Такимъ образомъ, мы видимъ, что ветхое раздранное рубище служило юродивымъ одеждою, и то не всегда и не для всего тѣла; но они отлагали иногда и этотъ бѣдный покровъ наготы; большую часть жизни проводили подъ открытымъ небомъ; городскія торжища, паперти церквей были обыкновеннымъ ихъ пріютомъ, гноища – мѣстомъ краткаго покоя отъ усталости. Таковъ видъ физической жизни святыхъ юродивыхъ.

Далѣе, аскетическія лишенія святыхъ юродивыхъ касались также и постели, которая есть, такъ сказать, ночная одежда, а вмѣстѣ съ нею и сна. Попытки, если не вполнѣ искоренить въ себѣ потребность во снѣ и ночномъ отдыхѣ, то по крайней мѣрѣ, сколько возможно ограничить удовлетвореніе этой потребности, попытки этого рода древни. Уже Гомеръ упоминаетъ объ одной древне Пелазгической жрйцѣ Юпитера въ Додонѣ, что она ходила неумытыми ногами и спала на голой землѣ. Александръ Македонскій съ своими спутниками не только видѣлъ Діогена въ Коринѳѣ, лежащаго на жесткой землѣ предъ своей бочкой, но и встрѣчалъ на Востокѣ не мало индійскихъ аскетовъ, которые ложились или на раскаленномъ пескѣ, или на острыхъ камняхъ и которые, притомъ еще, наваливали себѣ камни на спину. О новѣйшихъ индійскихъ аскетахъ современные путешественники разсказываютъ, что они день и ночь бродятъ по обширнымъ раскаленнымъ отъ солнечнаго жара скалистымъ равнинамъ, или же зарываются въ землю, такъ что едва можно примѣчать ихъ дыханіе, или же обнаженные лежатъ на терновыхъ подстилкахъ; нѣкоторые изъ нихъ ложатся на ужасную постель, состоящую изъ желѣзныхъ острыхъ спицъ. Подобнаго рода формы аскетическаго самоистязанія встрѣчаются и среди святыхъ юродивыхъ. Такъ, блаженный Іоаннъ Устюжскій спалъ въ печкѣ на раскаленныхъ угольяхъ, что видѣлъ священникъ Григорій [CCCII]. Чтобы отогнать сонъ святые юродивые цѣлыя ночи простаивали на молитвѣ въ своихъ убогихъ „хлѣвинахъ" или на холодныхъ папертяхъ церковныхъ или на снѣгу (святый Симонъ Юрьевецкій); святый Симеонъ „каждую ночь оставался на молитве до утрени" [CCCIII]; святый Ѳеодоръ Новгородскій „днемъ ходя по стогнамъ града, творяше юродство, нощію же моляся Богу о избавленіи града отъ огненнаго запаленія" [CCCIV]; святый Исидоръ Твердисловъ „въ нощи непрестанно молитву возсылаше къ Богу и въ своей хврастной хижѣ всю нощь безъ сна въ молитвахъ, и въ слезахъ, и въ колѣнопреклоненіи пребываше" [CCCV], или же ложились спать на голой землѣ. Πрο святого Прокопія Вятскаго разсказывается, что онъ „пріимаше покоя своему тѣлеси овогда на улицахъ градскихъ, овогда за градомъ на гноищахъ, имѣя себѣ одръ – землю, a покровъ – небо" [CCCVI], святый Виссаріонъ спалъ или сидя или стоя [CCCVII]. Первоначально въ древности такой способъ провожденія ночи предписывался грѣшникамъ въ знакъ покаянія и былъ тождествененъ съ возлежаніемъ во вретищѣ и на пеплѣ и прахѣ, ο чемъ говоритъ Библія [CCCVIII]; но уже съ древнѣйшихъ временъ христіанства спанье на голой землѣ стало обыкновеннымъ явленіемъ въ средѣ наиболѣе строгихъ аскетовъ (Антоній Великій, Іаковъ Низибійскій, Ефремъ Сиринъ и др.)·He довольствуясь тѣмъ, чтобы дѣлать сонъ какъ можно менѣе покойнымъ и лишать eгo подкрѣпляющаго дѣйствія на человѣка, святые юродивые, употребляли всѣ усилія къ тому, чтобы сколько возможно ограничить продолжительность сна и этого достигали чрезъ удпиненіе ночныхъ молитвъ (святый Симеонъ).

Евстафій Солунскій, перечисляя виды подвижничества въ Греціи, указываетъ, между прочимъ, на такихъ подвижниковъ. черты которыхъ всѣ соединились въ внѣшней жизни святыхъ юродивыхъ: „оі γυμνήται" – ходившіе нагишомъ; „оі των τριχών άνεπίστροφοί" – нечесы, космачи, гривачи; „χαμαιευναι" – землепостельники; „ρύπωνες" – грязноноги; „εκοντες κατά πάντος τοΰ σώματος ρύπος" – имѣющіе грязь по всему тѣлу [CCCIX].

