Но можно ли говорить о том состоянии, которое является трансцендентным для нашего нынешнего сознания, о том выборе, который, однако, оказался решающим для нашей судьбы и предшествовал той истории, которую мы теперь переживаем? Только в библейском мифе мы находим для этого бесконечно ценные ориентиры.

Общепринятое понятие о "мифе" как о чем-то "баснословном" или "фантастическом" совершенно устарело. Современные исследования в области этнологии и истории религий показали, что в человеческом мышлении миф выполняет постоянную функцию, имеющую фундаментальное значение. Платон в "Федре", "Федоне" и "Пире" хорошо показывает, что миф является высшей, иногда единственно возможной формой знания, несравненно более богатой, чем понятие. За простотой образов, взятых из чувственного мира, скрываются первоначальные явления, непереводимые на язык нашего дискурсивного мышления. При помощи символов и первообразов (архетипов) миф улавливает метаисторическое в историческом. Якоб Гримм это выражает очень точно: "Миф разыгрывается вокруг происхождения человеческого рода"[235]. А Бердяев, для которого миф является основной категорией всякой философии истории, пишет: "Глубина времен образует слои скрытые, тайные, внутренние для самого человека"[236]. Мифы имеют важное значение для механизма воспоминания и находятся в центре исследований современной психологии. Сердцевиной каждого мифа является архетип (первообраз). Его значение состоит в том, что архетипы питают мифологемы и остаются в глубине нашей psyche (души). Юнг называет их "органами души". Они имманентны латентной психической структуре и предсушествуют нашей индивидуальности как присущие коллективному бессознательному нашей души. Архетип "Матери" с точки зрения формальной структуры (гештальта современной гештальт-психологии) существует прежде всех форм "материнского". Черты Magna Mater (Великой Матери) одинаковы во все эпохи. Архетип мужчина-женщина, animus-anima, Адам-Ева лежит в глубине нашего бессознательного, нетронутый и себе тождественный как в самые далекие времена, так и сегодня.

Космогонические мифы, античные мистерии, сказки, легенды и сны описывают содержание коллективного бессознательного и различные аспекты архетипов. Вместе они представляют собой свод человеческой мудрости, касающейся самых глубоких отношений между Богом, человеком и Вселенной. Выявить их смысл, перевести его в сознание значит понять тайну нас самих — ту тайну, что сокрыта в глубинах творческого Слова Божьего. Что касается этого Слова, надо учесть то, что отмечает Вильгельм Фишер: "Библейская мысль тоталитарна, она понимает каждое частное событие в контексте целого, будь то семя, корень или плод дерева. Таким образом библейские рассказы сообщают нам не внешние факты..., но те, что составляют саму основу нашей жизни. Тот, кто в точности принимает библейский рассказ, исповедует: "Верую, что Бог меня создал вместе со всеми творениями". Всякий верующий исповедует, что он — чадо Адама, ответственный соучастник его судьбы. Если обычный исторический рассказ — это вино, добытое из гроздей фактов, то в мифе мы имеем винный спирт, полученный через дистилляцию. Он написан пол ными смысла иероглифами, а не обычным алфавитом"[237]. Наше дело — обнаружить этот смысл, расшифровать миф об Адаме и Еве, в котором говорится о факте, совершившемся на нашей земле и в наше время, но который в действительности повествует о событиях другого зона, о том, что предшествовало началу нашего исторического времени.

• 2 • Не входя в подробный экзегетический разбор библейских текстов, остановимся только на некоторых местах, имеющих отношение к нашему предмету. Отметим прежде всего те удивительные слова, с которыми человек обращается к другому, первое признание, которое делает мужчина своей жене: "...вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей" (Быт.2.23).

