Да хранит, да благословит, да укрепит вас Господь благодатью Воскресшего, Коим мы живём и движемся.

Да будем мы продолжать не только жить и трудиться в этом мире, но постоянно повышать планку нашей веры. Постоянно повышать планку. Потому что, понимаете, что меня на самом деле больше всего волнует? Что сейчас в своем разрешённом варианте христианство всё больше и больше превращается в обычную религию. Вот в такую религию, какие были у древних греков, римлян и так далее. Какое‑то такое ритуальное дополнение к жизни и ритуальное освящение жизни.

Ведь в некоторые времена прийти в церковь – это был подвиг. За это выгоняли с работы, за это – если кто партийный, паче чаяния, как вот был мой друг большой, ныне покойный, Юлий Анатольевич Шрейдер, он был член партии – его за это выгнали из партии; других, которые были беспартийные, с работы выгнали. Третьих даже в тюрьму сажали. В пермские лагеря отправляли, если кто активно вел себя, и так далее. То есть это был выбор, это было событие. Было действительно что‑то такое: человек выбирал Бога. И говорил: «Я выбираю не квартиру, я выбираю не машину, я выбираю Бога». А теперь у нас так как‑то выбирают машину, выбирают квартиру, и Бога приглашают, чтобы он это всё освятил. Теперешние всякие замечательные освящения мерседесов и всё прочее, теперь это происходит в нашей жизни. Вы понимаете, на самом деле это все очень страшно.

Я помню, что как‑то в одной из заграничных поездок я сказал на какой‑то конференции, что у нас теперь сложилась такая ситуация, что епископ – это один из членов всегда областного истеблишмента: там губернатор, прокурор, ещё кто‑то и вот епископ. Ну а уж военком и ещё кто‑нибудь, значит, – это более мелкие люди, знаете, это более мелкие люди. И на это мне сказал один немецкий епископ: «Но это же ужасно. Но это же ужасно. Это конец христианства, потому что это значит, что христианство стало респектабельным». А христианство, оно всегда должно быть нелепостью, всегда должно быть глупостью, так как даже апостол Павел говорил, что наша вера – это глупость. Всегда должно быть отказом от очень многого. Вот во Франции. Вроде как цивилизованная страна, замечательная, культурная. Прекрасные книги издают. Но ведь на священников смотрят как на сумасшедших. Священник – это значит сумасшедший, и только и всего. Потому что кто же, кроме как сумасшедшего, может пойти в священники? Верующий человек – он вообще уже на подозрении, так сказать, у начальства, на работе и так далее. И это не потому, что они все безбожники. Не потому, что они атеисты и так далее. Верующих у них там, конечно, больше, чем у нас. Значительно, конечно, во Франции процент тех, кто в церковь ходит, выше, но это потому, что там правильное настроение, что христианство – это безумие перед миром. Христианство связано с отказом от очень многого. Христианство, скажем, богатого человека связано с какими‑то нелепыми тратами на бедных, на убогих, на несчастных. С нелепым строительством каким‑то.

Вот в этом смысле в царское время было всё‑таки неплохо, несмотря на то, что, казалось бы, православие было правящей религией. Но, во–первых, на верующих в дворянской среде смотрели снисходительно. Мягко говоря, а иногда и хуже. На священника смотрели, ну примерно, как и на городового. В праздничные дни, когда священник приходил там похристосоваться с барами в какой‑нибудь богатый дом, ему на блюде выносили рюмочку водки и там какой‑нибудь бутербродик. И всё на этом заканчивалось. То есть никто не воспринимал духовенство как первое сословие. Нет, понятно, что это считалось, что духовное – это так, это низший слой населения. Когда будущий владыка Игнатий Брянчанинов решил постригаться в монахи, то для его родни это была катастрофа, что в их дворянской военной семье вдруг поп появится. Это воспринималось, как страшная катастрофа. И они ехали туда, где его постригали, в Вологде это, кажется, было, чтобы воспрепятствовать пострижению. То же самое, когда Феофан Затворник в монахи уходил, для его родни это был скандал. Это было неприлично, что в дворянской семье вдруг заводится монах. И в результате всё‑таки христианство как безумие успевало. Смотрите, сколько больниц было построено богатыми верующими людьми, сколько домов призрения, сколько было всего организовано. До сих пор эти больницы существуют. И только вот в раннебрежневские времена, когда большие блочные корпуса больничные начали возводить, только тогда мы перешагнули через то, что было понастроено в конце девятнадцатого – начале двадцатого века. Т. е. хватило на шестьдесят лет этих больниц, которые были тогда построены. Или в городках промышленных дома для рабочих. Вот если кто был в Гусь Хрустальном – какие там прекрасные дома для рабочих построены! Ну естественно, что после революции эти дома для рабочих заняли всякие коммунистические власти разнообразные. Рабочих в общежития отправили. Это всё понятно. Но всё это было уже после революции.

