Объясняется и тот тупик, в который заходит современная цивилизация со всей культурой и рынком, философией и экономикой, экологией и техникой. Жизнь человеческая имеет ту отличительную особенность от природной, что она сущностно включает в себя вечные нравственные категории и потому, потеряв их, разрушается изнутри, становится самоубийственной. Это хорошо иллюстрируют хотя бы беспрецедентные достижения современной, фактически свободной от нравственных обязательств, научно-технической мысли, которая вместо того, чтобы служить человеку, как это значилось в “проекте”, все более подчиняет его себе. И не только подчиняет, но и губит, что совсем не предполагалось “проектом”. “Свобода” от высшей Правды, от “моральных вериг”, всегда дорого обходится человеку.

Не менее серьезные процессы происходят и в плане психологическом. Душа, лишенная идеи вечности, но еще не совсем нравственного чувства, теряет ощущение смысла жизни. Это остро чувствовал Достоевский: “Без высшей идеи, - писал он, - не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь и именно - идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные высшие идеи, которыми живет человек, лишь из нее одной вытекают. Бессмертие, обещая вечную жизнь, тем крепче связывает человека с землей, ибо только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле”[8].

Отсюда становится понятен факт нарастания пессимизма, ощущения безысходности, быстрого увеличения количества самоубийств в настоящее время в хозяйственно развитых странах. Один из лютеранских епископов Финляндии Тойвиайнен в мае прошлого года в следующих словах выразил свою озабоченность данным вопросом: “Парадоксально, что этой проблемой озабочены быть может миллионы на Западе. А там, где будущее представляется более мрачным, как, например, в развивающихся странах, этой проблемы, практически, не существует. Согласно некоторым исследованиям, более половины населения на Западе потеряло смысл жизни. Мы уже убедились в том, что предметом работы психиаторов будет являться чувство тоски в гораздо большей степени, чем само страдание. Поводом к самоубийству часто бывает экзистенциальная опустошенность человека”. Заключение епископа таково: “Жизнь имеет смысл и жизнь заполнена, если Бог - наш друг”[9].

Современный русский писатель М. Антонов уверен в существовании особого закона, требующего от человека и общества при росте материальной обеспеченности соответствующего духовного уровня. В разгар эпохи Горбачева он писал: “Человек не раб потребностей и внешних обстоятельств, он - существо свободное, но телесное и потому нуждающееся в удовлетворении потребностей и испытывающее влияние среды. Очевидно существует некий, еще не сформулированный наукой закон меры, согласно которому человек, минимум потребностей которого удовлетворен, обязан, во избежание саморазрушения, подниматься на более высокий уровень духовной жизни. Если этот закон не соблюдается, то материальные, плотские потребности получают гипертрофированное развитие в ущерб духовной сущности, причем это справедливо как для индивида, так и для общества, - современный этап истории капиталистических стран с засильем в них “массовой культуры” явно то положение подтверждает”[10]. Антонов предупреждает при этом: “Человек, который в материальных благах уже не нуждается, а потребности в духовном развитии не воспитал, страшен - это убедительно показал В. Распутин в повести “Пожар” и Виктор Астафьев в романе “Печальный детектив”[11].

Принципиальное значение в уяснении специфики православного понимания хозяйствования (и православного объяснения существа возникших проблем в современном научно-техническом хозяйстве) имеет факт различного прочтения на Востоке и Западе Библии - основного учителя европейского человека в истоках его цивилизации. Американский историк культуры Линн Уайт, отмечая различия между восточным и западным христианством, утверждал, что специфическое прочтение Библии последним привело к возникновению такой технологической цивилизации, которая при всей своей эффектности оказалась смертельно опасной для своего творца. Стоит обратить внимание хотя бы на два библейских места, имеющих особенно важное значение в данном вопросе.

Первое из них находится в Нагорной Проповеди. Там Христос говорит: “Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют, и где воры не подкапывают и не крадут, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше... Не можете служить Богу и мамоне... не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться” (Мф. VI, 19 - 25).

Эти слова, понятые как осуждение земных потребностей человека, явились, по-существу, богословским базисом средневекового мировоззрения. В просветительскую же эпоху подобные места избирались, как правило, с целью критики христианства, указания на его антисоциальный характер. Однако в данном случае позиции обеих сторон не учли или не пожелали увидеть того, что речь здесь идет не об игнорировании земных нужд, а о том, что они не должны быть “сокровищем” сердца, самоцелью, заслоняющей высшую цель человеческой жизни - жизнь вечную. Что именно таков смысл приведенного текста видно из дальнейших слов: “Ищите же прежде всего Царствие Божие и правды его и это все приложится вам” (Мф. VI, 33). Было бы странным, конечно, со стороны Христа обещать “все это” земное, только что отвергнув его. Апостол Павел подтверждает такое понимание, говоря, что “благочестие на все полезно, имея обетование жизнинастоящейи будущей” (I Тим. IV, 8) (Выделено нами).