Тяжелая обстановка внѣшней жизни не была неблагопріятной святымъ юродивымъ для нравственнаго ихъ развитія, то вѣрно, что подъ холодомъ полюса сжимается какъ то сердце, а подъ жаромъ экватора испаряется мысль, но то ложно, что внѣшняя неприглядная обстановка въ нравственномъ отношеніи подавляетъ зачастую высокія, свѣтлыямысли и нѣжныя чувства. Святые юродивые всею своею жизнью краснорѣчиво говорятъ именно о томъ, что въ неприглядной житейской обстановкѣ можно сохранить „цѣлымъ умъ" и достигать того совершенства, къ которому обязанъ стремиться человѣкъ, простирая свою нѣжную любовь на всѣхъ ближнихъ добрыхъ и злыхъ и открывая свое любящее сердце для такихъ людей, которыхъ міръ презираетъ (блудницъ). Но объ этомъ рѣчь впереди. Теперь же стоитъ на очереди вопросъ – чѣмъ объясняется оригинальность физической жизни святыхъ юродивыхъ, замѣчаемая въ ихъ постоянномъ бродяжничествѣ, въ босоножіи, въ полномъ почти и постоянномъ отреченіи отъ всякой одежды, въ самолишеніяхъ касательно ночного отдыха, въ спаньѣ на голой землѣ? нравственное духовное совершенство – главная существенная цѣль жизни челозѣка: „будите совершени", говоритъ Спаситель, „якоже Отецъ вашъ небесный совершенъ есть" [CCCX]; „мы созданы", по слову апостола, „на дѣла благая, да въ нихъ ходимъ" [CCCXI], „бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека" [CCCXII], т. е. въ этомъ состоитъ сущность жизни человѣка – безъ этого человѣкъ какъ бы не человѣкъ. Но добродѣтель, составляющая истинное совершенство и цѣль жизни человѣка есть не столько естественная, совершаемая по однимъ побужденіямъ разума и совѣсти и по ихъ указаніямъ, сколько христіанская, содѣваемая по духу евангелія. Эта добродѣтель, какъ видѣли, есть посильное, но усердное стремленіе къ богоподобію. Въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ по самой природѣ своей предназначенъ къ богоподобію, о чемъ ясно засвидѣтельствовано въ 26-мъ стихѣ 1-й главы книги Бытія; приступая къ сотворенію человѣка, Богъ сказалъ: „сотворимъ человѣка по образу Нашему и по подобію". Созданный по образу Божію, человѣкъ естественно долженъ стремиться къ своему Первообразу, болѣе и болѣе уподобляться Ему, восходя отъ подобія къ преподобію истины и правды [CCCXIII]. Іисусъ Христосъ стремленіе къ богоподобію ближе и яснѣе указалъ, какъ говорили, въ стремленіи къ подражанію Ему, и вотъ святые юродивые, какъ вѣрные йсполнители евангельскаго закона, въ точности исполняютъ слова Христовы, богатому юношѣ сказанныя: „продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною" [CCCXIV]. Святый Прокопій Устюжскій раздаетъ все богатство нищимъ и начинаетъ юродствовать [CCCXV]; святый Аврамій Смоленскій по смерти своихъ родителей „оставшаяся послѣ ихъ имѣнія раздаде святымъ церквамъ, и монастыремъ и нищимъ, самъ же сотворися единъ отъ нищихъ" [CCCXVI]; святый Ѳеодоръ Новгородскій оставляетъ для Господа – села, имѣніе, множество рабовъ и покидаетъ домъ родительскій съ его великими богатствами [CCCXVII]; святый Максимъ Московскій оставляетъ жилище, родныхъ [CCCXVIII]; святый Іоаннъ Московскій (Большой Колпакъ) „остави красоту міра" [CCCXIX]. Краснорѣчивымъ подтвержденіемъ того, что святые юродивые на дѣлѣ осуществляли заповѣди и совѣты евангельскія, служитъ случай, бывшій съ святымъ Серапіономъ: когда однажды онъ встрѣтился съ нищимъ, который дрожалъ отъ холода, то, остановившись, подумалъ: „меня почитаютъ постникомъ и исполнителемъ Христовыхъ заповѣдей, между тѣмъ я ношу одежду, а этотъ нищій – рабъ Христовъ погибаетъ отъ холода. По истинѣ, какъ убійца, буду осужденъ въ день страшнаго суда, если не покрою наготы его и попущу ему умереть отъ холода". Тотчасъ онъ снялъ съ себя „синдонъ" свой и отдалъ нищему: потомъ, сѣлъ нагой на распутіи, держа въ рукахъ евангеліе. Въ то время одинъ знакомый, проходя мимо его, спросилъ: „отецъ Серапіонъ, кто обнажилъ тебя?" Святый подвижникъ, указавъ на евангеліе, сказалъ: „оно раздѣло меня".

Потомъ, святый Серапіонъ увидѣлъ, что мимо него ведутъ должника въ темницу; сжалившись надъ нимъ и не имѣя, что дать ему, онъ продалъ евангеліе и отдалъ тому человѣку деньги для уплаты долга. Послѣ того, какъ святый Серапіонъ пришелъ въ келлію, ученикъ спросилъ его: „гдѣ евангеліе?" старецъ сказалъ: „сынъ мой! оно постоянно твердило мнѣ: продаждь имѣніе твое и даждь нищимъ, я послушалъ и сдѣлалъ такъ, чтобы за послушаніе получить дерзновеніе предъ Богомъ" [CCCXX].

