ГЛАВА II         МАТРИАРХАТ

• 1 • Райский человек уходит корнями в тайну Христа. Отцы Церкви говорят, что, когда Бог ваял человека. Он созерцал Первообраз (архетип) — Лик Христа. Карл Барт очень удачно подчеркивает это, говоря, что один лишь стих 32 вПослании к Ефесянам: "Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и к Церкви" сообщает совершенно конкретный смысл повествованию о Сотворении мира. Взаимоотношения между мужчиной и женщиной, по замыслу Божьем, — это прежде всего отношения между Иисусом Христом и Его Церковью. Эти отношения являются внутренним основанием Сотворения мира, и вот почему образом отношений между Яхве и Израилем является брак, о котором с таким величием говорится в Песне Песней. Следовательно, именно в образе Божественного мы должны искать единственно верное разрешение человеческих отношений.

• 2 • При слове Бог сразу же приходит на ум Существо, обладающее всеми видами власти, что выдвигает на первый план Его всемогущество; однако оно никогда не является "чистым", беспредметным всемогуществом. "Верую в Бога Отца Вседержителя"; "Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, Творца неба и земли". Божественное всемогущество сразу же понимается как отеческое. Прежде всего и по существу Бог — это Отец, и только потом — Творец, Судия и — что определяет христианскую надежду, — Спаситель и Утешитель; и Он является всем этим потому, что Он — Отец. Итак, если представление о Боге сосредоточено вокруг Божественного отцовства, вечного общения между Отцом и Сыном, то соответственно в центре Откровения — общение между Отцом и человеком. Его чадом. Основная тема спасения есть тема усыновления, сыновства. Решающее слово христианской веры произносит Дух Святой внутри человека, когда вопиет с ним "Авва, Отче!" (Гал.4.6). Основной религиозной категорией является категория отцовства.

• 3 • Согласно своей структуре человек создан "по образу Божию"; он сообразен Тому, Кто является Отцом по Своей сущности; и самое неожиданное открытие, которое мы делаем, заключается в том, что мужчина не обладает отцовским инстинктом в той степени, в которой женщина обладает материнским инстинктом. Завоеватель, искатель приключений, строитель, мужчина по своей сущности не отличается отцовским призванием, и это — большой парадокс. Это значит, что в природе мужчины нет того, что непосредственно отвечало бы религиозной категории отцовства. Это означает, что в человеке религиозный принцип выражается женщиной, что особой чуткостью к чисто духовному наделена anima, а не animus, и что женская душа ближе к источникам Книги Бытия. Это настолько верно, что даже духовное отцовство пользуется образами материнства: "Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!" (Гал.4.19). Догматик третьего гласа подчеркивает аналогию между отцовством Отца и материнством Богородицы: "Ты родила Сына без отца, того Сына, которого Отец родил без матери прежде всех веков". [Слав. текст: "Како не дивимся Богомужному рождеству Твоему, Пречестная, искушения бо мужескаго не приемши, всенепорочная, родила еси без отца Сына плотию, прежде век от Отцарожденнаго без Матери".][250] Здесь ясно прослеживается богословское утверждение: материнство Пресвятой Девы полагается как человеческий образ Божественного отцовства.

• 4 • Существует особое соответствие между религиозностью и женской духовностью. Вот почему противники христианства, такие, как Цельс или Ницше, обвиняют его в придании цивилизации женственного характера. Их гуманизм, ориентированный на мужественность, не выносит женской чуткости, переплетающейся с ценностями веры. Чем секулярнее цивилизация, тем она более "мужская"; чем больше в ней отчаяния, тем она дальше от истинно женского начала. Пессимизм, с болезненным упоением, всюду видит неотвратимую обреченность, которую не пронизывает ни один луч надежды. Мрачный мир massa damnata отражается в янсенизме, и современный фатализм погибели витает над миром. Литература отчаяния и абсурда Кьеркегора и Кафки имеет успех как никогда, потому что она отвечает умонастроению современных людей. Жульен Грин, Мориак или Грэхэм Грин выбирают для описания такие пограничные ситуации, в которых человека охватывает глубокое бессилие, поражающее его, как античный рок. Симптоматично название одного из романов Жульена Грина — "Мойра". Произведения Сартра, Камю или Ануя имеют ту же тональность, однако отсутствие материнской защиты на общем арелигиозном фоне здесь оказывается еще более трагичным.