Разве это не похоже больше на слова, с которыми мать обратилась бы к своему ребенку? Их поэтическое вдохновение еще больше подчеркивает, что сотворение Евы не является сотворением, но что ее появление есть истинное деторождение: Ева отделяется от Адама. И это означает, что в тот момент, когда творческим актом Бог вызывает к жизни Адама, он уже содержит в себе Еву — как свою составную часть, свою половину. "Всякий мужчина носит в себе свою Еву", — гласит древнее народное изречение. Сотворение Адама (а Адам на древнееврейском языке — это собирательный термин) есть сотворение первоначальной человеческой клетки, сотворение человека как андрогина, "мужчины-женщины", то есть мужского и женского элементов в их первоначальной слитости, нерасчлененности . В Книге Бытия сказано буквально: ".. .сотворим человека (ha adam — в единственном числе)... и да владычествуют они (во множественном числе)... И сотворил Бог человека (единственное число)... мужчину и женщину сотворил их (множественное число относится к единственному числу — человек)" (Быт. 1.26-27). Нынешнее различие мужского и женского — различие между двумя индивидуальностями, обособленными друг от друга, — не отвечает первоначальной Истине. Совсем наоборот: из библейского рассказа явствует, что эти два аспекта человеческого до такой степени неразделимы, что человеческое существо, мужское или женское, взятое в отдельности и рассматриваемое само по себе, не является полностью человеком. Человеческое существо, отделенное от своего дополнительного элемента, — это, так сказать, только половина человека. Следовательно, рождение Евы есть великий миф единосущия взаимодополнительных начал в существе человека: "мужчина-женщина" — первый человеческий архетип.

3 Но каким образом самая глубокая реальность человеческой природы, сама ее истина, становится источником стольких конфликтов и превращается в предмет мечты, никогда не достижимой и все более притягательной? Библейский гений способен одно только Слово заставить излучать ослепительный Свет; неистощимое богатство этого видения часто стирает тонкую грань между потусторонним и посюсторонним. Эта библейская Истина открывает объективную основу существования, самотождественную по обе стороны границы между мирами. На фоне первоначального состояния катастрофические отклонения выделяются еще более рельефно. С другой стороны, древнееврейский язык по сравнению с другими точнее всего передает динамику Слова Божьего, всегда указывая на действие; как говорится в Псалме 33.9: "Ибо Он сказал — и сделалось". Слово Божье немедленно, сразу же становится этим внезапным, бурлящим возникновением жизни: мириады миров, существ, присутствий. Для того кто, по Евангелию, "имеет уши" и умеет читать, одно только выражение "И сказал Бог" уже содержит всю Библию. "Когда великий учитель прочитал: "И сказал Бог", раввин Суся впал в экстаз; он так дико кричал и метался, что взбудоражил всех, сидящих за столом, и его пришлось вывести. Но он продолжал стучать в стены и кричать: "И сказал Бог", и успокоился только тогда, когда великий учитель закончил свое объяснение"[238]. Этих слов ему было достаточно, и они всегда переполняли его. Слова "И сказал Бог" указывают на потрясающий факт: Бог — уже не один; тот, кто Его слушает, — уже здесь; слушатель внезапно появляется при первом произносимом слоге. Любовь по самой природе своей вызывает к жизни свой предмет, новое существование. Бог-Любовь изливается в тварный мир. Бог сказал — и говорит мир: слово и мир одновременно исходят из Его уст. Слово по сути своей не может висеть в пустоте: оно творит ухо, сразу созидает "ты", которое его принимает. Перед Лицом Бога, на фоне абстракции небытия, отсутствия всякого предмета, выделяется лицо: око, которое видит, ухо, которое слышит. Первоначальные отношения с Богом полностью прозрачны.

Образ отражает оригинал: "И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма" (Быт. 1.31). "Хорошо" в древнееврейском смысле означает: "точно соответствует своему назначению"; верный образ передает со- вершенное подобие. Бог созерцает Себя в Своей иконе и констатирует совершеннейшее подобие, утверждая: "хорошо". Он радуется, видя Себя в живом зеркале, и отношения между Ним и Его образом могут быть описаны только в терминах света. Свет, окотором говорит Библия, не является оптическим явлением, необходимым для познания через зрение. Оптический источник появляется с сотворением солнца, но прежде этого, "в начале", говорится не о солнце, но о том другом, духовном Свете, который открывает стоящего Лицом к лицу с нами, позволяет ощущать присутствие: "Ты" Бога, "ты" моего ближнего. Этот библейский Свет противоположен не тьме, но одиночеству; он является духовным принципом общения, и в этом случае тьма означает одиночество. Именно Свет делает Три Божественные Лица Единым Богом; Бога и человека — Христом; делает из двух любящих существ — одно; из мужчины и женщины — двуединство "мужское-женское". "...Да будет свет" (Быт. 1.3) означает: пусть общение как Божественный принцип установится в человеческом мире, в нем отразится. "Твой Лик сияет в Твоих святых", — поет Церковь.