Такой образъ жизни есть самый совершеннѣйшій по – идеѣ святаго Василія Великаго, который говоритъ: „то общеніе жизни называю совершеннѣйшимъ, изъ котораго исключена всякая собственность" [CCCXXI]. Жизнь святыхъ юродивыхъ вполнѣ согласовалась съ этими словами великаго учителя. Они рѣшительно ничего не имѣли: въ хижинѣ святаго Симеона „не было в ней ничего, кроме охапки хвороста" [CCCXXII]; святый Исидоръ Твердисловъ „не имѣяше у себе ничтоже въ хижинѣ своей, но токмо свое тѣло, и округъ его хврастіе, и то непокровено" [CCCXXIII]; святый Михаилъ Клопскій „въ келліи ничтоже имѣяше, ни ризъ, ни рогожи, но токмо едину ризу, ею же тѣло покрываше" [CCCXXIV]. Нестяжательность святыхъ юродивыхъ простиралась до того, что они работали даромъ или же получаемыя деньги отдавали обратно: такъ поступалъ святый Симонъ Юрьевецкій [CCCXXV]: работая у крестьянъ за плату, онъ всегда являлся за полученіемъ ея, но платы никогда не бралъ, какъ неразумный; святый Іоаннъ Устюжскій „ничтоже отъ кого взимаше" [CCCXXVI]; когда нѣкто богачъ, у котораго пропало 500 златницъ предлагалъ святому Симеону деньги за указаніе вора, то послѣдній отказался: „не хощу злата" [CCCXXVII]; святый Андрей Тотемскій не беретъ денегъ отъ старшины дикарей Ажбаки за исцѣленіе глазъ его [CCCXXVIII]. Серапіонъ Синдонитъ отдаетъ обратно заработанныя деньги язычникамъ-комедіантамъ и нѣкоему лакедемонскому мужу [CCCXXIX].

Такимъ образомъ, видно, что святые юродивые, желая слѣдовать за Хриcтомъ, прежде всего исполняли Его совѣтъ о нестяжательности, чтобы безъ смущеній и заботъ посвятить себя служенію Богу. Приступая работать Богу, они прежде вcего порывали связь съ міромъ и имуществомъ, какъ бы умирали для міра. Но какимъ образомъ могла возникнуть у нихъ мысль о такомъ крайнемъ нестяжаніи, выражающемся въ босоножіи, въ лишеніи одеждъ и пр.? Объясненіе этого найдемъ опять въ назначеніи человѣка. Жизнь духовная – дѣятельное приближеніе къ Богу, направленное къ вѣчному единенію съ Нимъ въ будущей жизни. Къ чему бы человѣкъ ни привязывался на землѣ, какъ бы сильно ни порабощала его чувственность, какія бы мечтательныя ни питалъ онъ желанія и какъ бы ни былъ счастливъ въ ихъ достиженіи, – ничто земное и временное его не удовлетворитъ. Это внутреннее недовольство настоящимъ и земнымъ служитъ несомнѣннымъ признакомъ того, что неизгладимо въ человѣческой душѣ стремленіе къ вѣч ному, небесному. Путь туда – дѣятельная любовь къ Богу. Стремленіе и любовь почти одно и тоже, потому что, вѣдь, мы не стремимся къ тому, чего не любимъ, но нельзя не стремиться къ тому, что любимъ. Любовь, когда она движетъ умомъ и волею человѣка, даетъ свое направленіе и внѣшнимъ его дѣйствіямъ, тогда она есть дѣятельная любовь, которая и возводитъ человѣка къ Богу. Общій и обязательный законъ этой любви тотъ, чтобы ничего не поставлять для себя выше Бога, ничего на землѣ и въ мірѣ не предпочитать Ему, ни къ чему не прилѣпляться больше Его [CCCXXX]. Это исканіе Бога и „прилѣпленіе" къ Нему можетъ имѣть различныя степени. „Чѣмъ болѣе кто любитъ, говоритъ у святаго Григорія Богослова олицетворенная чистота, тѣмъ постояннѣе смотритъ на любимаго. И я, возлюбивъ Христа, оставила здѣшнюю жизнь и не могу обращать взоровъ на иные предметы" [CCCXXXI]. „Сильно желающіе правды Божіей возносятся благочестивыми помыслами надъ всѣмъ видимымъ и въ радости живутъ съ ангелами превыше земли” [CCCXXXII]. Вотъ что побуждало святыхъ юродивыхъ доводить нестяжательность до крайнихъ предѣловъ. Прекрасно сознавая безполезность мірской суеты, они отрекались отъ міра и жили въ немъ, какъ странники. „какая польза для нас от мирской суеты, говорилъ святый Симеонъ другу своему Іоанну предъ отреченіемъ отъ міра, и какую найдем помощь в богатствах в день Страшного Суда? Не скорей ли они повредят нам? Точно так же наша юность и телесная красота – разве они всегда с нами? Не изменятся ли от старости и не погибнут ли от смерти? Да мы и сами не знаем, дождемся ли старости, ибо и юноши, не ожидающие смерти, умирают" [CCCXXXIII]. Значитъ, нестяжательность святыхъ юродивыхъ вызывалась ихъ желаніемъ свободно работать Господу. И дѣйствительно, по ученію святыхъ отцовъ, „У кого помысел занят попечением о житейских вещах, тот не свободен: ибо попечене о них держит его в своих руках и делает рабом своим, для себя ли он заботится о них, или для других. Свободный же от сего ни для себя, ни для других не печётся о житейском, будь он епископ, или дьякон, или игумен. Но и праздным он никогда не бывает и ни о чём, даже самом последнем и ничтожном, никакого небрежения не оказывает; а богоугодно всё делая и устрояя, о всём беспечален пребывает, – и это на всю жизнь.", говоритъ преподобный Симеонъ новый Богословъ [CCCXXXIV]. „Подобно тому какъ песокъ, брошенный въ огонь гаситъ послѣдній, такъ точно и попеченія житейскія и всякое земное пристрастіе теплоту сердца истребляютъ" [CCCXXXV]. „Если кто, говоритъ тотъ же святый Симеонъ новый Богословъ, отъ навыкновенія и желанія чувственныхъ отторже душу свою, и съ Богомъ связа сію не точію и стяжанія и пѣнязи свои презритъ, и яко о чуждихъ и странныхъ лишаемь сихъ, не будетъ печалиться, но по слову апостола, будетъ обновляться внутренно" [CCCXXXVI].