Между тем, если Христос спасает мир, то именно Божья Матерь его охраняет и привносит в "дегуманизированный" мир умиление, открытость Благодати. Если Достоевский преодолевает самые мрачные бездны и отдается радости, то это потому, что на его произведениях лежит печать его постоянной молитвы: "Все упование мое на Тя возлагая, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим". Старица возвещает пророчество в "Бесах": "Матерь Божия является Великой Матерью, великой сырой землей (Быт.2.6), - и в этой истине содержится великая радость для людей. Мать сыра-земля, земля-кормилица является образом материнской груди; она участвует в рождении Бога Пресвятой Девой и представляет собой космический образ Рождества. Взаимосвязь между Пресвятой Девой и космосом очень часто встречается в богослужебных текстах: "Земле благая, благословенная Богоневесто, клас прозябшая неоранный и спасительный миру, сподоби мя сей ядуща спастися"'. Мариологии присуща космическая радость — небесная и земная. Многие молитвы называют Пресвятую Деву "Радостью всякой твари" и говорят ей: "Радуйся", ибо она есть образ Премудрости Божьей. Через Нее открывается, что женская духовность— духовность софианическая, тесно связанная с Духом Святым.

В противоположность этому любой атеизм содержит в себе некое семя глубочайшей горечи и обнаруживает характерную для него "мужественность" на фоне атрофии религиозного чувства зависимости от Отца, ощущения Божественного отцовства, то есть того переживания, которое дано женщине как Благодатный дар. Разве воинствующий атеизм с самого начала не был отмечен духом издевательства над тайной Девы-Матери (еврейские и языческие легенды о женщине Марии, подхваченные нынешними материалистами)? Между тем источник всякой морали находится именно в материнском начале: чистота, самопожертвование, защита слабых. В своем этическом учении Кант порывает с трансцендентным и ставит Бога в один ряд с другими постулатами; он считает любовь, с логической точки зрения, "чувственной и патологической привязанностью", потому что любовь иррациональна и не подчиняется воле; таким образом Кант становится на "мужскую" позицию.

Среди последователей Канта нет истинных женщин; напротив, интуитивистская философия и эмоциональное познание (Паскаль, Бергсон, Кайзерлинг, Макс Шелер) нашли среди женщин широкий отклик. Выдающиеся представители христианства поразительно контрастируют друг с другом: суровый, мужественный Кальвин и, с другой стороны, св. Франциск Ассизский, прозванный Stella matutina (звезда утренняя), тот, кто mortem cantando suscepit (встретил смерть пением); или преп. Серафим Саровский, "ангел света", о котором Божья Матерь сказала, что он — "нашего рода". Или же блаженный Августин: такой жесткий по отношению к женщине, которая разделила с ним жизнь, такой отвлеченный в своем трактате о браке и любви, который хорошо отражает эпоху патриархата и, что весьма симптоматично, впервые содержит учение о предопределении. Если Кант иронизирует, говоря о любви, то Августин полон сарказма по отношению к оригенистам своего времени, которых он называет "милостливыми". В слишком "мужественном" представлении о Боге всегда будет подчеркиваться Его абсолютная справедливость и самовластие — в ущерб милосердной любви; и тогда человек становится предметом этой абсолютной власти Бога. Монотеистические религии, такие как воинствующий ислам или иудаизм в его узкоортодоксальных течениях, являются поразительными примерами этой чрезмерной мужественности. В противоположность этому материнская нежность, порожденная почитанием Богородицы, вносит в христианский гуманизм совершенно особую ноту мягкости и объясняет происхождение женской чувствительности у великих мистиков. Достаточно посмотреть на Владимирскую икону Божьей Матери (XII в.), чтобы понять, что вносит в религиозное чувство женственность Первообраза: здесь нет никакой чувственной или слащавой ноты, никакой сентиментальности, но это, быть может, совершеннейший религиозный образ, человеческий лик, взгляд которого сродни взгляду Бога-Отца на иконе Троицы Рублева. Языки иконы и богослужения каждый по своему учат, что Божественному отцовству отвечает человеческое материнство.

Художественная чуткость, космическое и соборное чувство и глубоко мистический подход к жизни составляют специфически "женские" черты русского духа. На своих вершинах русская литература показывает, что именно русская женщина представляет человеческий тип в своей полноте, — больше, чем русский мужчина. В советских романах, читая между строк, можно уловить, что русская женщина остается главной опасностью для "бесчеловечных" марксистских структур. Женщина —хранительница нравственных и религиозных ценностей. Два первых русских святых, канонизированных Церковью — благоверные князья и страстотерпцы Борис и Глеб, — прославляются за чрезвычайно русскую форму непротивления злу. Если в открытом бою зло почти всегда одерживает верх, то при терпеливом сопротивлении со временем зло как бы стирается. Если мужчина ожесточается против страдания, то женщина поддается ему, а ведь выживает именно тот, кто лучше его переносит. Мудрость одной древней цивилизации, не принадлежащей к типу мужественных, возвещает устами Лао-Цзы: "Тот, что мягче, берет верх над тем, что тверже: вода над скалой, женское начало над мужским". Точно так же и Христос выражает духовный принцип, когда говорит: "Я кроток и смирен сердцем" (Мф. 11.29); Он отвергает мужское решение вершить дела при помощи меча, так же как отбрасывает три искушения в пустыне, и выбирает принесение Себя в жертву — образ Агнца, ведомого на заклание. Для мужчины жить — это завоевывать, бороться, убивать; для женщины — рождать детей, поддерживать, охранять жизнь, отдавая себя. Мужчина отдает себя, чтобы одерживать победу; женщина спасает, принося себя и в жертву и в дар. Мужские, прометеевские цивилизации взлетают, как метеоры, и быстро гаснут, как, например, Римская. Восточные цивилизации, несмотря на сложные исторические формы и противоречивые фазы внутреннего развития, в целом отводят больше места женским жизненным ценностям, поэтому историческое существование длится очень долго2.