Со всем бесконечным богатством, которое мы можем в них открыть, слова "да будет свет" означают: "Да будет Свет Трисолнечный", "Да откроется Триединство Трех Светов", "Да будет Христос", "Да будет Бого-человечество". И Церковь в литургическом ликовании возглашает: "Слава Тебе, показавшему нам свет!"—"Свет истинный [Свет Христов] ...просвещает всякого человека, приходящего в мир" (Ин.1.9). Бог-Слово сошел в Адама прежде всех веков, отмечает Климент Александрийский. Как потрясает то, что Библия начинается не с сотворения, а с откровения о пред-Воплощении! В вечном присутствии Бога творение является становлением, оно проходит через "вечер" и через "утро", его существование есть "хождение перед лицом Божиим". Норма жизни состоит в том, чтобы двигаться в Боге, в поле зрения Бога, в Его сверкающем круге, внутри отношений, установленных Его Духом. "...Если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло" (Лк. 11.34). Если твое око видит Бога, то весь ты — в общении. Подобный видит подобного. Чтобы видеть солнце, надо, чтобы око было подобно солнцу. И это потому, что око не только улавливает свет, но также излучает свет; оно обнаруживает и видит человека, стоящею перед ним, потому что оно его освещает[239]. Вот почему в конечном итоге библейский реализм "ты" учит, что, когда человек говорит "я", он всегда отражает; это "я" — иконы, то есть того "ты", которое поставлено перед Лицом Божьим и которое живет только тем, что оно видит и слышит: "Сия есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога" (Ин. 17.3).

Но быть полностью иконой — это значит отражать Божественное общение в человеческом общении, и этому состоянию соответствует структура первоначальной человеческой клетки: согласно этой структуре каждый создан предстоящим другому — "перед" другим. Свобода первой четы состояла в том, что они всецело оставались в этом "да", сказанном взаимному существованию, во взаимном утверждении бессмертной любви. На некотором глубинном уровне слова "Я тебя люблю" означают:

"Мы будем жить всегда". В этом утверждающем "да" перед оком Вечного Бога два обращенных друг к другу существа обмениваются словами из Песни Песней: "Возлюбленный мой принадлежит мне, а я ему" (Песн. 2.16). Их существование — прозрачная взаимность, принадлежащая Богу. Один через другого и один в другом — таков способ принадлежать Богу, данный человеку.

Бог обращается к двоим, пребывающим во взаимности, и говорит им "ты": "...от всякого дерева в саду ты будешь есть" (Быт.2.16-17). В другом месте у потребляется множественное число от: "...плодитесь и размножайтесь... и владычествуйте [над землею]" (Быт 1:28).

Слово Божье установило эту взаимность стоящих друг к другу лицом и никогда не обращается отдельно к мужчине или к женщине, никогда их не разделяет.

Таково первоначальное, потустороннее состояние; из источника текут воды живые, ясные, прозрачные. Ничего их не возмущает, "все хорошо".

• 4 • Если в повествовании о шестидневном творении мира упоминается тьма (Быт. 1.2),то легко увидеть, что вначале этот термин обозначает лишь несуществующее или же благую, плодотворную потенциальность, тайну утробы. Также и выражение "Земля же была безвидна и пуста" (Быт. 1.2) — то, что не имеет ни формы, ни содержания, — говорит о меоническом потенциальном небытии (которое следует отличать от ouk-оп — изначального небытия как предельного понятия). Tohu wa bohu (Быт. 1.2) обозначает хаос, который есть больше, чем просто несуществование. Вот почему bara — слово, которое переведено глаголом творить (1.1), скорее имеет значение именно "придавать форму", "организовы вать". Первоначально существует только свет, и его отделение от тьмы есть чистое выражение закона контраста: бытие предполагает небытие, но не требует его виртуального существования; свет предполагает отсутствие света. Когда мы говорим, что всякий существующий в пространстве предмет имеет свою тень, то это только оборот речи, так как сама по себе тень не существует. Небытие—это тень существующего. Так, Сотворение мира вызывает появление света, бытия, жизни; утро и вечер отмечают последовательность событий; но ночь не наступает, она не имеет места в творении Божьем. Она не создана вместе со светом, о ней лишь упоминается как об отрицательном полюсе, как о чистой возможности.