Евангелие, таким образом, в православном понимании, предлагает ясный принцип отношения человека к вещному миру: “мирские ценности”, подчиненные духовным, в первую очередь законам совести и любви, являются благом для человека, напротив, став высшей целью, они превращаются во врага и убийцу не только души, но и тела. Такой порядок естественного подчинения материального духовному (а не подавления одного другим) устанавливается христианством в качестве непреложного закона человеческого существования. Бердяев эту мысль выразил в таких словах: “Тяжесть материи произошла от ложной направленности духа. Основное противоположение не духа и материи, а свободы и рабства”[12]. Отсюда он делает и практический вывод: “нужно не отрицать технику, а подчинять ее духу”[13]. “Экономика лишь необходимое условие и средство человеческой жизни, но не цель ее, не высшая ценность и не определяющая причина”[14].

Церковное предание по данному вопросу в лице святых Отцов проводит эту мысль с полной определенностью. Булгаков, оценивая их взгляды, писал: “Руководящее значение хозяйственных учений Отцов Церкви... в принципиальном понимании хозяйственного поведения как вопросов совести, системы нравственных обязанностей, а не одной стихийной борьбы интересов”[15].

Однако для послереформационного сознания поистине искушением стали следующие слова благословения Богом первой четы: “наполняйте землю и обладайте ею, и владычествуйте... над всею землей, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле” (Быт. I, 28). Поняв Библию совершенно прямолинейно, как разрешенную вседозволенность в отношении тварного мира, наши предки стали на путь тиранического господства над природой и разрушили духовную связь с ней. Природа оказалась для человека чуждым, бездушным объектом, служащим лишь удовлетворению его все возрастающих потребностей и страстей. Однако такое чисто потребительское отношение к ней неожиданно привело к подобному же утилитарному взгляду и на самого человека, о чем свидетельствует позитивистская научная мысль.

Современное мышление, можно сказать, полностью основано на сциентизме, примате науки, но очень своеобразном, поскольку под наукой подразумевается лишь очень малая часть человеческого познания, главным образом, естественно-научное. Бог, душа и такие важнейшие реальности жизни человека как совесть, любовь, страдание оказываются не только вне науки, но и вообще вытесняются на периферию нашего бытия, как мало значащие и даже мешающие в “реальной” жизни субъективные переживания. А что вне науки, то, естественно, не имеет ни значения, ни авторитета. В человеке представляет ценность только компьютер, который “по ту сторону добра и зла”. Отсюда и соответствующая значимость каждого индивидуума: машина оценивается по своей производительности, так же и человек. Но поскольку человечество, за исключением ничтожной своей части, “хуже” машины, следовательно... Таков неизбежный логический финал “владычества” над природой.

Механистическая концепция природы возникла еще в XVII-м веке. Декарт утверждал, что животное это машина. А Ламетри в следующем столетии уже пишет книгу “Человек-машина”. В настоящий момент “идеологи научно-технического прогресса выдвигают проекты жизни человека на земле, где погибает все живое, кроме человека и бактерий, или даже замены человека синтезом человека и механизма, кибернетическим организмом (кибергом)”[16].

Так, обездушив природу и вытеснив Бога из практической жизни, человек из существа богоподобного, царственного превращается в раба незримой кучки интеллектуалов во главе с железным господином - компьютером. Известный русский мыслитель и общественный деятель И.С. Аксаков еще в прошлом столетии прозорливо предупреждал: “Прогресс, отрицающий Бога и Христа, в конце концов становится регрессом; цивилизация завершается одичанием; свобода - деспотизмом и рабством. Совлекши с себя образ Божий, человек неминуемо совлечет - уже совлекает - с себя и образ человеческий и возревнует об образе зверином”.

Православный Восток всегда был менее рационалистичен, нежели Запад и его отношение к тварному миру исходило, скорее, из интуиции, чем из какой-либо разработанной концепции. Центральной идеей этой интуиции является понимание Церкви, как Тела Христова (Еф. I, 23), обнимающего собой не только людей веры, но и весь тварный мир, так же нуждающийся в теозисе, как и человек: “да будет Бог все во всем” (I Кор. XV, 28). Ибо “тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих... и сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих” (Рим. VIII, 19, 21). Основное следствие, проистекающее из такого понимания заключается в убеждении, что мир это не механизм, а организм, жизнеспособность которого обусловлена уровнем человечности (богоподобия) человека. Потому внутриприродные связи рассматриваются по типу внутриорганических, точнее, по типу Церкви, которая “как тело одно, но имеет многие члены... дабы не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге. Посему страдает ли один член, страдают с ним все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены” (I Кор. XII; 12, 25, 26).