Вы понимаете, что христианство должно быть безумием? Христианство – это очень высокая планка. И мы всё время должны как‑то мысленно поднимать эту планку. Как отец Александр Мень говорил, – это не прижаться к тёплой печке, а это опасная и трудная экспедиция. А нам хочется, чтобы христианство было как раз прижаться к тёплой печке, чтобы придти, пожаловаться. Батюшка утешит, приласкает, приголубит, и на этом всё кончается.

Конечно, у нас очень мало в нашей жизни места занимает молитва. Молитва, которую мы совершаем наедине с самим собой дома по молитвеннику или без молитвенника, по одной книге или по другой. Книг сотни, если не тысячи. Самых разных, прекрасных, удивительных. Так вот, очень личная аскетическая жизнь – она занимает очень маленькое место. И уж конечно, для верующего человека абсолютно необходимо иногда ночью вместо того, чтобы спать, встать на колени и полночи проплакать и молиться. Не так плакать в церкви, как мы некоторые любим: придти поплакать в церкви. А вот дома, когда никто не видит, когда об этом никто не знает. Вот тогда наша плата, тогда это очень много дает. Когда сам не видишь, потому что темно. Вот эта внутренняя личная жизнь во Христе, внутренняя личная жизнь в Боге, наша личная молитва, наша личная аскетическая жизнь – она очень много даёт. И она очень много даёт как раз для того, чтобы решались житейские вопросы. Потому что когда в молитве выплакаешь какую‑нибудь проблему – и приходишь к её решению.

Вот об этом, братья и сёстры, давайте поразмышляем в эти светлые чудные прекрасные пасхальные дни. Да хранит, да благословит, да укрепит вас Воскресший.

Проповедь на Рождество Христово

9 января 1999 г. на Рождественской литургии в РДКБ

Уже третий день совершаются торжественные праздничные Богослужения, уже третий день после Рождественской ночи стекаются в храмы люди для того, чтобы прославить Бога–младенца. Сам Бог являет нам Себя в виде новорожденного ребенка. Есть над чем подумать, и чем больше думаешь, тем больше не вмещается это в наше сознание.

"Бог, явивший себя во Младенце, — сказал несколько лет тому назад наш замечательный иерарх митрополит Антоний, — он оказывается еще более непознаваемым, чем невидимый Бог небес". И, тем не менее, призывает нас Бог, увидеть Себя в маленьком беспомощном новорожденном Младенце. А на самом деле, призывает нас увидеть Себя друг в друге. Потому что, родные мои, легко увидеть Бога на иконе, но гораздо труднее увидеть Бога друг в друге. Когда мы капризничаем, когда мы ссоримся друг с другом, когда мы обижаем друг друга, когда мы сердимся друг на друга, вот тогда особенно трудно увидеть друг в друге Бога, а ведь именно к этому призывает нас сегодня Господь, именно этому учит нас Христос.

Поймите это, дорогие друзья. Бог призывает нас увидеть Себя друг в друге. Давайте посмотрим друг на друга и попытаемся понять, как, хотя и не просто, но важно сделать это, как необходимо нам всем сделать этот шаг.

Мы собрались здесь, в нашей больнице — одни пришли из отделений, из палат и боксов, другие — приехали сюда специально, одни — из близлежащих районов Москвы, другие — издалека, собрались из разных мест, для того чтобы быть вместе в этот радостный день. Нас сейчас в храме очень много, это тоже хорошая возможность почувствовать друг в друге Божье присутствие. Опекая друг друга вот даже сейчас, здесь, во время службы, не говоря уже о каждом дне нашей жизни, когда мы так нуждаемся друг в друге, каждый и каждая, большие — в маленьких, а маленькие — в больших, сильные — в слабых, а слабые — в сильных. На самом деле, ведь нельзя сказать кто кому помогает, кто кого опекает, мы все помогаем друг другу, и опекаем друг друга, опираясь друг на друга. Вот это, наверное, сегодня важнее всего понять — научиться держаться за руки во всех случаях жизни.