Первое, что внушается человеку идеей славы Божией, есть долг жизни. Человек создан для жизни на этой земле и потому он должен жить всею полнотою своего естества, созданного Богом. Нас не должны отвращать от жизни никакие злострадания, неразрывно связанные с теми или другими формами и требованиями естественной жизни. Всякое сокращение жизни, всякого рода самоубийство и убийство есть противление самому основному призванию человека. В частности, для нас обязательны те формы жизни, которые наглядно связывают нас с землею, дают чувствовать ее тяготу, — черный труд, добывание хлеба в поте лица своего. Свобода человека от забот о насущном хлебе приносит смерть его духовной жизни, делает его бесполезным для славы Божией. Мы соприкасаемся с небесною жизнью чрез посредство той низости, которою отягощены, подобно тому как солнечное тепло греет нас не сверху, а снизу — от земли: верхние слои атмосферы холоднее нижних. Есть прекрасный древний миф о герое, который терял свою силу всякий раз, как противник приподнимал его над землею, и снова крепнул от прикосновения к ней. И наша сила в земле, мы проявляем божественную славу своею низостью, терпеливым несением своих немощей. Затем для нас необходимы те формы жизни, которые подлежат развитию: в развитии жизнь человеческого духа. Стремление к личному счастью и личному обладанию абсолютным совершенством уже потому дурно, что оно задерживает естественное развитие, сокращает жизнь. Напротив того, самоотречение и любовь служат основами жизни. «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода. Любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Иоан. XII, 24, 25, ср. Мф. XVI, 25, 26); «мы знаем, что мы перешли из смерти в жизнь, потому что любим братьев; не любящий брата пребывает в смерти» (Иоан. III, 14).

Но слава Божия не только необходимо дана вместе с человеческою жизнью; она, сверх того, есть предмет его свободной деятельности. «Мы должны, — по слову апостола, — преображаться от славы в славу» (2 Кор. III, 18). Сообразно с этим идея славы может служить руководительным началом свободной деятельности человека и в более тесном смысле: она не только делает из жизни долг, но и определяет ее характер.

Слава Божия как идеал человеческой жизни предполагается первоначальным планом творения мира: она есть завершение победы жизни над смертью. Ничтожество, чтобы быть побежденным жизнью, должно отречься само от себя; слава Божия для победы над смертью не только должна быть проявлена в мире, но и возвращена миром Богу, признана тварью как Божия слава. Если человек хочет победить своего врага, то он делает ему добро. Но для действительной победы одного делания добра недостаточно: необходимо, чтобы враг принял добро за добро. Только тогда, когда враг принимает благодеяние как дело любви и сообразно с этим изменяет свое настроение, изменяет вражду на признательность, на любовь, — победа состоялась: врага уже нет. Отец и путем естественного рождения, и путем воспитания сообщает сыну все свои блага, всю свою славу; но высшее утешение для него состоит не в одном только сообщении благ, а в том, что сын принимает эти блага как отеческий дар, чувствует сыновнюю благодарность, признает свою жизнь продолжением жизни отца. Тем и ограничена вообще любовь в своем действии, оттого она и подвергается страданиям, что она может удовлетвориться только ответного любовью.

Этою задачею и обусловливается неизмеримо высокое положение человека в мировой жизни. В нем божественная жизнь, освещенная самосознанием, соприкасается с прахом, в нем достигают до сознания бытие и небытие в своей противоположности, в его лице Бог снисходил до плоти, а плотью облекается божественный дух. Поэтому в нем может и должна совершиться окончательная победа жизни над смертью: чрез него жизнь должна возвратиться к своему первоисточнику, мир — признать свою славу божественною.

Задача этого служения человека божественной славе относится к его личной свободе, к его самосознанию, внутреннему самоопределению; ею требуется от человека то, что всецело есть его собственное дело. Первый долг жизни, который налагается на человека его призванием, есть долг жизни. Но естественная жизнь определяется законами, независимыми от воли человека. Только в его самосознании установляется его свободно-личное отношение к природной жизни. Это самоопределение есть самое существенное в человеческой личности, самая задушевная и свободная ее сторона, это именно то, что человек от себя привносит в данную жизнь. В целях служения славе Божией это отношение человека к природной жизни — в противоположность стремлению к личному счастью и личному обладанию абсолютным совершенством — должно быть таково, чтобы человек сознавал себя орудием божественной деятельности: то, что он естественно сознает своим, свою жизнь, свое природное достоинство, он должен признать принадлежащим Богу. В том дело, чтобы человек не ставил себя центром мира, но свой центр полагал в Боге, чтобы он не довольствовался собою, не замыкался в себе, не для себя жил, а для Бога. Это самоопределение, или внутреннее настроение, есть сознание природного ничтожества, иначе смирение, соединенное с упованием на Бога.

Постепенные акты творения мира и человека были последовательными ступенями Откровения божественной жизни в ничтожестве, и каждая низшая ступень творения служила условием высшего Откровения божественной жизни в новой форме. Но творением человека не закончилась постепенность Откровения божественной жизни в мире: высшею формою Откровения божественной жизни в мире, в которой Божество является тем, что Оно есть Само в Себе (Иоан. III, 24; Иоан. IV, 8), — служит духовная жизнь. Духовная жизнь есть новое творение Божие, но не безусловное: это есть новая форма Откровения божественной жизни в том же ничтожестве, обусловленная со стороны последнего акта первобытного творения, т.е. человека. Духовная жизнь, дарованная миру во Христе, в воплощении и жизни Которого мы видим наивысшее снисхождение Божие (Филип. II, 5—11), есть божественная жизнь, явленная в условиях временной жизни как внутреннее, невидимое благо. Чтобы быть явлением для мира и в мире, который создан из ничтожества, божественная жизнь и в наивысшей форме своего Откровения, именно как духовная жизнь, должна быть явлением в ничтожестве, т.е. в злостраданиях. Отсюда связь духовной жизни со злострадани-ями; отсюда основной характер христианства — в соединении духовного совершенства с внешним уничижением и духовного блаженства с внешними страданиями. И эта наивысшая форма Откровения божественной жизни, или славы, обусловлена со стороны предшествующего акта творения, т.е. человека: она могла явиться только тогда, когда к ней стал подготовлен человек. Подготовленность же человека к восприятию духовной жизни — это его самоотречение, его сознание своего природного ничтожества, отречение от своего природного достоинства, послушание Богу и упование на Него. Итак, наивысшее значение природной ничтожности мира и смирения человека в том, что смирение человека служит условием Откровения божественной славы в форме духовной жизни, которая и составляет наивысший смысл мировой жизни.