• 5 • "Ева" в точном смысле слова означает "жизнь", но тот, кто с пророческой прозорливостью дал это имя, имел в виду нечто большее, чем простое биологическое продление рода, большее, чем "печать обещанной благодати", большее, чем предвидение того, что из этого рода произойдет "царица в Офирском золоте" (Пс.44.10). Биологическое соответствие жизни вида отражает духовное соответствие вечной жизни. Второй Евой III Вселенский собор провозгласил Богородицу. Та, Которая рождает Предвечного Бога, Которая дает жизнь Живущему в человеческом. Сама обретает бессмертие. В этом великом смысле Ева была

Индия и Китай тоже пережили переход от матриархата к патриархату. Фактически, они пережили многие цивилизации. Было бы особенно интересно изучить Индию, так как ее последняя эволюционная фаза (до или в период столкновения с Западом) отмечена новым появлением древних женских символов тантризма. Доктрину шакти [супруги бога] можно рассматривать как своего рода индийскую софиологию.

Теперь понятно, почему именно женщина получает обетование спасения: к женщине обращена весть Благовещения, женщине прежде всего является воскресший Христос и "жена, облеченная в солнце" (Откр.12.1) есть образ нового Иерусалима. Библия делает женщину религиозным принципом человеческой природы. Она - уста человечества, которыми смиренное fiat ("Да будет мне по слову твоему") рабы Господней отвечает на творческое fiat Небесного Отца; она является этим свободным "да" всего человечества, которое полагается в дело Воплощения как его необходимое человеческое основание.

Божественному отцовству как определяющему сущность Бога, Который рождает Сына и от Которого исходит Дух Святой, прямо отвечает женское материнство как религиозная особенность человеческой природы. Богочеловеческая тайна совершается в anima; именуемая в богослужении "Храмом предвечной славы", Пресвятая Дева, которая "пространнее небес", является образом Вселенной, содержащей Невмес-тимого. Со своей стороны, праведный Иосиф Обручник представляет отцовство мужчин: перед тайной он весь — молчание; он проходит по страницам Евангелия, не произнося ни единого слова. Слово, ставшее Плотью, есть чадо мужского молчания и женского "да будет". Карл Барт замечательно это уловил (в "Очерке догматики"): "Рожденный от Девы Марии... Человек мужского пола исключен. Он не играет никакой роли в этом рождении, которое является своего рода судом Божиим над ним. Человеческое действие и инициатива не принимают здесь никакого участия. Однако вообще человек — как человеческое существо — не исключен: это Пресвятая Дева. Человек же мужского рода, в своей специфической роли участника и творца человеческой истории, в своей ответственности возглавителя вида, оказывается отодвинутым на задний план, как это показывает чисто пассивная фигура Иосифа. Таков ответ христианской веры на проблему женщины: именно женщина находится на первом плане, а точнее дева. Пресвятая Дева Мария..."

• 6 • Литании Лоретты [молитвы в Лореттском монастыре, обращенные к Лореттской Божьей Матери] называют Пресвятую Деву "Утренней Звездой". Это было имя Люцифера — Денницы; согласно мысли, часто высказываемой святыми отцами. Денница, утренняя звезда, был самым близким к Богу существом, Его alter ego, и именно эта приближенность объясняет его стремительное падение: он вожделел быть как Бог. Пресвятая Дева занимает его место, и поэтому литургически Она воспринимается как Глава ангельских сил. Светящийся центр небесных сводов, готовый окунуться в яркое полуденное солнце, — вот космический образ, который точно описывает женщину в ее сущности. И эта утренняя свежесть нам говорит еще и о целомудрии. На греческом языке sophrosune означает целостность, интегрированность: это религиозный принцип ее способности к объединению. Одна древняя литургическая молитва содержит обращение к Богородице: "Твоею любовью свяжи мою душу", — то есть сделай меня внутренне согласным, соединение различных психических состояний преврати в единство, в душу. В силу своей религиозной структуры женщина является этим актом животворной интеграции, и она лишь одна способна противостоять тому разрушению и обесчеловечению, в которые все более замыкается современный мужской дух. Именно в этом смысле надо понимать слова Бердяева, когда он говорит о "бесконечно значительной роли" женщины, которая "займет преобладающее место в истории завтрашнего дня..., в религиозном пробуждении нашего времени".