Въ самомъ дѣлѣ, нестяжательность способствуетъ возводить умъ къ Богу и идти вполнѣ евангельскимъ путемъ, такъ какъ нестяжательный свободно можетъ служить Господу, какъ несвязанный попеченіями и пристрастіями житейскими. Какъ птица легко летитъ къ верху, когда крылья ея не связаны ничѣмъ, какъ корабль несется быстро по волнамъ морскимъ, когда онъ не обремененъ тяжелымъ грузомъ, такъ легко постоянно возноситься умомъ и сердцемъ къ Господу и человѣку, когда его мысль не связана попеченіями и думами о земныхъ стяжаніяхъ. Напротивъ, душа человѣка, постоянно вращаясь около предметовъ земныхъ, незамѣтно можетъ прилѣпляться къ земному, оземленѣть, какъ говоритъ преосвященный Ѳеофанъ, сдѣлаться безчувственной. Свѣтлость взгляда, живость чувствъ, какъ нѣжные цвѣты увядаютъ отъ грубаго соприкосновенія съ предметами эгоизма, съ разсчетами своекорыстія. Тутъ же убивается чистая вѣра во все божественное, истрачивается сердечная теплота, достойная чистыхъ и святыхъ предметовъ неба, и душа остается съ одними земными стремленіями и плотскими удовольствіями, что съ буквальною точностью представлено въ лицѣ евангельскаго богача, который именно душѣ своей предлагалъ самыя грубыя плотскія наслажденія: „и скажу душе моей: душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись" [CCCXXXVII]. Такъ, отъ искушенія первыми потребностями жизни возможно дойти до совершеннаго рабства мамонѣ, до извращенія существенныхъ требованій человѣческой души, до пренебреженія и забвенія о вѣчности. Поэтому то, святые юродивые всячески противостояли столь губительному искушенію. Они отвращали сознаніе свое отъ суетнаго міра и обращали его къ міру духовному [CCCXXXVIII]; возненавидѣвъ временная, они старались собрать богатство духовное [CCCXXXIX]: „возненавидѣвъ житіе міра сего, они разжигались любовію Господнею, яко огнемъ, попаляя помыслы гнусныя, и вся узы нынѣшняго житія прелестныя расторгая, и благими искушеніи дара Христова душу очищая, яко злато въ горнилѣ, и обрѣтши бисера добра избранна небеснаго, и продавъ имѣнія своя вся, того единаго стяжали въ мысли своей" [CCCXL]; бисеръ этотъ добрый, по пѣснопѣніямъ церковнымъ, есть Христосъ: „славы и богатства не восхотѣвъ, говорится въ сѣдальнѣ въ службѣ святому Василію, вся ни во чтоже вмѣнилъ еси да Христа пріобрящеши, Его же и получилъ еси". Стремясь къ богообщенію путемъ подражанія Христу, святые юродивые „о плотскихъ небрегли, всегда подвизаясь, умъ чистъ къ Богу представити", нечувствительны были „ко всѣмъ житейскимъ" [CCCXLI]. Изъ церковныхъ пѣснопѣній явствуетъ, что святые юродивые, стремясь къ Богу, удалялись отъ міра въ мірѣ, т. е. отъ всего страстнаго, суетнаго, грѣховнаго, вошедшаго въ жизнь частную, семейную, общественную и ставшаго тамъ обычаемъ и правиломъ. Они не бѣжали изъ міра, но отбросили всѣ нравы, обычаи, правила, привычки, требованія, совершенно противоположныя духу Христову, презрѣли все, вредящее человѣку въ міру, все же мірское ихъ не касалось. Они жили по апостолу: „и пользующиеся миром сим, как не пользующиеся" [CCCXLII]. По словамъ святаго Макарія такое поведеніе человѣка – есть высшая нестяжательность [CCCXLIII]. Между прочимъ онъ пишетъ: „въ законѣ Богъ повелѣлъ Моисею сдѣлать мѣднаго змія, вознести и пригвоздить его на верху дерева; и всѣ, уязвленные зміями, взирая на мѣднаго змія, получали исцѣленіе. Сіе было сдѣлано по особому смотрѣнію, чтобы одержимые земными попеченіями, идолослуженіемъ, сатанинскими удовольствіями и всякимъ нечестіемъ, будучи возбуждены симъ образомъ, хотя нѣсколько возвели взоръ свой горѣ, и отрезвившись отъ дольняго, обратили вниманіе на высшее, и отъ сего опять простерлись къ высочайшему, а такимъ образомъ, постепенно простираясь къ вышнему и горнему, познали, что есть Превысшій всея твари. Такъ и тебѣ Богъ повелѣлъ обнищать и, продавъ все, раздать нищимъ, чтобы, хотя и захотѣлъ бы ты