом всё кончается.

Конечно, у нас очень мало в нашей жизни места занимает молитва. Молитва, которую мы совершаем наедине с самим собой дома по молитвеннику или без молитвенника, по одной книге или по другой. Книг сотни, если не тысячи. Самых разных, прекрасных, удивительных. Так вот, очень личная аскетическая жизнь – она занимает очень маленькое место. И уж конечно, для верующего человека абсолютно необходимо иногда ночью вместо того, чтобы спать, встать на колени и полночи проплакать и молиться. Не так плакать в церкви, как мы некоторые любим: придти поплакать в церкви. А вот дома, когда никто не видит, когда об этом никто не знает. Вот тогда наша плата, тогда это очень много дает. Когда сам не видишь, потому что темно. Вот эта внутренняя личная жизнь во Христе, внутренняя личная жизнь в Боге, наша личная молитва, наша личная аскетическая жизнь – она очень много даёт. И она очень много даёт как раз для того, чтобы решались житейские вопросы. Потому что когда в молитве выплакаешь какую‑нибудь проблему – и приходишь к её решению.