ринуться долу, на землю, было уже сіе невозможно для тебя. Посему, допросивъ сердце свое, начни разсуждать съ своими помыслами: на землѣ ничего не имѣемъ у себя, обратимся же къ небу, гдѣ есть у насъ сокровище, гдѣ сдѣлана намъ купля? и умъ твой начнетъ возводить взоръ въ высоту, искать горняго и преспѣвать въ томъ" [CCCXLIV]. Высочайшую нестяжательность святыхъ юродивыхъ составляло преданіе себя въ волю Божію, полное отреченіе отъ себя; „любовію, поется въ одномъ пѣснопѣніи, предложилъ еси твою мудре къ Богу душу, и къ Тому прилѣпился еси" [CCCXLV]; святый Василій „принеслъ себя, яко непорочну и благопріятну великому Архіерею жертву, представивъ ему душу свою" [CCCXLVI]. Въ чемъ же состоитъ отреченіе святыхъ юродивыхъ отъ себя, объ этомъ можно составить понятіе по ученію святыхъ отцевъ. „Отречься отъ себя, по словамъ святаго Макарія Египетскаго значитъ – не водиться ни въ чемъ своею волею и не быть господиномъ чего бы то ни было, кромѣ единой ризы и подобно невольнику вести себя со всѣми, не домогаясь ни чести, ни славы, ни похвалы не предъ очима точію работая, аки человѣкоугодникъ, но почитая себя обязаннымъ во всемъ услуживать въ любви и простотѣ [CCCXLVII]. Далѣе, тотъ же св. отецъ поучаетъ: „тѣ непреткновенно совершаютъ теченіе до конца, которые вполнѣ возненавидѣли всѣ мірскія пожеланія, себя самихъ, всякую разсѣянность и удовольствія въ мірѣ и занятія мірскими дѣлами. Это и значитъ отречься себя самого" [CCCXLVIII]. „Кто рѣшительно не чтитъ признаваемаго досточестнымъ въ мірѣ семъ, продолжаетъ святый Макарій Египетскій, отрекается отъ родныхъ, отрекается отъ всякой дольней славы, имѣетъ же въ виду небесную почесть, тому должно отречься вмѣстѣ съ міромъ и отъ души своей. Отреченіе же отъ души состоитъ въ томъ, чтобы ни въ чемъ не искать своей воли [CCCXLIX]. По словамъ преп. Іоанна Лѣствичника отреченіе отъ своей воли возводитъ на высшую степень святости: „великъ тотъ, кто благочестно отказывается отъ обладанія имуществомъ, но святъ тотъ, кто отказывается отъ обладанія своею волею” [CCCL]. На этой ступени аскетизма нестяжательность подвижника принимаетъ тотъ видъ, какой мы видимъ въ „юродствѣ". Не имѣя у себя ничего вещественнаго, юродивый отрекается даже и отъ своей воли. Гдѣ въ подчиненіе отдана воля, тамъ – какая же собственность. И въ самомъ дѣлѣ, разъ человѣкъ отдалъ себя всего на служеніе Богу, покорился Ему всецѣло, разъ работаетъ Господу усердно по любви къ Нему, ввѣряетъ Его промыслительной десницѣ свою душу, то можетъ ли онъ интересоваться тѣмъ, что вмѣнилъ „въ уметы". Имѣя въ себѣ искреннюю вѣру въ Бога, онъ пренебрегаетъ вещественными благами міра, доводящими до тяжбъ и споровъ, постоянно же памятуя о смерти, отрекается даже и отъ своего тѣла [CCCLI], по ученію св. Іоанна Лѣствичника. Отрѣшаясь отъ всего земного и помышляя о горнемъ, подвижникъ бываетъ чуждъ пристрастія къ кому бы то ни было изъ своихъ или чужихъ. „Какъ неудобно однимъ глазомъ смотрѣть на небо, а другимъ на землю, такъ невозможно избыть опасностей для души тому, кто не устранилъ себя совершенно и помысломъ и тѣломъ отъ домашнихъ и пришлыхъ", говоритъ св. Лѣствичникъ [CCCLII]. „Душки, всею любовью привязанныя къ Господу, съ Нимъ ходятъ, отъ всего отвращаясь, къ Нему устремляютъ молитвы и помышленія", говоритъ св. Макарій Египетскій [CCCLIII]. „Душа, стремящаяся къ Господу, вся и всецѣло къ Нему простираетъ свою любовь и сколько есть силъ, къ Нему единому привязуется своимъ произволеніемъ, отрицается сама себя и не слѣдуетъ хотѣніямъ ума своего, потому что, по причинѣ неотлучнаго съ нами и обольщающаго насъ зла, ходитъ онъ лукаво. Напротивъ того, она всецѣло предаетъ себя Господню слову, отрѣшается отъ всякихъ видимыхъ узъ, сколько возможно сіе для воли, и совершенно предается Господу, ибо какъ скоро возлюбила Господа, исхищается изъ сѣтей мірскихъ" [CCCLIV], учитъ тотъ же святый отецъ. Преп. Іоаннъ говоритъ: „если мы заботимся о женѣ и о чадахъ, то Богъ уже не печется о нихъ. Если же оставимъ сіи заботы, то Богъ попечется и о нихъ и о насъ. Итакъ, не думай о томъ, чтобы заботиться или молиться о нихъ, дабы не удержать ихъ въ памяти и не сохранилась страсть въ душѣ твоей" [CCCLV]. Далѣе, онъ пишетъ такое наставленіе одному безмолвнику, котораго смущали помыслы о родственникахъ своихъ по плоти: „Господь сказалъ, пишетъ онъ, кто есть мати Моя, и кто суть братія Моя” [CCCLVI] и потому ты не долженъ нарушать заповѣди Божіей и имѣть дружбы съ плотскими братьями. Поруганный демонами, ты приводишь себѣ на память тѣхъ, которыхъ оставилъ Бога ради, и чрезъ то дѣлаешься преступникомъ. Горе намъ, братъ! что враги съ нами дѣлаютъ? Желаешь ли питать къ родственникамъ любовь, которую ты и ко всѣмъ долженъ имѣть? молись о нихъ, чтобы и они спаслись благодатію Христовою. Если хочешь спастись, понудь себя умереть для всего земного. Считай себя за ничто и стремись къ предлежащему, чтобы подъ предлогомъ добраго дѣла, не вовлекъ тебя діаволъ въ безвременныя заботы. Не пекись ни о чемъ – живы ли родные твои или умерли, не посылай узнавать о томъ. Вспомни Господа, сказавшаго: остави мертвыя погребсти своя мертвецы [CCCLVII]. Себѣ внимай: родные не избавятъ тебя въ тотъ страшный день” [CCCLVIII].

При свѣтѣ святоотеческихъ наставленій о важности и степеняхъ нестяжательности, становится яснымъ та ея крайность, до какой доводили святые юродивые эту добродѣтель. Любя Христа совершенною любовію, они „ничтоже земное восхотѣли" имѣть [CCCLIX] и по Златоусту, ихъ сердце поглощалось Господомъ, а Господь поглощалъ ихъ сердце [CCCLX]; Христосъ, какъ бы впечатлѣлся въ умѣ ихъ, по слову св. апостола Павла: „Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!" [CCCLXI]. А что это такъ – въ этомъ увѣряетъ насъ св. Церковь въ своихъ пѣснопѣніяхъ: „желаніемъ еже къ Богу распалаемь міръ оставилъ еси", поется въ канонѣ св. Симеону [CCCLXII], „всѣмъ сердцемъ Троицѣ усердно возложився [CCCLXIII]; „радуйся, Прокопіе, возненавидѣвый родительскую любовь, Христа же единаго надъ всѣми сущаго Бога, всѣмъ сердцемъ возлюбивый, и Тому невозвратнымъ желаніемъ послѣдовавый [CCCLXIV], все желаніе свое къ Богу возложившій [CCCLXV]; „ты Христа возлюбилъ еси и къ Нему единому возжелѣлъ еси", поется въ канонѣ св. Андрею; „Христа Бога истинно возлюбивъ, себе самаго отверглся еси и Тому послѣдовалъ еси, якоже Онъ рече: любяй душу свою спасти, погубитъ ю" [CCCLXVI], прославляетъ такъ св. церковь св. Андрея юродиваго; „волю хотѣнія своего отсѣцая, св. Исидоръ утвердилъ стопы разума своего на камени любви Христовы" [CCCLXVII]; „св. Прокопій весь разумъ и сердце отъ суетнаго міра сего къ Зиждителю неуклонно возложилъ" [CCCLXVIII]. „Что тя наречемъ, Василіе чудне, поется въ стихирахъ, херувима ли: яко на тебѣ почилъ есть Христосъ". Стремленіе ко Христу у св. юродивыхъ было, значитъ, непреодолимое; умъ ихъ простирался въ высь, и высшая премудрость замѣняла имъ ихъ одежду, какъ говорится въ стихирахъ на вечернѣ св. Василію. А такъ какъ назначеніе человѣка состоитъ въ нравственномъ совершенствованіи свободной личности, въ движеніи къ полнотѣ человѣческаго существа, въ жизни по Богу, въ развитіи божественной стихіи, лежащей сѣменемъ разумности во всемъ человѣчествѣ, то св. юродивые и стремились находиться во внутреннемъ, живомъ союзѣ со всѣмъ истиннымъ, добрымъ, прекраснымъ, стремились стать тѣмъ человѣкомъ, какимъ былъ онъ до паденія, приблизиться путемъ различныхъ аскетическихъ лишеній, касающихся житейскихъ потребностей, прежде всего, къ Первообразу. Слова св. Максима московскаго юродиваго, сказанныя имъ въ объясненіе своей оригинальности въ аскетическихъ лишеніяхъ: „оттерпимся и мы люди будемъ" [CCCLXIX], имѣютъ именно этотъ глубокій смыслъ и краснорѣчиво подтверждаютъ высказанную нами мысль.

Далѣе, самъ міръ тѣснилъ и какъ бы гналъ отъ себя св. юродивыхъ. Въ самомъ дѣлѣ, если міръ, по Ѳеофану, есть „ходячія страсти въ лицахъ, обычаяхъ, дѣлахъ и, прикасаясь къ нему какою нибудь частью, нельзя не растревожить и соотвѣтственной въ себѣ раны, или страсти, по сходству ихъ и подобонастроенію [CCCLXX], то, естественно, что желающій себѣ спасенія не въ состояніи жить по его требованіямъ, разочаровывается въ его взглядахъ и разстается съ нимъ [CCCLXXI]. Да это и необходимо сдѣлать, потому что, какъ говоритъ преосвящ. Ѳеофанъ, суетное, страстьми пропитанное, неминуемо передаетъ въ душу человѣка тоже, возбуждаетъ или прививаетъ страсть. Какъ ходящій около сажи очерняется, или касающійся огня опаляется, такъ участвующій въ мірскомъ пропитывается богопротивнымъ. Потому мірскимъ омрачается умъ, рождается забвеніе, ослаба, плѣнъ и расхищеніе, а тамъ и уязвленіе сердца, за нимъ страсть и дѣло – человѣкъ палъ. Отсюда становится яснымъ, что должно оставить все, что опасно для духовной жизни, наноситъ суету и погашаетъ духъ [CCCLXXII]. Житейскія потребности, касающіяся жилища, одежды и пр. мѣшали св. юродивымъ вести духовную жизнь, и они ими пренебрегали для того, чтобы „благоспѣялась”, по апостолу, душа ихъ [CCCLXXIII], чтобы мысль о земныхъ потребностяхъ не довела ихъ сначала до забвенія о сокровищѣ небесномъ, потомъ, чтобъ, мало по малу не отуманила ихъ смыслъ и чувствъ до того, что они оказались бы неспособными служить Богу, услаждая душу свою вещественными и тлѣнными благами.

Такъ, значитъ, св. юродивые стремились къ почести вышняго званія Божія [CCCLXXIV] и въ своей земной нестяжательной жизни они развивали сокрытыя сѣмена и силы высшей духовной жизни, восходя отъ немощей поврежденной человѣческой природы къ достиженію полноты возраста Христова [CCCLXXV], чтобы, облекшись силою свыше, возвыситься до Первообраза.

ГЛАВА VI Аскетическое терпѣніе въ „юродствѣ": перенесеніе тѣлесныхъ страданій, добровольное перенесеніе позора и непріятностей и ихъ нравственное значеніе.

Желающій быть подражателемъ Христу, говоритъ св. Макарій Египетскій, чтобы при посредствѣ этого получить званіе сына Божія, рожденнаго Духомъ, прежде всего долженъ переносить благодушно и терпѣливо всѣ случающіяся съ нимъ скорби, какъ то: тѣлесныя болѣзни, обиды и поруганія отъ людей и навѣты отъ невидимыхъ враговъ, потому что, по Промыслу Божію, распоряжающемуся всѣмъ премудро и со всеблагою цѣлію, такія испытанія различными напастями попускаются душамъ, чтобъ обнаружилось явственно, которыя изъ нихъ любятъ Бога искренно. Отъ начала вѣка для св. патріарховъ, пророковъ, апостоловъ и мучениковъ было знаменіемъ избранія то, что они прошли по тѣсному пути искушеній и скорбей и такимъ образомъ благоугодили Богу. „Сын мой! – говоритъ Писаніе – если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению: управь сердце твое и будь тверд, и не смущайся во время посещения; прилепись к Нему и не отступай, дабы возвеличиться тебе напоследок. Все, что ни приключится тебе, принимай охотно, и в превратностях твоего уничижения будь долготерпелив," [CCCLXXVI] какъ благое, зная, что безъ Бога ничего съ нами не случается. И потому душѣ, желающей благоугодить Богу, прежде всего должно вооружиться терпѣніемъ и надеждою. Мученики, прошедши чрезъ многіе виды мученій, явили силу непобѣдимаго мужества, подчинившись и самой насильственной смерти; – послѣ этого они удостоиваемы были вѣнцовъ. Подобно этому и души, преданныя разнообразнымъ скорбямъ, или явно наносимымъ людьми, или возникающимъ въ самихъ душахъ отъ возстанія нелѣпыхъ помысловъ, или причиняемымъ впаденіемъ въ тѣлесныя болѣзни, если съ твердостію до конца все претерпятъ, сподобляются одинаковыхъ вѣнцовъ съ мучениками, одинаковаго дерзновенія къ Богу. Вожделѣвающій имѣть въ себѣ Христа и стяжать столь изящное наслѣдство долженъ, соотвѣтственно этому желанію, подражать Его страданіямъ. Говорящіе, что любятъ Господа, пусть докажутъ справедливость своихъ словъ не только великодушнымъ терпѣніемъ всѣхъ случающихся скорбей, но и терпѣніемъ охотнымъ, съ любовію, ради надежды, отложенной въ Господѣ [CCCLXXVII].

Такимъ образомъ, истинный подражатель Христовъ вслѣдъ за проявленіемъ высшей нестяжательности долженъ начать мужественную борьбу съ внѣшними и внутренними врагами своего спасенія, долженъ развить въ себѣ терпѣніе, чтобы имъ сообщить большую силу и крѣпость нестяжанію. И св. юродивые развивали въ себѣ эту добродѣтель: они своимъ смѣшнымъ, жалкимъ видомъ вызывали со стороны толпы массу насмѣшекъ. Но, зная, что „многими скорбями подобаетъ внити въ царствіе небесное" [CCCLXXVIII], зная, что апостолы терпѣли побои, гоненія, злословія, хуленія [CCCLXXIX], зная, что „нынѣшнія временныя страданія ничего не стоятъ въ сравненіи съ тою славою, которая откроется въ людяхъ” [CCCLXXX], св. юродивые имѣли желаніе „разрѣшитися и со Христомъ быти", потому что это несравненно лучше [CCCLXXXI] и потому они смѣло могли говорить вмѣстѣ съ апостоломъ: „кто ны разлучитъ отъ любви Божіей: скорбь ли, тѣснота, или гоненіе, или голодъ, или нагота, или опасность, или мечъ" [CCCLXXXII]. И особенно эта черта является характерною для русскихъ св. юродивыхъ, потому что основаніе ея лежитъ въ психологіи самой націи. Достоевскій не разъ отмѣчалъ эту черту нашего народа – вѣру въ спасительную силу невинныхъ, напрасныхъ страданій, а въ основѣ этой вѣры лежитъ глубокая религіозно-психологическая подкладка. „Каждый единый изъ насъ виновенъ за всѣхъ и за вся на землѣ несомнѣнно, говоритъ онъ устами старца Зосимы, не только по общей міровой винѣ, а единолично каждый за всѣхъ людей и за всякаго человѣка на сей землѣ" [CCCLXXXIII]. Въ этихъ словахъ таится великая истина. Въ самомъ дѣлѣ, въ нравственной области не можетъ быть такого дѣйствія, которое приносило бы пользу или вредъ одному только дѣйствующему или страдающему отъ него лицу. Каждый хорошій поступокъ увеличиваетъ несомнѣнно силу добра въ человѣчествѣ, и наоборотъ, каждое худое дѣйствіе увеличиваетъ силу грѣха и тѣмъ наноситъ незамѣтно всеобщій ущербъ. Поэтому, съ точки зрѣнія истинно-христіанской самоотверженной любви, какая была у св. юродивыхъ, нѣтъ ничего естественнѣе и искреннѣе, какъ желать пострадать отъ другихъ безвинно и тѣмъ какъ бы искуплять другъ друга. Въ этомъ случаѣ св. юродивые носятъ какъ бы тяготы другихъ, потому что вліять на другихъ и страдать отъ другихъ есть высшій законъ, отъ котораго мало также можетъ уклониться атомъ, какъ и высшее разумное существо. По этой замѣчательной идеѣ добровольнаго страданія отъ другихъ подвигъ „юродства" какъ бы сближается съ невинными страданіями Спасителя за родъ человѣческій. Вѣдь онъ, какъ говоритъ проф. Голубинскій, въ томъ и состоялъ, чтобы „терпѣть отъ людей поношенія и укоризны” [CCCLXXXIV]. И въ самомъ дѣлѣ, св. юродивые казались безумными, чтобы скрыть свои добродѣтели, а отсюда неизбѣжно и вытекало терпѣніе. Но прежде, чѣмъ говорить о проявленіяхъ аскетическаго терпѣнія и о его нравственномъ значеніи необходимо рѣшить вопросъ есть ли терпѣніе добродѣтель? вопросъ этотъ важенъ и его рѣшалъ въ свое время преосв. Амвросій, архіепископъ Харьковскій и выясненіе его для насъ имѣетъ значеніе въ смыслѣ освѣщенія терпѣнія св. юродивыхъ. Итакъ, есть ли терпѣніе свободное и дѣятельное движеніе духа къ совершенству и составляетъ ли оно само по себѣ достоинство человѣка? вотъ какой отвѣтъ даетъ знаменитый церковный витія: „большею частію, говоритъ онъ, подъ терпѣніемъ мы разумѣемъ непроизвольное и угнетенное состояніе духа, поражаемаго неизбѣжными для насъ въ этой жизни затрудненіями, лишеніями и страданіями. Во всѣхъ такихъ состояніяхъ, когда прекращеніе страданій не зависитъ отъ нашей воли, мы находимся въ положеніи человѣка связаннаго, лишеннаго свободы дѣйствій и поражаемаго ударами, со стороны ему наносимыми. Такъ и понимали терпѣніе древніе философы, незнавшіе того взгляда на человѣческую жизнь, какой сообщаетъ божественное Откровеніе, такъ понимаютъ его и новые мыслители, отрицающіе этотъ взглядъ. Поэтому, жизнь человѣческая представляется имъ безотрадною, а неизбѣжное претерпѣваніе лишеній – унизительнымъ для свободнаго человѣческаго духа; потому они и не видятъ другого конца безплодному терпѣнію, кромѣ самоубійства. Христіанское же терпѣніе не таково: оно есть сознательное и свободное отношеніе къ бѣдствіямъ жизни и вмѣстѣ съ тѣмъ безропотное перенесеніе страданій, соединенное съ несомнѣннымъ убѣжденіемъ въ счастливомъ ихъ окончаніи. Это есть нравственная выдержка духа въ трудномъ положеніи, дѣятельная борьба съ собственными тягостными ощущеніями въ виду побѣды не только надъ самимъ собою, но и надъ гнетущими обстоятельствами [CCCLXXXV].